…нет, нет, нет! Я в ужасе накрылся с головой одеялом. Про это я даже думать боялся! Думать про такое мне было категорически запрещено! И в самом деле, как только подобные мысли подкрадывались к моей голове, это сразу видели все окружающие, как на рентгене! Как правило, мне тут же попадало ремнём или палкой. А бабушка говорила, что прямо сейчас отведёт меня в больницу, где мне отрежут всё и вставят пластмассовую трубку! И это ждёт не только меня, так поступают со всеми непослушными мальчиками, чтоб не думали о всякой «чертовне»! Я очень боялся пластмассовой трубки. Я примерно догадывался, куда мне её приделают. Это было ужасно. Все ребята во дворе засмеют! На детской площадке я часто видел одного мальчика. С ним никто не дружил. Он плохо ходил, с ним была всё время его мама, и он постоянно плакал. Наверное, он баловался и ему приставили такую трубку!

Я ещё глубже залез под одеяло, прислушался к тишине в доме. Вроде все спят, никто не должен услышать мои мысли. Сейчас я тихонечко, шёпотом подумаю про это. В общем, эти двое на верху… спали в одной постели!!!

Муж и жена должны по ночам вести дискуссии на тему превосходства социалистического планирования над капиталистическим программированием, а тут общая постель! Какое кощунство! Какое надругательство над ленинскими идеалами!

К «Волосатику» и «Ведьме» часто наведывался участковый. Особенно по ночам. Видимо, он как раз и хотел застукать их за совершением этого самого страшного преступления против советского народа. Каждый раз, когда он приходил, весь дом вставал на уши. Созывались понятые, составлялись протоколы, соседи высыпали на лестничные площадки и рассказывали друг другу страшные истории, как эти двое опустились до такой степени, что ложатся спать вместе, да ещё раздетые!

И каждый раз участковый уходил ни с чем. Наверное, «Волосатик» с «Ведьмой» были настолько хитры и коварны, что к приходу милиционера успевали вскочить, одеться и сесть за шахматную доску. Ну что же ты, дяденька участковый? Надо же внезапно, без стука, с ходу вышибать дверь! Участковый уходил всегда подавленный, чувствуя на себе укоризненные взгляды всего дома. Похоже, он и сам не мог себе ответить, а какого дьявола он их до сих пор не посадил?

Да, вот в такой семье, запросто могли завестись дети. Но мои-то родители жили по строгим канонам ленинской семьи.

Так, чёрт побери, откуда же я взялся?

Внезапно одеяло кто-то сорвал, в глаза ударил ослепляющий свет. Рядом с кроватью стояла бабушка с мокрой тряпкой наготове.

–Ах ты, негодник! Опять о всякой чертовне думает! Прям сейчас скорую вызову, чтоб всё отрезали! Игрушек накупили ему целую кучу, ни у кого из детей столько нет, а он, хрен знает, чем по ночам занимается!

Куча игрушек означала пластмассового утёнка без одной лапы, резинового свинёнка со свистком и раскуроченного будильника, на котором я ставил всякие изуверские эксперименты. То превращал его космический корабль, то в бульдозер, то в синхрофазотрон.

Мать в прихожей лихорадочно крутила диск телефона, набирала толи 02, толи 03.

– Мальчик балуется, сладу нет! Приезжайте немедленно! Заберите!

Это потом понял, что сценка с телефоном была всего лишь невинной маминой шуткой, а тогда я такие шуточки принимал за чистую монету.

Я схватил утёнка, прижал его к груди и как молитву шёпотом повторял:

– Прости меня, миленький, я обязательно найду твою лапку и привинчу тебе! Она здесь, под кроватью, её нужно только достать…

И так с утёнком я лежал и ждал. Вот-вот раздастся звонок в дверь, ввалятся громилы без лиц, без имён, без званий, схватят за ногу и поволокут, как чурку, на расправу. Хотя нет. Сначала, наверное, на отрезание. Потом в детдом. Навсегда. С трубкой.

Глава 2

Больница, в которой лечат детей от баловства

Ночью у меня произошёл приступ ложного крупа и меня отвезли в больницу. Исполнилась бабушкина мечта. Интересно, мне отрезание будут делать сразу или после того, как вылечат ложный круп? Пока меня везли приступ отпустил, но «скорая» не спешила разворачиваться. Значит всё-таки в больницу меня везут за то, что баловался.

Больница, куда меня привезли была переполнена. Палаты забиты под завязку, в коридорах творилось месиво. Мне повезло. Меня положили на кровать в коридоре в довольно уютном месте. С одной стороны в кадушке стояла огромная пальма, или фикус, а с другой стороны виднелся аквариум. Правда, что там плавает рассмотреть невозможно.

Сидеть на кровати и наблюдать за происходящим было очень интересно. Мимо меня постоянно сновали люди в белых халатах, возили какие-то тележки, носили стеклянные колбы, неизвестного мне назначения, какие-то никелированные кастрюли с герметичными крышками.

Прошло несколько часов, а ко мне никто не подходил. Я уже утомился сидеть и теперь, откинувшись на подушку, следил за всеми действиями в коридоре лёжа. Спать не хотелось. Я смотрел в потолок и размышлял, когда меня отпустят и отпустят ли вообще. Больных отпускают, когда вылечат, а когда отпускают, тех, кто попался сюда за баловство?

Внезапно мою кровать кто-то толкнул. Я отвлёкся от мыслей и сдвинул глаза в бок. Прямо надо мной стояла медсестра со шприцем в одной руке и эмалированным лотком в другой. Поставив лоток на тумбочку, она схватила меня за штаны и небрежно перевернула на живот. Как рыбу на разделочной доске. Я даже не успел правильно растянуться на матрасе, носом застрял между прутьев спинки кровати. И тут же услышал, как трещат нитки штанов, которые медсестра яростно стаскивала с моей попы. По-моему, она даже не протирала спиртом. Шприц воткнула с размаху, как нож с свиную тушу. Игла прошла мышечную ткань и упёрлась в тазовую кость. Господи! Да разве такое можно перетерпеть! Я взвыл от ужасной боли на всю больницу.

– Это ещё что? – гневно прикрикнула медсестра. – Орать он мне ещё будет!

Она, наконец, выдернула шприц, сложила все причиндалы в лоток, и, напоследок, влепив мне в сердцах по затылку несколько крепких затрещин, удалилась. Я услышал, как по коридору зацокали её каблуки. Открыл глаза и чувствую, как на лбу выступили капли пота. Не было сил даже перевернуться на спину. Я так и пролежал ещё часа три навзничь и со спущенными штанами.

Мало-помалу начинал подступать голод. Но еду никто не приносил, хотя несколько раз я чувствовал вкусные запахи. Откуда они исходили было не понятно.

Потом ко мне подошёл какой-то высокий дядька в белом халате и в очках. Как я потом понял, это был мой лечащий врач. Он мне понравился. Разговаривал ласково, не бил, не швырял меня по кровати, как чурбак. Расспросил про самочувствие, посмотрел горло, послушал стетоскопом и ушёл.

Я опять остался лежать один. Было скучно, нестерпимо хотелось есть. Народ, беспрерывно мелькающий около моей кровати, начал уже раздражать. Сначала я сидел, потом качался на пружинном матрасе, потом встал и стал качаться стоя. Все, кто проходил мимо меня приказывали мне лежать. Несколько раз по коридору пробегал добрый доктор, в очках и он тоже на ходу, словно автомат, велел мне лежать. Да сколько же можно лежать! Не хочу я лежать! Я хочу домой. Хочу к маме. Кстати, а почему она не приходит?

В какое-тог время народ в коридоре рассеялся. Стало пусто. Мне почему-то казалось, что мама пришла, но она находится там, за стеклянными дверями в конце коридора, на лестничной площадке. Я неслышно соскользнул с кровати и, как есть, босиком, побежал по коридору. Меня никто не остановил. Я добежал до дверей, открыл их. С лестничного пролета пахнуло холодом, но там никого не было. Я хотел выбежать ещё дальше на лестницу и посмотреть вниз, но меня сзади кто-то сгрёб руками, поднял в воздух и понёс обратно в коридор.

– Пустите! Там мама! – закричал я, что было сил.

– Там нет никакой мамы! – услышал я прямо над ухом строгий женский голос. Кто-то торопливо нёс меня по коридору, или врач, или санитарка. Донеся до кровати, меня швырнули на матрас так, что я несколько раз подпрыгнул на нём, как на батуте. Уже в полёте я рассмотрел, кто это был. Какая-то медсестра. Губы тонкие, злющие.

– Сейчас укол и ремня! – пригрозила медсестра. В довершении ко всему она подняла и закрыла на замок борт кровати. Я спрятался по одеяло и долго не вылезал оттуда. Проходили часы, но с уколом или ремнём никто не приходил. Я осторожно высунул голову из-под одеяла. Борт кровати высоченный, почти с мой рост. Его даже не перелезешь.

Между тем наступил вечер. Хождение по коридору прекратилось. К невыносимому чувству голода прибавилась ещё и жажда. Я встал на ноги, схватившись руками за борт кровати, и оглядел соседние койки, на которых лежали другие дети. На их тумбочках тоже не было ни воды, ни еды.

На следующее утро, только открыв глаза, я увидел, что на моей тумбочке что-то лежит. Я приподнялся на руках и посмотрел, что это такое. На тумбочке стояла пластмассовая тарелка с насыпанной на ней горстью таблеток. Но воды не было. Как же их можно заглотить все без воды? Может это такие таблетки, и их нужно жевать без воды. Я попробовал одну из пилюлей. Едва попав на язык, таблетка вызвала такую адскую горечь, что меня чуть не вывернуло наизнанку. Я тут же плюнул таблетку обратно.

Пришла вчерашняя медсестра с уколом. И опять началась привычная процедура. Мордой в прутья кровати, унизительная поза, тычки и подзатыльники.

– Да что же они никак не снимаются! – злобно цедила сквозь зубы медсестра. Она что есть силы дёргала за поясок моих штанов, но резинка оказалось тугой, и они никак не хотели сниматься. Это моя бабушка постаралась, вместе с резинкой пропустила в поясе не тянущийся шпагат. Чтоб штаны не спадали.

Покуда сестра увлечённо тискала мой зад, я повернул голову и внимательно рассмотрел её. Ей лет двадцать пять, не больше. Красивая, белокурая. Глаза голубые. Только лицо очень неприятное, злобное. Халат до пупа расстёгнут, виден чёрный бюстгалтер. Потеряв всякое терпение, она рванула за штаны так, что шпагат лопнул. Ну всё, добралась! Я услышал её радостное урчание и свист спускаемого из шприца воздуха. Уж сейчас она отыграется за штаны. Теперь держись!

В этот раз толи из-за нечеловеческого напряжения, толи из-за того, что от удара согнулась игла, но мне удалось не закричать. Вот это да! Я даже сам не ожидал. Похоже медсестра была не мало обескуражена таким поворотом. Это я понял по её взгляду, в котором была злость и сожаление. В следующий раз наверняка постарается взять реванш.

Начался утренний обход. Пришёл мой добрый доктор. Сначала несильно поругал меня за несъеденные таблетки, потом радостно объявил мне, что уколы мне теперь будут делать два раза в день. Значит вечером меня ждёт ещё одно испытание. Я попытался объяснить ему, что без воды таблетки не проглотить. Добрый доктор покачал головой и сказал, что сейчас же даст распоряжение в буфет и воду мне принесут.

Я успокоился и начал ждать.

Прошёл час, потом второй, но воду мне никто и не думал нести. Как и еду. А между тем второй день без еды начал давать о себе знать. Кружилась голова, появилась слабость.

Незаметно я заснул. Сколько я проспал не помню. Может час, может два. Даже сон приснился. Разбудил меня какой-то очень вкусный запах. Сначала я подумал, что у меня начались обонятельные галлюцинации от голода, но потом я повернул на бок голову и увидел, что на моей тумбочке стоят две тарелки и из них поднимается пар! Я волчком завертелся на кровати, схватился руками за прутья и начал карабкаться через откидной борт. Слабость никак не давала мне быстро подняться. Руки соскальзывали, и я всё время падал на подушку. Но я всё-таки нашёл способ, перевернулся на четвереньки и встал на коленках. Теперь я увидел, что лежит на тарелках. На одной из них овощное пюре с большой куриной котлетой, на другой печёное яблоко и кусочек хлеба. А чуть поодаль оказывается ещё и стакан с компотом. От этого зрелища у меня начались спазмы в рту. Теперь бы как-нибудь дотянуться до тарелок. Я перевесился через борт и протянул руки.

– Свет, а ты куда обед дела для десятой палаты? – это кричала одна из санитарок куда-то в другой конец коридора.

– Я отнесла! – отозвалась Света. – Ой погоди, я ж не туда его поставила!

Она опрометью подскочила к моей тумбочке, схватила тарелки и стакан и вмиг испарилась со всем содержимым. Я недоумённо посмотрел на пустую тумбочку. Потом подтянулся повыше и потрогал рукой холодную поверхность. Действительно ничего нет. Так мне обед привиделся что ли? Я плюхнулся обратно на подушку. Нет, наверное, приснился. Вспомнил, что за сон я видел только что. Правда, немного другой. Приснилось, что у меня болит зуб и меня бабушка повела к врачу. Так оно и было совсем недавно, месяц назад. У меня разболелся зуб, и мы с бабушкой поехали на электричке в зубную поликлинику.

Поликлиника находилось совсем в другом районе. Ехать пришлось долго. Сначала на электричке, потом на трамвае, потом идти пешком. Само медучреждение находилось на первом этаже жилого дома. Всякий раз, когда мы с бабушкой приходили сюда лечить мои зубы, мною сразу охватывали чувства тоски и страха. Все стены внутри поликлиники были разрисованы красочными картинками, где весёлые зверятки идут лечиться к доброму доктору Айболиту. Эти картинки почему-то всегда очень угнетающе на меня действовали. Они словно подчеркивали, что здесь с детишками не церемонятся.

Все кабинеты этой поликлиники были оборудованы новейшими высокоскоростными бормашинами, но ими не пользовался никто. Врачи сверлили зубы только допотопными дрелями с ременной передачей. Плакать или охать здесь было запрещено. Если кто-то из детей начинал плакать в зубоврачебном кресле, то его ждало наказание куда страшнее сверла бормашины. К возмутителю спокойствия тут же сбегались врачи из соседних кабинетов и начинался разнос. Доставалось всем, и ему самому, и родителям, и даже тем, кто сидел в коридоре в ожидании своей очереди.

Анестезия не применялась принципиально. Наркоз вообще в советской медицине использовался крайне редко. Это только когда человека, наверное, нужно было полностью напополам разрезать. Наркоз – это роскошь. А приучать к роскоши советского трудового человека непозволительно. Как велит Партия, советский гражданин должен жить в спартанских условиях. И потом, советские люди – люди крепкие и выносливые. Это вам ни какой-то слабенький французик, который помрёт от одного прикосновения скальпеля. Советский человек выдержит всё! Поэтому о применении наркоза в зубоврачебном деле даже и речи не могло идти. В детской стоматологии анестезию с успехом заменяли пощёчины и подзатыльники. Можно ли описать ощущения, когда тебе вырывают иглой живой нерв из зуба? У меня не получается, так как я каждый раз терял сознание. Поэтому, прочувствовать всю гамму удовольствия для того, чтобы в последствии её описать, мне так и не довелось.

В это раз у меня болел молочный зуб. Там была крошечная дырочка и у меня были все основания думать, что сегодня всё обойдётся малой кровью. Сверлить глубоко не будут, нерв рвать не будут. Поставят только пломбу.

И вот я уже сижу в знакомом кресле. Докторша неприятная. Мрачная, хмурая, как с похмелья. Сердце всё равно колотится. Волей-неволей смотрю на стоящий рядом лоток от предыдущего больного. Там лежат огромные клещи вперемежку с кровавыми ошмётками и грязной марлей.

– Ну, показывай, где болит! – пробурчала она, усаживаясь на стул рядом со мной.

Я молча показал пальцем на зуб.

Врач осмотрела дупло, постучала зеркалом по зубу.

– Да хрен ли тут лечить ещё!

Она схватила с лотка клещи, вцепилась ими в зуб и одним движением выворотила его из челюсти. Если бы я был готов, я бы не издал ни звука. Но это произошло неожиданно, и я глухо застонал, а из глаз непроизвольно покатились слёзы. Вслед за вырванным зубом изо рта выхлестнул фонтан крови, заливший рукав и отворот на халате докторши.

– Это что такое? – взвизгнула она. – Ты кто, мужчина или нет? Потерпеть он не может!

Докторша вскочила со стула, выбежала в коридор.

– Так, где бабушка Медведева? Кого привела-то сюда? Не то парня, не то девку! Подумаешь, зуб ему удалили молочный! Разорался на всю поликлинику! В армию пора, а он воет!

Я не помню, что говорила в оправдание бабушка. Всю дорогу до дома я чувствовал себя виноватым, кровь заливала рот, я сплёвывал огромные кровяные сгустки и утешал себя тем, что такое наказание заслужил за своё малодушие.

Я отвлёкся от воспоминаний, приподнялся на руках и ещё раз посмотрел на тумбочку. Глупости, конечно. Ничего там нет и не было.

На следующий день меня перевели в палату. Точнее перевезли вместе с кроватью. В палате было намного хуже, чем в коридоре. Окно распахнуто настежь, несмотря на то, что на дворе стоял ноябрь и шёл снег. Холод невыносимый. Я закутывался в тонкое одеяло, но оно согревало очень слабо. Рядом со мной, за ширмой лежал какой-то мальчик по имени Кися. Какое странное имя, не правда ли? Я никогда такого не слышал. Мне показалось, он немного постарше меня. Он всё время метался по кровати и звал маму. Меня начало разбирать зло на него.

«Ишь ты, слюнтяй! Потерпеть не может! Мамочку ему подавай!»