Глава пятая

Представительный мужчина расхаживал по комнате, тиская в потной руке телефон. Упитанный ротвейлер суетился вокруг, путаясь под ногами. Хозяин то и дело сердито отпихивал его ногой.

– Геннадий Витальевич! – оскорбленным тоном говорил мужчина.– Я не могу позволить, чтобы меня грабили.

– А я,– пробубнила трубка,– не могу перетрясти весь рабочий класс Ленинграда только потому, что вам этого захотелось! И я не понимаю, на чем базируется ваша уверенность, что грабитель – не переодетый боевик конкурента?

– На моем чутье,– сердито буркнул мужчина и пнул ротвейлера в бок.– На моем носе.

– Нет,– сказала трубка.

– Что нет? – переспросил мужчина.

– Нет, это значит, что ни мое ведомство, ни я сам, ни мои смежники не станем заниматься глупостями. Однозначно.

– Вы мне не верите! – воскликнул мужчина.

– Вам – верю. Вам, но не в вашего рабочего-террориста.– Возразила трубка.– Могу возместить ущерб.

– Обойдусь,– проворчал мужчина.– Всего хорошего, Геннадий Витальевич! Кинули нас,– грустно сообщил он ротвейлеру.– Ну и хрен с ним! Гулечка! – крикнул он.– Как там покушать? Мы с Козырем кушать хотим!

– Коз-зел! – со смаком произнес Чума, швырнул трубку и добавил что-то по-своему, выругался.

– Шифер? – уточнил Васек.

– Ну! Коз-зел!

– Бабки по новой требует?

Чума, играя желваками, популярно объяснил, куда и каким образом может идти Шифер.

– Ко мне тоже подъезжал,– поделился Васек.– Но я не лох. Взял, значит, взял.

И киздец.

– Во! – воскликнул Чума.– В цвет. Как будто один Шифер дурь толкает! Как будто я, в натуре, поставщика не найду!

– В шесть секунд,– согласился Васек.– И подешевле возьмешь. Но мне интересно, кто ж это рискнул здоровьем на нас наехать? Любопытно мне.

– Вот и займись,– сказал Чума.– Побазарь с кем надо. Так дела не делают.

– Опять те же пульки,– заявил майор Чувало, протянув коллеге акт экспертизы.– Характернейший почерк.

– Восемь плюс два получается десять,– произвел блестящий арифметический расчет его коллега.– Профессионал.

– Профессионал, который пользуется одним и тем же стволом? – усомнился Чувало.

– Ствол – минус,– согласился собеседник, тоже майор, но с более прозаической фамилией Иванов.– Отсутствие свидетелей – плюс. Точность стрельбы – тоже плюс. Прикинь, ни одного лишнего выстрела.

– Неверно,– возразил Чувало.– У двоих – ранение в руку.

– Еще один плюс! – с удовольствием произнес Иванов.– В обоих случаях убитые пытались использовать оружие.

– Резонно,– кивнул Чувало.– Свидетелей нет. Собаки след не берут. Кладет аккуратно, как хирург, и только бандитов. Служба?

– Сомнительно,– проговорил его собеседник, поморщившись, потер колено.

– Болит? – участливо спросил Чувало.

Два дня назад Иванов получил бытовую травму – упал с лестницы на мосту. А днем раньше в него стрелял из обреза наширявшийся азер – и промахнулся с пяти шагов. Второсортное счастье.

– Угу… Слишком разнокалиберная дичь. Семь пешек, два бригадира и только один чуть повыше рангом. К тому же все из разных группировок.

– Псих?

– Вот это похоже. Может, прокачать?

– По дуркам? – удивился Иванов.– Шутишь?

– А какие варианты?

– Подождем. Это же серийка.

– А статистика?

– А ты когда последний раз премию в руках держал?

– И то верно,– согласился Чувало.

 
«И он стал похож на пустой квадрат,
Но смеялся чаще, чем год назад,
Отпустил усы и крепко спал по ночам.
Он не думал о ней, он играл в футбол,
И играл на флейте. Он был – орел.
Но когда она улыбалась – всегда молчал.
 
 
Он истер подошвами свой предел,
Он извел себя, но остался цел
И вполне доволен без малого шесть недель.
А потом в стене появилась дверь,
И оттуда выпрыгнул рыжий зверь
И сказал: «Пойдем. Нам нужно поймать
форель».
 
 
И они пошли. И пришли к мосту.
И ловили рыбу, но всё не ту.
И лежало солнце на черных макушках гор.
И тянулось утро, как теплый воск.
И входило лезвие в рыбий мозг,
И сочились запахи, вязкие, как кагор.
 
 
Зверь, балуясь, лапой сбивал укроп,
Выгибался, бархатный морщил лоб,
Окунался мордой в прыгучую плоть воды,
И ревел, рывком разевая пасть.
И шалея, рыба хватала снасть
И взлетала – радугой в радужный влажный
дым.
 
 
И цвела под пальцами рыбья плоть,
А ему казалось, что он – Господь.
Он взбивал ногой леденящую пену дна
И все длил и длил бесконечный день…
Даже зверь, умаясь, улегся в тень.
А спустя столетье из пены взошла она.
 
 
И швырнула галькой в его блесну.
Он взглянул на зверя, но зверь уснул.
Он взглянул на солнце – и то поползло
в зенит.
А она, смеясь, выгрызала мед
Из пчелиных лапок. «Не спи! Возьмет!»
И тотчас меж пальцами вниз побежала нить.
 
 
«Ах какая рыба! Ты дашь мне… часть?»
Тут у зверя чуть приоткрылась пасть.
Он взглянул на щель, из которой текла вода,
И поднялся, хрустнув коленом. «Дам».
Улыбнулся мокрым своим следам
И взошел на мост.
Она же осталась там».
 

Андрей украдкой потрогал верхнюю губу. Нет, усов он вроде не отпускал.

– Ты решил: это о тебе? – Наташа улыбнулась и отложила гитару.

– А разве нет?

– А разве да?

Она кошкой прыгнула ему на грудь, опрокинула на диван (Андрей не сопротивлялся), щелкнула ровными зубками:

– Р-р-р! А может, это про меня?

Руки Андрея нырнули под ее свитер.

– Мр-р-р,– мурлыкнула Наташа.– Нечестно!

– Я – охотник,– напомнил Андрей.

– Был.– Девушка ловко вывернулась из его рук, соскользнула на ковер, к изголовью.

– Есть! – Андрей выщелкнул уракен вправо – погасил свечу.

– Пижон,– прошептала Наташа.

– А хоть бы и так.

Он толкнулся спиной, перевернулся в воздухе и упал на ковер, рядом.

– Я – тигр! – Уткнулся лицом в упругий живот, прихватил зубами кожу.– М-м-м! Наташка, ты самый лучший деликатес в моей жизни!

– Это потому, что я тебя люблю, дурачок! Иди сюда, дай мне твои губы!

– Нечего! Я – хищник! А ты – моя добыча!

– Ты глупый волчонок… Молнию не сломай! Андре-е-ей!

– Зверь укрощен,– сообщил он, когда полчаса спустя они перебрались на диван.– Делай с ним, что хочешь.

– Скажи, как ты меня любишь?

– Я от тебя шизею! Наташка, ты мой ангел-хранитель!

– Да,– согласилась она.– Это правда… Охотник.

Запах конского пота ударил в ноздри. Лицо – к жесткой гриве, ветер – где-то над головой. И внизу, впереди – серое узкое тело, мелькающее в траве, петляющее между кустами, рыскающее из стороны в сторону.

– Ну давай, добрый, давай! – кричал Андрей в мохнатое конское ухо.– Давай!

Конь стелился над травой, птицей летел-парил над змеей-зверем. Настиг, обошел, серый метнулся в сторону, из-под копыт…

– И-и-я-о-ха-а! – нечеловеческий визг исторгся из груди Андрея.

Так конь кричит, вставая на дыбы, чтобы обрушиться на соперника.

Ах, как он прыгнул! На скаку, вниз, земля – прямо в лицо!

– И-и-я-а-о-ха-а!

Прямо на серое змеиное тело!

Ха! Глухой удар, хруст костей, нечеловеческий вопль боли. Покатились по земле, клубком, колени сдавливают горячие бока, как только что – бока скакуна, руки клещами вцепились в острые уши.

–Йа-а-а!

Остановились. Андрей – внизу, серое – сверху. Пыль. Запах пота. Запах раздавленной зелени. Саднящая боль в спине… И выворачивающееся из рук, оборачивающееся: из узкой серой морды – в узкое личико с большим ртом и огромными, шальными, пьянящими глазами. Волосы, удлиняясь на глазах, упали на лицо, мертвая серая шерсть осыпала щеки и бороду. Твердое, как дерево, зажатое между коленями тело зверя – упругое, гладкокожее, обжигающее даже сквозь холст.

– Ты ошибся, охотник…– ночной шепот, неуместный под сияющим оком Отца-Солнца.

Маленькие женские пальчики (черные крючья когтей – отмершие – потерялись в траве) – на потной мужской шее. Желание, жажда, боль – нестерпимы. Выворачивают, выгибают. Податливое тело, приникающее к самому естеству, сведенные судорогой колени разжимаются…

– Ты ошибся…

Рука, его рука соскальзывает вниз, ищет…

– Нет! Нет!

Визг, вопль, неверие, ужас в огромных, черных, как ночные озера, глазах – и знакомый хруст ножа, разрывающего плоть, живот, внутренности.

Андрей рывком сбрасывает с себя вспоротое от паха до грудины тело. Зияющая серая рана – ни крови, ни вони рассеченных кишок. Наступив ногой на мягкую женскую грудь, выдернув из ножен короткий прямой меч, он напрочь отсекает маленькую прекрасную головку.

Длинные волосы, запутавшиеся в траве, огромные глаза, полные слез.

– Ты ошибся, охотник…

Огромные встревоженные глаза.

– Опять, да?

Андрей встряхнул головой, отгоняя сон. Он все еще видел стремительно убегающее назад разнотравье и серую тень, струящуюся меж желтых и белых полевых цветов.

– Плохое, да? – Теплые ладони, поддерживающие его голову.– Уже прошло, Андрюша, ты уже проснулся, успокойся.

Наташа никогда не спрашивала, что ему снится. Понимала.

– Да,– согласился Ласковин.– Прошло.

Закрыл глаза и подумал:

«Вот и кончилась спокойная жизнь».

Глава шестая

В гостиной присутствие отца Егория ощущалось почти физически. Дело даже не в обстановке. Вот он, Андрей, вот Смушко, а отец Егорий… там, за дверью. Которую не открыть.

– Помнишь, Андрюша, как он к бандитам поехал тебя выручать? Как ты водку пить отказывался?

Сейчас, когда они остались вдвоем, Григорий Степанович опять казался прежним, домашним, уютным. Как колобок. Но переменился Смушко. Высох. Душой высох. Посуровел. Словно от покойного наставника строгость унаследовал.

– Помню,– кивнул Ласковин.

Он тоже изменился. Себя, тогдашнего, с собой, теперешним, даже и не сравнивал. Жил такой парень…

– Дело наше двигается,– сказал Степаныч.– Отвел в больничке две коечки. Специалиста нашел. Кандидат медицинских наук. Бесплатно готов работать.

– За идею?

– За материал.

Ласковин хмыкнул.

– За лекарства,– уточнил Смушко.

– А почему койки две? – удивился Ласковин.

Он-то помнил: первая «спасенная» в лечении не нуждалась. В хорошей порке – это да.

Смушко хитренько подмигнул.

– Слава твоя растет и ширится.

Тут в гостиную вошел отец Александр, и Смушко замолчал. Нового общинного пастыря Григорий Степанович в дела не посвящал. Считал, ни к чему.

Поздоровались. Отец Александр, лохматый, круглощекий, с заметным брюшком, хотя года на два моложе Андрея. К Ласковину относился осторожно. Как бы даже с опаской, но разговаривал уважительно. Он со всеми разговаривал уважительно, глядя в глаза. Добрый, внимательный пастырь. Тихий. Эх, отец Егорий, отец Егорий!

– Там к вам пришли, Григорий Степанович. Из СМУ.

– Пусть подождут. Передайте им, отец Александр, если не затруднит.

– Нисколько.

Вышел.

– Так, говорю, слава твоя растет и ширится.

– Еще кого-то вытаскивать надо? – догадался Андрей.

– Поможешь?

– А куда я денусь? Излагайте.

Смушко изложил. По его словам выходило – мелочь. Не «организация», а так, мелкая астральная лавочка.

– Сделаем,– кивнул он.

– Вот и ладушки. Кушать будешь?

– Когда я отказывался? – улыбнулся Андрей.

– Павел Васильевич?

Павел Васильевич Губанок вздрогнул от неожиданности, но тут же расслабился. Это был тот, кого он ждал.

– Вы Андрей Александрович?

Кивок.

– Сядем в машину? – предложил Губанок.

– Да. Но в мою. Я полагаю, так будет лучше.

– Как скажете.

И Губанок двинулся следом за молодым человеком в темно-сером элегантном плаще, ломая голову, как же тот ухитрился подойти незамеченным. Хотя ответ на этот вопрос не имел ровно никакого значения.

Новая черная «Ауди-А4» – не ровня Губанковской «девятке». Но это тоже не имело значения.

– Куда мы едем? – спросил Губанок.

– К вашей дочери.

– Но… я… – Павел Васильевич не ожидал, что все произойдет так быстро.– Может, нам имеет смысл подготовиться?

Собеседник повернулся к нему. Он был лет на двадцать младше Губанка, но один взгляд – и Павел Васильевич почувствовал себя подростком.

– Не беспокойтесь,– заверил Андрей Александрович.– Мы приедем, заберем вашу дочь и уедем.

– А если она не захочет?

– Это не имеет значения.

– Но она – совершеннолетняя и…

– Я сказал: это не имеет значения.– Андрей Александрович улыбнулся, повернул ключ, и «ауди» мягко тронулась.

– Это на углу Измайловского и Восьмой Красноармейской,– пояснил Павел Васильевич.– Во дворе.

– Вы там были?

– Да,– мрачно сказал Губанок.– Но в квартиру меня не пустили. Там такой…

– Неважно.– Собеседник усмехнулся, видно, вспомнив что-то.

Ехали вдоль Обводного в общем потоке. Ехали не очень-то быстро, но Губанку казалось – они летят.

Поворот, еще один, и Андрей Александрович припарковался у нужной арки.

– У вас есть оружие? – спросил он.

Губанок молча протянул ему газовый пистолет.

– В помещении не годится,– сказал хозяин «ауди» и спрятал пистолет в бардачке.– Пойдемте, Павел Васильевич.

Захламленный двор-колодец. Пока шли, перед ними, буквально у них под ногами, сдвинулась крышка канализационного люка, вылез работяга в брезентухе, обдал вонью. Губанок отшатнулся, пропуская «канализационного», Андрей Александрович даже шага не сбавил. Сначала. А потом вдруг приостановился, посмотрел работяге вслед и нахмурился…

– Что-то не так? – озаботился Павел Васильевич, тоже останавливаясь.

– Ничего. Неважно.

Грязный подъезд, пропитанный запахом мочи, унылые стены… и новенькие стальные двери в каждой третьей квартире. Но та дверь, которая им была нужна, оказалась обычной.

– Что от меня требуется? – спросил Губанок.

– Ничего. Просто войдете со мной… и уйдете. Вы – свидетель.

– Понял.– Павел Васильевич облизнул пересохшие губы и вынул руки из карманов.

Его спутник нажал кнопку звонка.

Им пришлось подождать пару минут, потом дверь открылась. На пороге стоял детина в спортивном костюме с пузырящимися коленями и перхотью на плечах. Детина был на несколько сантиметров выше Губанка и на полголовы выше его спутника.

Взгляд открывшего дверь безразлично скользнул по Андрею Александровичу, а вот на Губанке остановился.

– Опять пришел? – скривил губы детина.– Я ж тебе…

– Проходите, Павел Васильевич,– спутник Губанка пропустил его вперед и сам перешагнул порог.

В этот момент детина с невнятным мычанием обрушил на Губанка кулак. Павел Васильевич зажмурился…

Но боли не было. Когда он открыл глаза, то обнаружил, что детина лежит поперек коридора брюхом кверху и драться уже не расположен.

– Идите за мной,– скомандовал Андрей Александрович, переступил через лежащую на полу тушу, и Губанок, не без опаски, последовал за ним.

В большой комнате вповалку лежали человек десять. Мужчины, женщины, двое детей. Губанок даже не сразу узнал собственную дочь, настолько похожими казались лица обитателей квартиры.

– Алла! – Павел Васильевич бросился к ней… и застыл, буквально замороженный равнодушным взглядом дочери.

Алла смотрела на него, как на чужого.

– Ты меня… не узнаешь? – дрогнувшим голосом спросил Губанок

– Зачем ты пришел, папа? – равнодушно сказала Алла.– Ты – черный. Тебе здесь не место.

Губанок, ошарашенный, беззвучно открывал и закрывал рот, пока Андрей Александрович не привел его в чувство, похлопав по плечу.

– Это она?

Губанок кивнул.

– Пойдем,– велел Андрей Александрович Алле, но девушка проворно отползла к стене.

– Она не пойдет,– сказал Губанок

Ласковин промолчал. Он ждал. И дождался.

Забурчала вода в туалете, бухнула дверь, и вместе с облаком вони, отпихнув Губанка, в комнату ворвалась низенькая толстая женщина с кукишем на макушке и в юбке, которую из эстетических соображений следовало бы сделать длиннее.

– И-и-и! Ты-ы-ы! Прочь! Прочь! – завопила тетка, словно ей прищемили палец.

И комично запрыгала вокруг Ласковина. Тот стоял с каменным лицом, абсолютно неподвижный. Обитатели комнаты зашевелились, оживились, как слепые щенки, почуявшие мать.

Губанок удивленно взирал на приземистую бабу – в его голове не укладывалось, чем этакое чучело смогло приманить его образованную и чистоплотную дочь.

– Э-э… мадам… – выдавил он.

Тетка мгновенно развернулась.

– Дьявол! – взвизгнула она, тыча в Павла Васильевича коротким пальцем.– Сгинь!

Тут Губанка пробрало до костей. Он побелел и попятился. Толстая неопрятная тетка буквально окатила его ужасом. Он и хотел бы убежать, да ноги не слушались.

«Гипноз», – подумал Павел Васильевич.

Но легче ему не стало. Губанок бросил на Ласковина отчаянный взгляд… И сразу полегчало. Андрей Александрович улыбался. Уверенно, спокойно.

– Не кричи,– негромко посоветовал он.– Горло сорвешь.

Голос его звучал совершенно искренне.

Тетка подскочила на месте и, забыв о существовании Губанка, росомахой кинулась на Ласковина.

Поток брани выплеснулся из ее рта, как прокисшее пиво из откупоренной бутылки.

Ласковин молчал. Улыбался. Доброжелательно.

Губанок достал платок и вытер вспотевшее лицо. Признаться, он ожидал от своего спутника совершенно другого поведения. Страх прошел, и теперь только неприятная слабость да липнущая к спине рубашка напоминали о пережитом ужасе.

А Ласковин улыбался. Мягко, сострадательно. Как улыбается взрослый, глядя на рассердившегося ребенка.

Тетка осеклась. Плечи ее затряслись, пальцы впились в жирную грудь. Губанок услышал клекочущий хрип, а затем увидел, как тетка медленно осела на пол и так же медленно повалилась набок.

Один из находившихся в комнате мужчин дернулся было к ней, но Ласковин погрозил пальцем, и энтузиаст остался на месте.

– Пойдем,– сказал Андрей Александрович Алле, чьи глаза стали абсолютно круглыми.

К удивлению Губанка, дочь, не прекословя, встала и двинулась за Ласковиным. А за ней, замыкающим, пошел сам Павел Васильевич.

«Как она похудела», – подумал он, глядя на истончившиеся икры Аллы.

Перешагнув через тушу «привратника», они покинули «обитель».

В машине Ласковин сразу взялся за телефон.

– Ростик,– сказал он в трубку.– Запиши адресок.

И продиктовал адрес квартиры, где они побывали. И, отвечая на вопрос:

– Мелочь. Травка, развращение несовершеннолетних, что найдете. Да, по моей части. Нет, пальцем не тронул. Будь.

Сложил трубку, завел машину.

Губанок сидел сзади, рядом с дочерью. Он чувствовал ее тепло, хотелось обнять девочку, утешить… но Павел Васильевич не решался.

– Куда теперь? – спросил он.

Ласковин протянул через плечо карточку с адресом.

– Реабилитационный центр,– объяснил он.– Для таких, как ваша дочь. Вы кем работаете?

– Программист. В фирме.

– Зарабатываете хорошо?

– Прилично.– И, уловив намек:– Сколько я должен?