Февраль выдался морозным, колючим. То и дело срывался снег. Солнце показывалось редко. В густой маслянистой хмари от уличного фонаря дед разглядывал документы мертвого человека из багажника, но уже не запоминал имени и фамилии. На заднем дворе, издалека, задребезжал металлический лист, и тотчас ветер швырнул сухой снег деду в лицо, обжег холодом.

– Есть хочет? – спросил дед у Ленки. Взгляд у нее был стеклянный и чужой.

Та кивнула, пытаясь дрожащими руками воткнуть в угол губ сигарету. Сказала не своим голосом:

– Растет.

– Тащи брезент из сарая, – вздохнул дед.

На крыльце крестилась бабка. Стояла она в старом халате, босиком, седые волосы растрепались.

Дело заняло около часа. Ветер хлестал по щекам, вышибал из глаз холодные слезы. Внутри колодца как будто что-то шевелилось – нетерпеливое, жадное.

Едва тело исчезло в темноте, Ленка направилась в дом, отогреваться. Выпила с бабкой чай, односложно отвечая на короткие вопросы, а потом быстро собралась и уехала.

Дед проводил ее до остановки. Вдвоем они стояли среди разыгравшейся февральской метели, выглядывая в снежной кутерьме блики фар.

– Это ведь был не Пашка, – сказал дед. – И в прошлый раз тоже. Ты знаешь об этом?

– Какой прошлый раз? – спросила Ленка после едва уловимой запинки. – Не было прошлого раза. Ты что-то запутался.

– Ты его убила по-настоящему, Пашку, три с половиной года назад. И еще ребенок у тебя был. Девочка. Не успела родиться. Помнишь?

Ленка не ответила, а только кусала остервенело губы. Капли крови набухали и медленно стекали по влажному подбородку.

– Я не хочу, чтобы ты приезжала, – произнес дед. – Никогда. Ни на чужой машине, ни на своей. Ни с трупом, ни без.

– Она родилась, – сказала Ленка едва слышно. – Светой зовут. Разве ты не помнишь?

– Не говори ерунды. Я сам нес сверток. Вот этими самыми руками. Трясутся теперь. И покалывает под кожей… как будто грызет меня что-то.

– Не буду приезжать, – легко согласилась Ленка.

Подъехал автобус, она забралась в салон, не обернувшись. Дед постоял у дороги, пока автобус не исчез в темноте, и после этого зашагал к дому.

Он примотал один конец веревки к дереву и стал медленно спускаться вниз. В узкой круглой черноте подвывал ветер. На лице оседали и тут же таяли снежинки. Дыхание было горячим, неровным. Дед размышлял, как у него замерзнут пальцы, он разожмет веревку и полетит вниз, к трупам. Или провалится в черноту, не издав ни звука.

Между зубов был зажат старый пластмассовый фонарик на батарейках. Пятно света выхватывало из темноты фрагменты старой кирпичной кладки. Куски ее кое-где покрошились, обнажая комья земли. Торчали корни, нарос сизый губчатый мох, похожий на множество языков.

Дед спустился на метр или два, мир сузился, а сверху в пятаке мелькали снежинки. Звук ветра здесь был приглушенный и тяжелый. В ушах колотилось сердце.

Уперев колено в стену, он высвободил руку, взял фонарик, посветил вниз и ничего не увидел. Стал медленно спускаться дальше. Еще метр, два, а то и все десять. В какой-то момент ощущение времени стерлось. Пятак неба превратился в копеечную монетку. Чернота вокруг сделалась гуще и как будто плотнее. Стены колодца здесь уже были не кирпичные, а земляные. А еще казалось, что колодец делается шире.

Дед попытался еще раз упереться коленом в стену, но не смог – пришлось вытягивать ногу, и то он едва коснулся стенки носком ботинка. Спиной оперся о неровную стену. Снова посветил вниз.

А внизу шевелилось что-то. Огромное, рыхлое, влажное. Оно было как будто грубо слеплено из шариков пластилина. Ему было тесно здесь, на дне колодца. Его мягкие бока терлись о стены, крошки земли ссыпались в глубокие морщины слизистой кожи.

У деда сперло дыхание. Луч света затрясся следом за фонариком, зажатым в старческой руке.

Нечто на дне колодца выгнулось и вдруг задрало вверх округлую морду. Дед увидел множество мелких белых глаз. А еще увидел несколько ртов, и зубы внутри – мелкие, несомненно острые, окровавленные. Эти рты перемалывали пищу: торчала мужская кисть, свисал рваный кусок рубашки, прилип пучок темных волос.

В этот момент дед понял, что звук ветра давно уже сменился другим звуком – хрустом, треском, перемалыванием костей.

– Отстань от моей дочери! – заорал дед, хотя понимал, что крик этот – всего лишь облаченный в слова вопль ужаса.

Существо смотрело, продолжая жрать. Оно походило на гусеницу.

– Не лезь к ней! Не заставляй! Она уже и так много пережила!

Кисть исчезла между зубов, а следом раздался сухой звонкий треск.

Показалось, что существо кивнуло. Наверное, просто показалось.

Дед швырнул вниз фонарик и начал тяжело подниматься сквозь плотную темноту. Руки дрожали. Сил не оставалось. Если тварь задумает сейчас подняться и сцапать его – проблем не будет. Дед уже не сможет сопротивляться.

Снизу мелькнул и погас короткий блик света. Дед затылком ощущал, как что-то приближается из темноты. Что-то ползет. Раздался звук ссыпающейся земли. Как будто терлись друг о дружку камешки.

– Не лезь к нам! – дед вытолкнул горячие слова с остатками воздуха.

– Уже поздно. Семечко посажено, – сказал он другим голосом, и непослушный язык заворочался внутри рта, ощупывая зубы, небо, щеки.

Показалось, что стены колодца превратились в зубы. Сейчас они медленно сожмутся и…

Дед перевалился через край колодца и упал лицом в снег.

Он лежал минут десять, пытаясь отдышаться. Поднялся и побрел к дому, не оглядываясь. Прошел мимо бабки, которая все еще стояла на крыльце, будто надеялась разглядеть на дороге вернувшуюся Ленку, и лег спать. Всю ночь ему снились кошмары. Да и последующие полтора года – тоже.

4

Дед думал, что все закончилось. Ленка приезжала иногда, ненадолго. Звонила. С работой у нее все было в порядке, с личной жизнью вроде бы тоже. Время от времени она рассказывала о новых знакомствах, но к серьезным отношениям не переходила.

Когда умерла бабка, Ленка приехала на похороны, помогла с организацией и оплатой, устроила поминки. Суетилась, хлопотала.

Еще около полугода она не приезжала и даже почти не звонила. А затем появилась с очередным трупом в машине и ребенком в салоне. Разом вернулось все – кошмары и воспоминания…

Дед шел от колодца неторопливо, почти физически ощущая вязкую жару, будто угодил в желе из солнечного света. За ним шла Ленка, пытающаяся закурить. Спички ломались в дрожащих руках одна за одной.

– То есть и дочку туда? – бормотала она. – Не понимаю. Ее-то зачем? Она же не видела ничего. Она не виновата. Не скажет…

Дед не отвечал. Вспоминал тугой окровавленный комочек, исчезнувший в темноте колодца пять лет назад.

– Я не дам, – сказала Ленка. – Не позволю, слышишь? Ладно Пашка! Но внучку-то за что?

– Лень объяснять, – ответил дед.

Ну как рассказать ей, что внучка в машине ненастоящая и наверняка мертвая? Никого живого Ленка не привозила. Существо из колодца, похоже, не любило живых. Не могло быть там никакой Светы, потому что внучка не родилась.

Они пересекли огород, мимо летней кухни вышли на задний двор. Дед услышал, как за спиной что-то звякнуло, обернулся. Ленка держала в руках топор, который до этого был воткнут в пень у сарая. За сетчатым забором суетливо бегали курицы.

– Дочку не дам, – повторила Ленка.

– Ты же сама все это начала.

– Я просила помочь… но не таким же способом.

– А каким? – устало спросил дед. Закружилась голова. Очень не вовремя подступила темнота. – Как, ты думала, я разберусь с мертвым мужиком в твоей машине? Почему вообще решила приехать сюда? Почему не в полицию, не к каким-нибудь друзьям? У тебя же вроде как самооборона, все дела. Никто бы тебя не посадил.

– Потому что… – Ленка свободной рукой начала растирать затылок. – Потому что так надо. К тебе. Всегда так было.

– Когда – всегда?

Ленкино лицо искривилось, будто она все разом вспомнила. Вереницу трупов, новые машины, колодец.

– Ты всегда помогал, если мне что-то надо было. С самого первого раза!

Дед махнул рукой.

– Хватит, – сказал он. – Если хочешь меня остановить – валяй.

Он развернулся и пошел к машине. Ожидал удара в спину, ощущал затылком, как холодная сталь топора вонзится между лопаток. Что ж, еще одно лакомство для твари из колодца.

Ленка не ударила. Дед подошел к машине, рывком распахнул заднюю боковую дверцу. Из салона ударило холодом, да так, что на лбу проступила испарина. Играло радио. Что-то детское и веселое. На заднем сиденье скрутилась калачиком девочка лет пяти. Красивая, длинноволосая. Сонно заморгала от яркого света. Увидев деда, улыбнулась, протянула руки, сказала негромко:

– Привет! Я соскучилась!

– Соскучилась? – переспросил дед.

Контраст жары и холода ударил по вискам. Перед глазами на мгновение потемнело. Проклятое головокружение.

– Маму просила приехать пораньше… А она все отказывалась.

Дед поднял голову, посмотрел широко раскрытыми глазами на подошедшую Ленку. Топор она оставила на заднем дворе.

– Не узнал родную внучку? – спросила Ленка, растирая затылок.

– Моя внучка… – дед сглотнул. – Мою внучку я…

– Что? Убить хочешь? В колодец, к ее тупому отцу?

Дед мотнул головой. Тугой комочек, завернутый в окровавленные тряпки, снова выплыл из глубин памяти.

– А кого же я тогда?..

– Меня, – сказала Ленка чужим голосом. – Меня ты тогда. Бросил семечко. Вскормил и вырастил. Дочь привезла из города, а ты все сделал. Хорошо я провернул, не так ли?

Воспоминания вдруг взорвались яркими красками внутри головы.

Беременная Ленка в больнице. Показания свидетелей. Полиция.

Ленка с двухлетней дочкой, приехавшая на старенькой «Шкоде». Труп в багажнике. Бабка, кормящая внучку окрошкой, пока дед и Ленка тащили брезент с телом через двор.

Еще одна машина, внучке уже три с половиной. Жгучий лохматый февраль. Испуганная бабка, спрятавшая внучку в доме, загородившая двери, крестившаяся бесконечно долго.

Все это стиралось потом из памяти. Замещалось. Как у Ленки с этим ее вечным повторением…

Что-то заставляло его забыть. Не помогали ни Бог, ни бабкины молитвы, ни вера во что-то еще:

– Ты всегда приезжала с ней. Каждый раз.

– Конечно, всегда, – сказала Ленка. – Я к вам ее который год вожу. Природа ведь, а не город. Полезно.

Потом вздохнула и добавила другим голосом:

– А теперь пора ее тоже ко мне. Выросла и настоялась.

Дед замотал головой.

– Пора. Ты не можешь отказаться. Или ты, или я сам возьму, – повторила Ленка.

Жара обволакивала, делала движения замедленными и вялыми. Но дед все же нашел силы. Шагнул к Ленке, ударил ее по лицу, и, не дав сообразить, повалил на землю. Развернул, прижал голову к горячему асфальту. Ленка возилась и шипела. Дед нащупал в спутавшихся волосах пластину, вцепился пальцами в ее края и принялся отрывать. Ленка закричала. Из машины выскочила внучка и закричала тоже. Дед сопел от напряжения, не отвлекаясь. Потянул, рванул на себя. Раздался чавкающий треск, потекла под пальцами густая черная кровь.

– Давай же, давай!

Еще один рывок, пластина с хрустом отклеилась. Дед встал и, не оглядываясь, заторопился через двор, к колодцу. Его пошатывало. Из-за спины закричала внучка:

– Мама! Мамочка!

По дороге пришла в голову отчаянная, злая мысль. Дед рванул к сараю, сорвал цепь с двери, зашел внутрь. Раскаленный воздух выталкивал его обратно. Тяжело было дышать и двигаться. Перед глазами мельтешили черные пятнышки.

В углу стояли баллоны с газом, для летней кухни. Три штуки. Старые, про запас. Поволок их по очереди к колодцу.

Увидел во дворе Ленку. Она стояла, пошатываясь, держала в руках тот самый топор. Сил не было разговаривать с ней, объяснять. Сердце и так скакало дикой лошадью. Лишь бы не свалиться прямо здесь, под солнцем. Лишь бы не забыть ничего снова…

Торопливо набрал сухое тряпье, какие-то старые рубашки и истлевшие простыни. Взял канистру с бензином. Все, что горит. Все, что можно сжечь.

Облитые бензином бока газовых баллонов воняли, вызывали тошноту. Дед поливал обильно, потом рвал зубами тряпье, обматывал плотно, снова поливал.

– Вот сейчас! – говорил дед. – Будет тебе внучка, ага. Три внучки. Семечко, говоришь, забросил? Подменил, значит? Обыграл, да? Давай посмотрим, кто кого!

В какой-то момент снова увидел Ленку совсем рядом. Обернулся. За Ленкиной спиной стояла перепуганная внучка.

– Все равно не поможет, – сказала Ленка и ударила топором.

Дед попробовал увернуться, но лезвие тяжело вошло ему в левое плечо, чиркнуло по кости. Сразу же по шее, к челюсти, рванулась острая боль. Дед закричал, перехватил правой рукой топор, потянул на себя. Ленка пошатнулась, шагнула вперед. Света тоже закричала. Изнутри колодца раздался клокочущий звук, будто кто-то поднимался наружу, всаживая когти в кирпичные стены.

Дед понимал, что если остановится, потеряет время, то – конец. Сил не хватит. Он толкнул Ленку, а сам навалился на нее сверху, схватил что-то из груды тряпья и принялся крепко обматывать ее запястья. Левое плечо похрустывало и болело. Рука почти не слушалась.

Клокочущий звук становился громче и ближе. Дед оглянулся. Из колодца потянулась в неподвижный воздух струйка сизого дыма.

– Я все равно приду! – бормотала Ленка, звонко клацая зубами. – Все равно заберу!

– Заберешь, заберешь, – ответил дед, выгнулся, подобрал с земли окровавленную металлическую пластину и швырнул в колодец.

Он поднес зажигалку к тряпке, намотанной на первый газовый баллон, поджег. Пламя пожирало ее нехотя, медленно. Потом дед приоткрыл вентиль, перевалил баллон через край колодца.

Перед глазами потемнело. Ноги подкосились. Дед едва удержал равновесие.

– Пойдем, – сказал он внучке. – Живее. Спасаться надо.

Девочка смотрела на колодец. Стенки его тряслись. Дым становился глуше. Звук нарастал.

Времени оставалось немного. Дед поджег тряпье на двух оставшихся баллонах, пустил газ. Поднял Ленку под мышки, потащил. Света побежала впереди.

Как и раньше, он чувствовал затылком приближение чего-то ужасного, огромного, страшного.

Пересек двор, положил Ленку на заднее сиденье автомобиля. Рядом забралась внучка.

Ленка притихла, только безумно шевелила выпученными глазами.

Дед сел за руль. Последний раз водил машину лет тридцать назад… В салоне было прохладно. На месте ручки переключения скоростей стоял пластиковый стаканчик из-под кофе. Ага, автомат. Еще проще.

Из-за летней кухни рвануло в небо ярко-рыжее пламя вперемешку с густым дымом. Деду показалось, что он расслышал болезненный вопль сквозь накативший раскат грохота.

Сдал назад, высаживая старенькие деревянные ворота. Развернулся и помчался прочь от дома по песчаной извилистой дороге.

Из радио играла какая-то детская песенка. Левое плечо онемело. Через полкилометра автомобиль выскочил на трассу и помчался в сторону города. Дед взял стаканчик, встряхнул и выпил остатки холодного горького кофе, смывая налет жары, песка и сажи из горла. Поймал взглядом в зеркальце заднего вида взгляд внучки и подмигнул ей.

– Кажется, вырвались, – пробормотал он.

– Все равно вернетесь, – раздался глухой чужой голос. – Не сегодня, так позже. Когда все забудете.

Внучка закричала, смотря куда-то вниз, на сиденье, на Ленку.

Внутри салона раздался тот самый громкий клокочущий звук. В этот момент дед понял, что теряет сознание. Темнота обволокла его, сделала движения мягкими и непослушными. Мир закружился. Дед куда-то падал, слыша крики, скрежет металла, звон разбитого стекла.

Он падал в колодец, полный острых мелких зубов.

Нажал на тормоз. Почувствовал, как вильнуло машину, давление сдавило виски. Дед помнил, как крепко держался за руль. Кричала Света. Кто-то смеялся.

Потом наступила темнота.

5

Пахло гарью. Тонкая пепельная дымка расстелилась над землей – не было ветра, чтобы разогнать ее.

Дед прикрыл ладонью глаза и сквозь дрожащее, тяжелое марево различил на дороге крохотный силуэт.

Силуэт приближался, петляя и покачиваясь. Через минуту стало понятно, что это женщина, держащая на руках ребенка.

Дед торопливо спустился с крыльца, вышел со двора, прихрамывая, направился к женщине.

– Ленка! Ленка! – бормотал он, что-то вспоминая. Перед глазами бегали темные пятнышки. Кружилась голова. Чувствовал дед себя отвратительно. Будто изломали ему все косточки, разорвали мышцы, да так и бросили в духоту лета, будто цыпленка в гриль.

Левое плечо почему-то болело. Одежда оказалась залита кровью.

Ленка, впрочем, выглядела еще хуже. С ее носа свисали темные очки, левое стекло которых было выдавлено, а правое – потрескалось. Джинсы порвались, блузка тоже была порвана, на обнаженной коже кровоточило множество порезов.

– Возьми… Свету, – пробормотала Ленка, едва дед приблизился. – Помочь надо. Поможешь?

Дел перехватил внучку. Она была без сознания, а еще от нее пахло гарью.

– Что случилось?

– Пашка, – сказала Ленка и вдруг плюхнулась на сухую землю, будто кто-то ударил ее по ногам. – Мы поссорились, понимаешь? Слово за слово, ну и… Я машину взяла, помчалась к тебе, но по дороге, там… мы разбились, в общем. Надо помочь.

Голова болела так сильно, что дед плохо понимал смысл слов. Хотелось быстрее убраться с жары в тень, нырнуть в прохладу комнаты, выпить воды из графина.

– Пойдем, – сказал он, – в дом. Там хорошо.

Он направился к открытым воротам, разглядывая под ногами свежую колею от колес какой-то машины. Пытался вспомнить, кто вообще приезжал сюда в последнее время. Не вспомнил.

На руках зашевелилась внучка. Открыла глаза.

– Деда, – пробормотала она слабо. – Не отдавай меня, ладно?

Дед обернулся. Ленка все еще сидела, уперев руки в землю, задрала голову и, щурясь, смотрела в безоблачное небо.

– Не отдам, конечно, – ответил он. – Мать у тебя совсем рехнулась. Что она вообще такое натворила? Где машина? Где твой отец? Что происходит?

Дед почему-то торопился. Вошел во двор. За крышей летней кухни поднимался густой черный дым. Нужно было пойти туда и посмотреть. Обязательно посмотреть. Заглянуть в старый колодец. Поздороваться. Семечко проросло. Ему надо много питаться.

Внучка шевельнулась снова. Дед смотрел то на крыльцо, то на дым. Ему нужно было принять решение. Он не мог вспомнить какое. Пот заливал лицо. А еще вдруг снова потемнело перед глазами.

Он очень хотел вспомнить, почему оказался здесь с внучкой на руках и почему откуда-то из-за спины доносится странный клокочущий звук.

– Не отдавай, хорошо? – попросила Света, но дед так и не понял, о чем вообще речь.

В голове болезненно гудело. Дым на заднем дворе как будто стал гуще, плотнее, закрывал небо, солнце, нагнетал огромную извивающуюся тень. Будто бы в воздухе парила гигантская гусеница.

Эти ее глаза. Эти челюсти…

Дед стоял перед домом, смотрел на дым сухими, раскрасневшимися глазами. В горле пересохло. На руках шевелилась внучка. Порыв ветра швырнул к ногам старую окровавленную ткань.

Очень тяжело было сделать выбор.

– Деда? – спросили из-за спины.

Он обернулся и увидел нечто, отдаленно похожее на его дочь.

– Деда, – сказало оно. – Давай я помогу. Отнесу куда надо. Дальше сама. А ты ступай в дом. Жарко тут.

Жара надавила и окончательно сломила волю. Действительно… в доме графин с водой. Тишина, прохлада, без суеты. Выбор, стало быть, очевиден.

Александр Матюхин