– Рядом со мной дремала старушка в пальто. Я не видел, как она появилась и куда дела вещи. Помню, что повернулся, а она уже дремлет. Была тихой весь полет. Я бы о ней и не вспомнил, наверное. А на посадке она проснулась. – Вовка шумно сглотнул. – Господи, да я такого в жизни не видел! У нее глаза будто наполнены черным желе! Чернота эта вываливалась из глазниц… А потом старуха открыла рот – я увидел ее редкие зубы и тонкий бледный язык, – и начала орать! Орала и орала секунд тридцать! К ней бежала стюардесса в тот момент, когда самолет упал. И я тебе готов поклясться, что видел, как старуха исчезла. Раз – и нет ее!.. А потом в салоне лопнули иллюминаторы, и рядом со мной разорвало корпус. Бежавшая стюардесса взмыла в воздух, ее унесло куда-то в хвостовую часть… Я слышал только крики. Сплошной поток непрекращающихся криков… Все вокруг оказалось в дыму. Нас затрясло. Ремни сдавили живот, да так, что меня почти сразу же стошнило. Проклятая рыба… Я помню запах дыма и гнили. Невероятный запах тухлятины. И еще помню, как лопнули глаза. Очень страшное ощущение. Я и сейчас ничего толком не вижу, все как будто в тумане. Только адреналин помогает сфокусироваться, но ненадолго…

Он был абсолютно спокоен, говорил негромко и то и дело поглядывал куда-то в угол около телевизора, будто высматривал что-то.

– Тебе повезло, вообще-то, а ты тут про всяких старушек вспоминаешь, – сказал я. – Вон, апельсинов принес. Будешь?

– Какие апельсины, – отмахнулся Вовка. – Все думают, что у меня галлюцинации и этот… синдром какой-то. После катастроф развивается. Короче, я постоянно слышу шумы в голове, крики. Сны мне снятся страшные. И еще… вижу разное. Тома притворяется, будто верит мне. Я ее попросил найти мне истории про авиакатастрофы. Все, что есть. Она выкачала из Интернета кучу информации, побегала по библиотекам, принесла газеты. Читает, своими глазами видит, что я не выдумываю, а все равно не верит. Знаешь, сколько всего про них написано?

О да, я знал. Вовка и до авиакатастрофы был дотошным, в хорошем смысле слова, но тут сделался совершенно неуправляемым. Он гонял Тому по газетным киоскам и книжным магазинам, заставлял рыться в Интернете, выкачивать тонны сомнительных сведений. Тома вела переписку с несколькими экстрасенсами, ведьмами и колдунами. Книги и журналы подписывались, систематизировались и складывались аккуратными стопками в соседней комнате. Распечатки подшивались. Сам же Вовка, как только научился заново держать в руках ручку, принялся исписывать школьные тетрадки различными теориями, догадками и найденными на страницах желтой прессы фактами. Его жизнь сейчас крутилась только вокруг призраков в самолетах. Ничто другое Вовку не интересовало.

– Ты уж извини, – сказал я. – Не было времени изучить вопрос. По командировкам шлялся, там не до призраков.

– Я бы и сам забил на это дело. Но не отпускает. Видишь ли, Сань, я единственный, кто выжил. Что-то пошло не так, наверное. Никто не выживает в самолетах с кричащими призраками. Есть только записи разговоров и криков. Догадки. Легенды. Слухи. А я вот выжил. И старушка эта, в пальто… я ее до сих пор вижу.

Вовка ткнул пальцем в небольшой зазор между аквариумом и телевизором, куда ранее поглядывал. Там шевелилась от сквозняка прозрачная занавеска.

– Затаилась, с-сука. Смотрит на меня. Шевелит губами. Глаза у нее открыты, а в них чернота, похожая на куски желе. Верхняя пуговка на пальто расстегнута, и я могу разглядеть ее складки на шее и ворот белой блузки. Знаешь, Сань, у нее помада какая-то не красная, а лиловая, что ли. А кожа желтоватая, морщинистая. Тетке лет восемьдесят, не меньше. Все смотрит и смотрит на меня.

Я почувствовал холодок на затылке, повернул голову. Никого, естественно, не увидел, но Вовка смотрел в какую-то неуловимую точку и продолжал описывать так, будто перед ним действительно кто-то стоял.

– Шапка у нее дурацкая, вязаная. А из-под нее волосы лезут. Седые, понятное дело, но покрашенные. Такие завитки вокруг ушей, на лбу. И еще брови рыжие, будто йодом намазаны. Нелепость…

– Вовка! – буркнул я, и он отвлекся. – Ты серьезно сейчас? Прямо так и стоит? Как в играх-страшилках?

Вовка задумчиво нахмурился, будто забыл, что я нахожусь в комнате, и вот только сейчас вспомнил. Потом заговорил снова:

– Она, наверное, ждет, когда я умру. Я должен был разбиться, но этого не произошло. Мы каким-то образом оказались вместе. Что я сделал? Спас ее? От чего? Она же смотритель. Может быть, она меня спасла? Не знаю. Я после аварии вообще ничего не видел, потому что осколки в глазах. А затем адреналин начали колоть, я проморгался, сквозь туман разглядел ее – затаилась! Кто такая? Шевелит губами. Что-то сказать хочет, а не понять, что.

Он отвел взгляд в сторону. Моргнул, будто вышел из оцепенения, и не замолчал, как я ожидал, а продолжил:

– Я когда в первый раз ее увидел, чуть с ума не сошел от страха. Спать не мог. Насилу себя заставлял. Представляешь, что это вообще такое? Тоже подумал, что это у меня в голове, галлюцинации, видения разные. Прикидывал то да се. Но потом понял, что вижу взаправду. Потому что ну не может быть она галлюцинацией… Думаю, что с ней делать. Накачал информации, читаю. В Интернете же все можно найти, да?.. Томке не говорю, ей и так тяжело. А старуха, пока я в комнате, стоит у аквариума, не двигается. Я в кухню перебираюсь – она уже там, между холодильником и батареей. Думаю, если на улицу выйду, она тоже за мной последует. Всюду за мной. Чего-то хочет, наверное.

– Ерунда какая-то, – сказал я, разглядывая пустующий угол. – Вовка, тебе таблетки какие-нибудь надо тяпнуть. Вызови врача, объясни проблему. Я уверен, что такая фигня лечится.

– Ага, лечится, – ответил Вовка. – Только, Сань, я же ее в самолете с самого начала увидел. И когда орать она начала, ее все слышали. Все, кто уже умер. На нас люди оборачивались, стюардесса бежала… И, потом, почитай заметки. Возьми одну папку, полистай на досуге. Я много чего собрал о смотрящих. Как они возникают, как исчезают. Стюардессы о них знают, но помалкивают. Кому охота, чтобы тебя считали сумасшедшим? Я тебя не уговариваю, Сань. Я тебе потому и рассказал, что ты рационалист. Знал, что не поверишь. Но и за психа меня считать не будешь, да?

Я взял со стола папку с вырезками, наугад, запихнул под мышку.

– Вовка, я пойду, что ли. На недельке еще забегу. Ты, если что, звони, не теряйся.

Вовка не смотрел на меня. Он пялился в пространство около аквариума.

Тома сказала, что она вчитывалась только в первые заметки. Поначалу интересно было. Вовка просил ее искать и копировать ссылки с сайтов вроде «Все о сверхъестественном», «Ты не поверишь!», «Тайная явь». А еще она скупала газеты «Жизнь», «Аргументы и факты», кучу каких-то дрянных изданий, выходящих миллионными тиражами. В них запросто можно было найти статьи о том, как бывшая поп-звезда родила от инопланетянина или как на окраине Москвы нашли забитого колом вампира. С подобными вещами время от времени соседствовали заметки о фантомах в самолетах. Описания везде были примерно одинаковые. Дремлющие люди, которые вдруг начинали орать. А затем самолет разбивался. Иногда, очень редко, кто-то выживал. Они давали интервью, писали заметки и становились самыми активными распространителями слухов о смотрящих.

Примерно через неделю после того, как Вовка начал с угрожающей скоростью наполнять папки вырезками, сканами, распечатками и собственноручными заметками, Тома перестала вдаваться в подробности. Она превратилась в механическое устройство по добыче информации. Хорошо хоть Вовка быстро взял поиски в Интернете на себя, иначе бы Тома вовсе рехнулась.

– Я просто помогала ему что-то систематизировать, – рассказывала она, пока мы обедали у меня на кухне. – У Вовки в голове схемы. Где что должно лежать. Как должно храниться. По страничкам. По буковкам. Он то и дело все перебирает. Шестнадцать папок. В каждой своя система. Каждую неделю новая. Сто двенадцать книг. Я пару зарплат на них потратила. Ездила тут в Псков за одной, с рук покупала у какого-то маньяка небритого…

Я ловил ее грустный и усталый взгляд.

Последние недели Тома была перманентно уставшая. Вовка часто просыпался во сне, кричал, приходилось его успокаивать, заваривать чай, фактически убаюкивать. Тома возилась с ним, как с ребенком. Хотела вот родить в прошлом году, а теперь уже вроде бы и незачем. Отложила на неопределенный срок.

За четыре месяца она как будто состарилась, хотя нам не было еще и тридцати. Горе способно старить, доказано. А непрекращающееся горе – вдвойне.

– Про призрака слышала? – спросил я. – Вроде бы эта старушка из самолета теперь у вас в квартире обитает. Сидит в углу и следит за Вовкой.

Тома усмехнулась.

– Ну, спасибо, дорогой, – пробормотала она, макая мякиш хлеба в яичный желток. – Теперь я и об этом буду думать. Пылесосить там теперь нельзя, да?

– Вовка говорит, старуха все время на него смотрит. Будто бы пришла за ним, потому что он случайно выжил. Или забрать его хочет, или еще что. Шепчет что-то неразборчивое.

– Ты же ему не поверил?

– Тут двойной план за квартал выполнять надо, а не во всякую чушь верить. – Я тоже взял мякиш, макнул. – Жалко Вовку. Хороший же мужик. А свихнулся. К врачу свозить надо, к нормальному, платному, голову проверить.

– Он две недели после комы учился разговаривать. Какой-то нерв там заклинило. Видит плохо. Правый глаз, говорит, как в тумане. С левым еще как-то. Галлюцинации, паранойя для него сейчас в порядке вещей, это я тебе и без врача могу сказать, – Тома склонилась ближе и шепнула: – Я ему седативные даю. Настойки на валерьянке, всякие народные штуки. Вроде бы успокаивается. Можно день-два в тишине провести, без бесконечных заметок и серфинга по Интернету. И не орет по ночам. О боже, знаешь, как замечательно, когда никто не орет ночами?

Я не удержался и поцеловал ее в кончик носа.

Мы обедали вместе третью неделю. С тех пор как Тома позвонила и дрожащим от плача голосом принялась бормотать в трубку, что она больше не может. Ее достала такая жизнь. Нервы, нервы, нервы. Больной на голову Вовка. Роль сиделки. Постоянные разговоры о смотрящих. Падающие самолеты с каждой страницы, заметки, ссылки. Фотографии мертвых людей. Она говорила, что соберет сейчас вещи и уедет куда угодно, лишь бы подальше из ужасной квартиры, в которой запах лекарств въелся в обои. Купит билет в Мурманск, к маме, навсегда.

Было слышно, как кто-то кричит за ее спиной. Мечущийся во сне Вовка.

Я почти час ее успокаивал. Говорил, что она дурочка. Предложил первое, что пришло в голову, – пусть приезжает. И она примчалась, через полгорода, заплаканная, с влажными после душа волосами, с крепким запахом спиртного изо рта. Размазывала слезы и сопли ладонями, просила прощения, тряслась то ли от холода, то ли от нервов. Выпила банку пива, найденную в холодильнике, и, разомлев на табурете в кухне, до рассвета изливала, как же ей тяжело вдруг стало жить. Вот ты маркетолог в хорошей фирме, у тебя планы, отложенные деньги на отпуск в Греции, мысли о ребенке, о расширении жилплощади и о машине – нормальные такие мысли современного человека, – и тут случается авиакатастрофа, и все летит к чертям.

Сначала была надежда, кто же спорит? Она искренне верила, что Вовку можно выходить, подлатать, заживить. Кости срастутся, раны затянутся, и можно продолжать жизнь. Любовь ведь сильнее таких проблем, да? Но кто же ожидал подобных заскоков?..

Она говорила, что не может быть сильной женщиной в такой ситуации. Ее этому не учили. Как справиться с кошмаром? И надо ли вообще справляться?

Может, ну ее к черту, такую жизнь? Вовка и без нее выкарабкается.

Ее саму пугали эти мысли.

Я говорил, что она дурочка, что нельзя так; любые сложности можно и нужно преодолевать. Вовка поправится. Заскоки пройдут. Надо сцепить зубы и двигаться вперед.

А она плакала и не верила.

В семь утра я загрузил ее в такси и отправил домой. За два часа короткого сна она появилась в моих фантазиях несколько раз. Красивая, милая Тома, с растрепанными волосами, заплаканными глазами, дрожащим подбородком – такая же сексуальная, как и много лет назад на выпускном.

Когда она приехала в обед и без разговоров впилась губами в мои губы, я не сопротивлялся. Надо было – но не сопротивлялся. Может, у Томы разыгралось чувство вины. Или, может, она таким образом решила уйти от проблем. Я не знаю. Мне вдруг стало хорошо с ней.

Одинокому холостяку Сане стало хорошо, хоть режьте.

С тех пор мы две недели встречались в обед и иногда по вечерам. Работа маркетолога отлично позволяет задерживаться на работе.

В общем, как-то незаметно закрутился странный роман с одноклассницей за спиной искалеченного друга.