Алексей Шолохов
Обуза

Дима никак не мог успокоиться. Он не мог найти себе места, когда речь заходила об отце. Он раздражался, вспыхивал. И причин тому было множество, но ни одна из них не казалась ему впоследствии весомой и оправдывающей его поведение. Брошенный отцом в тринадцать лет, сейчас, в тридцать шесть, он просто считал себя обязанным спросить с родителя за это.

Дмитрий сидел перед монитором и смотрел на мутное изображение, передаваемое веб-камерой с расстояния в три тысячи километров.

– Эй, братик! Ты чего, завис? – Раздался женский голос из динамиков. Изображение дрогнуло, и стали видны очертания человека.

– А что они тебе еще говорили? – хрипло спросил Дима.

– Что у него рак, последняя стадия. – Пауза. – Но они ему не говорят…

– Бред! Какой же это бред! Человек сдает анализы и все остальное… Результаты получает врач и говорит о них пациенту. Пациенту, понимаешь? Не тем, кто его за ручку водит!

– Ну не знаю…

– Неля, а почему они тебе позвонили?

– Они сказали, что не могут тебе дозвониться.

– Бред! Вот он я! Вот мой телефон! – Дима поднял к глазку камеры свой противоударный Texet.

– Тогда не знаю, – повторила Неля.

– Они что-то замышляют, – вырвалось у Дмитрия.

– Он же хотел переехать к тебе…

– На хрена он мне здесь нужен?!

Сгоряча. Он обычно до таких выражений не доходил. Но тут…

– Если бы мне нужна была обуза, я бы завел ребенка! – выпалил он.

Тоже что-то новенькое. Дима никогда так не говорил, никогда. Он не задумывался о детях, даже ложась в постель с женой. Даже не заикался.

– Ладно, Дим, пойду я укладывать своих сорванцов.

Сестра отключилась, а Дима все еще сидел перед монитором, глядя на окошко Скайпа. Внутри кипела ярость. Как так? Где он был, когда я лежал в больнице с воспалением легких? Где все это время был он?! И, несмотря на то что отец при последней их встрече все объяснил, Дмитрий не снимал этих вопросов. Не снимал и не снимет. Скорее из-за непотухшей обиды.

Но чертовы вопросы снялись сами собой.

В десять вечера Диме позвонила Неля. Он посмотрел на часы под аккомпанемент песни «Сестренка моя» группы «Любэ» – выбранной им мелодии звонка. Если в Москве сейчас десять, то в Тюмени полночь. Внутри что-то неприятно шевельнулось. Не иначе, случилось что.

– Алло.

Во рту пересохло, язык стал вялым, словно моллюск.

– Димка, отец умер.

Тишина. Его будто в ледяную воду окунули. Внутри все сжалось, съежилось, сердце, казалось, уменьшилось до размера ядрышка ореха. Он почувствовал себя ребенком. Слезы навернулись на глаза.

– Димка! Димка!

– Я здесь, – ответил он.

Внутренности так бы и остались сжатыми, если бы не совесть. Она, проклятая, оживила его, чтобы он смог почувствовать, ощутить в полной мере горечь утраты. Ему вдруг стало невыносимо стыдно за слова, произнесенные пару часов назад. Что, мол, не нужна ему эта обуза, что лучше б он ребенка завел.

А отец просто взял и умер. Взял и лишил его этого выбора между двумя обузами. Мол, живи, сынуля, в свое удовольствие и не отказывай себе ни в чем. Никто теперь тебе обузой не будет.

– Дима, что с тобой? – Голос сестры доносился будто сквозь толстый слой ваты – с другого континента, из параллельного мира, где нет неблагодарных детей.

– Откуда ты узнала?

– Его друг позвонил…

– Почему, черт возьми, они мне не позвонили?! – не сдержался Дима.

– У тебя что-то с телефоном. Позвони им на отцовский номер, – добавила после небольшой паузы Неля.

Он раздумывал, звонить или нет. Может, люди уже спать легли, а может… К черту! Ты что, болван?! У тебя умер отец, а ты о чужом досуге беспокоишься? Звони!

– Он умер двадцать лет назад, когда бросил меня, – прошептал обиженный пацан внутри него. Дима помедлил еще какое-то время и все-таки набрал номер отца.

Трубку взяли после четвертого гудка. И он понял, что его звонка ждали. Как, возможно, его звонка ждал отец, умирая в больнице.

– Здравствуйте, это Дмитрий, сын…

– Здравствуй, Дима. – Мужской уставший голос. – Прими наши соболезнования, твой папа скончался сегодня во время операции.

Дима не знал, что говорят в подобных случаях. Мама умерла, когда ему было двадцать, и все соболезнования он помнил весьма смутно. В чем он был уверен, так это в том, что сил отвечать тогда у него не было, он просто сидел у гроба, глядя в никуда. Сейчас было что-то другое. Он не чувствовал той боли, той утраты. Если честно, то он ни черта не понимал.

– Хоронить его мы будем в четверг. – Ворвался в сознание Димы уставший голос. – Если сможете, приезжайте попрощаться.

Снова ступор. В такие минуты весь мир будто застывал вокруг. Дима погружался в свои мысли, но и они куда-то девались, и он оказывался в вакууме.

– Дима, что случилось?

Он поднял голову. В комнату вошла жена.

– Ира, мой отец умер. – Диму напугал собственный бесцветный голос.

– Как?

Другая бы на ее месте, услышав ответ на свой вопрос, отделалась набившим оскомину «прими мои соболезнования» и пошла смотреть дальше очередную муть типа «Давай поженимся» или «Пусть говорят». Но Ира не была другой и поэтому сразу же предложила:

– А нельзя тело отправить сюда, чтобы похоронить его на родине?

Дима наконец-то вспомнил, что на другом конце провода его ждут.

– Извините, а нельзя ли переправить тело?

И завертелось. Дмитрий решил ехать за телом отца сам. Воздухом отправлять – слишком быстро (они не успевали подготовиться к похоронам) и хлопотно. Самолет летел до Домодедово, а оттуда нужно было нанимать катафалк до Тулы. С поездом тоже беда – ближайшая отправка из Нальчика до Тулы была только двадцать четвертого июля. Почти через неделю после смерти. Не годилось. Оставались только грузоперевозки на видавших виды «газельках». И тут не обошлось без проблем. Суеверные все стали, с покойниками связываться не хотят.

Дима нашел одного добровольца на бирже в Нальчике. Его не смутил груз, но, завысив немного цену, он попросил деньги вперед. Дима не сопротивлялся и отдал затребованную сумму. Выехали они часов в пять вечера. Уже в машине Дмитрий набрал номер Ирины.

– Ну что там с кладбищем? – спросил он.

– Все нормально, – ответила Ира. – Место взяли, крест, венок и все, что нужно… Катафалк заказали. Слушай, Дим, а сколько вам ехать?

– Сутки. Наверное, сутки, – посмотрев на спидометр ревущей «газели», произнес Дмитрий. – К шести вечера подъедем.

– Ну, давай. Звони, а то мы тут тоже все переживаем.

«Когда он был живой, надо было переживать», – мысленно огрызнулся Дима.

Почему он так подумал? Ведь Ира к его отцу никакого отношения не имела. Она его даже не знала.

– Слышь, Димон!

Этот оклик оторвал его от размышлений. Дима вспомнил, что сидит в пропахшей потом кабине «газели».

– Да, – ответил он и вновь непроизвольно глянул на спидометр. Несмотря на рев, доносящийся из-под капота, машина больше семидесяти километров в час не выжимала.

– Ты дорогу знаешь? – спросил Мурад.

Дмитрий не то чтобы был шокирован этим вопросом. В Москве он насмотрелся на таких «водил». Там незнание города не избавило еще ни одного от желания заработать извозом. Но таксист – это одно, а перевозка грузов, тем более таких, как сейчас, – это другое. Его же не на день рождения позвали, не в караоке-бар и не в боулинг. Его ждут к определенному времени, и, как ни крути, он сейчас в центре событий. И он должен быть готовым к этому.

– Ты же сказал, что за пятнадцать часов доедем, – напомнил Дмитрий.

– Долетим, – кивнул водитель. – Я раньше просто дальше Ростова не ездил.

Дима едва сдержался, чтобы не закричать. Человек хватается за работу, требует деньги наперед, и… Вот почему он их взял сразу! Потому что за такой извоз он мог их не получить вообще. Искать другого времени не было, да и этот деньги вернет вряд ли. Дима сам видел, как Мурад передавал их какому-то мужчине еще в Нальчике.

– То есть до Ростова долетим? – не скрывая иронии, спросил Дмитрий.

– Обижаешь, брат, – взмахнул руками водитель.

Дима кивнул.

– А дальше я покажу.

Злость на парня прошла, когда он погрузился в воспоминания о детстве. Как ему сейчас казалось, он помнил все до мельчайших подробностей. Они жили как все – не худо, не бедно. Хотя сейчас Дима понимал, что жить как все совсем не значит жить в достатке. Да, им многого тогда не хватало, но «как все» воспринималось скорее как положительный статус. Черно-белый телевизор «Рекорд», который папа все время чинил, польская «стенка» и собрание сочинений Дюма на полках, пыжиковая шапка и каракулевый полушубок в шкафу – в общем, все как у всех. В сравнении с сегодняшним днем они были нищие, но те дни остались в памяти как счастливые. Потому что эти дни пришлись на его детство. Он не знал, назвала бы мама те дни, полные нужды, для себя счастливыми. Вряд ли, если бы она сейчас была жива, то наверняка не захотела бы вспоминать об АТП, в администрации которого ей приходилось по вечерам мыть полы, о подработках по выходным на основной работе. И все это для того, чтобы в семейный бюджет упал хоть еще один рубль. Вряд ли это для нее было счастьем – разрываться на части для того, чтобы жить как все. Да и для отца это… если бы был жив.

Странное дело, но у Димы счастливые воспоминания в большей степени были связаны с отцом. Нет, мама, разумеется, принимала непосредственное участие в их с Нелькой воспитании. Особенно ей нелегко пришлось после пропажи отца. Просто мама была строже. Если она требовала что-то сделать, то это надо было сделать, а не выдумывать себе оправдания. Отец был мягким и все время заступался за Диму, беря удар на себя.

От раздумий Дмитрия отвлек удар. Он посмотрел на водителя.

– Брат, ты тоже слышал?

– Что это? – спросил Дима.

– Не знаю. Наверное, в кузове…

– Ты что, не знаешь, что у тебя в кузове? – Он снова вспомнил о безалаберном отношении водителя к перевозкам и испугался, что сейчас все-таки может закричать на него.

– Ну, там это… батя твой.

– Что, по-твоему, он встал и пошел?!

Мурад наконец-то додумался остановить машину.

– Не кипятись ты так, сейчас гляну что почем.

– Глянет он… – буркнул Дима.

Крышка гроба лежала на полу «будки». Дмитрий невольно глянул на содержимое гроба, но, кроме белой ткани, ничего не увидел. Он подавил в себе желание снять покрывало и посмотреть на покойного. Дима побоялся, что не сможет совладать со своими чувствами и разрыдается в присутствии водителя. Но еще больше он испугался, что в его сердце будет пусто, не проснется в нем ни любви, ни скорби, ни жалости.

– Это они так плохо прибили…

– Что? – не понял Дмитрий.

– Крышку к гробу, – пояснил Мурад. – Сейчас, у меня где-то в кабине был молоток.

Водитель вышел, а Дима остался смотреть на белую простыню, закрывающую лицо отца. На мгновение ему показалось, что под тканью что-то шевелится. Он присмотрелся. Нет, игра света. Дима подошел ближе и дотронулся до края гроба, потом до простыни у стенки, а затем в середине, там, где должны быть сложены руки отца.

Он не видел отца с последней встречи года два. Интересно, сильно ли он изменился? Когда Дима приехал в Нальчик, тело отца уже приготовили – вымыли, одели и уложили в гроб, перед этим напичкав его формалином. Почему он не взглянул на отца там, при всех этих людях? Ведь он приехал туда ради него, и других дел у него там не было, чтобы отвлечься и забыть взглянуть на тело. Черт! Диме не нравилось подобное самобичевание, тем более, что в попытках надавить на собственную совесть чувствовалась какая-то фальшь. Он злился на отца, несмотря на то что тот уже два дня как мертв. Он не ощущал потери, утраты, боли. Нет, боль все-таки была. Эта боль называлась мальчишеской обидой на родителя, не выполнившего данное обещание. Именно это и чувствовал Дмитрий, но признаться себе в этом не хотел.

– Вот, брат.

Мурад влез в кузов и подошел к гробу. Посмотрел на Диму, потом перевел взгляд на покойника.

– Ну что, закрываем?

Дима кивнул, попятился и, когда Мурад положил крышку на гроб, выпрыгнул из кузова.

– Ты не обессудь, брат, я не знаю, как у вас хоронят. Но вот тебя я уважаю, – произнес водитель уже в машине.

Дима кивнул и отвернулся к окну.

– Ты приехал за телом отца за полторы тысячи километров. Это не каждому дано.

Дмитрий повернулся к нему и попытался уловить нотки иронии в голосе Мурада, но ему показалось, что парень был искренен. Дима грустно улыбнулся и сказал:

– На моем месте каждый, кто любит родителей, поступил бы так же.

Любит родителей… Два слова, так похожие на два гвоздя, держащие сейчас крышку гроба, вонзились в его воспоминания. Конечно же, он любил их. Маму так вообще боготворил, он не представлял себе жизни без нее. А теперь вот, оказывается, живет. Отца он тоже любил и не меньше, чем маму, но его исчезновение двадцать лет назад убедило Диму в предательстве, в несовершенстве этого хрупкого мира.

Он бегал за отцом словно хвостик. Куда он, туда и Димка. Однажды, когда Диме было лет семь, отец уехал в магазин, а его оставил с бабушкой. Так Дима такое устроил… Он выбежал из дома и уселся под проливным дождем на скамейку – ждать папу. Ни угрозами, ни уговорами его не могли загнать в дом. Так бабушка и простояла над ним с зонтом до приезда отца.

Отец тоже в нем души не чаял. Даже после рождения Нельки отец не забывал о сыне. А вот мама, как казалось Диме, все-таки стала меньше уделять ему внимания. Вернее, внимание на него обращено было постоянно, но уже как на старшего, как на ответственного не только за себя, но еще и за сестренку. А ему нужна была ласка. И только отец не переставал его баловать. Для него что Неля, что Дима были равны. Именно поэтому Дмитрий и посчитал пропажу (тогда-то он думал – побег) отца предательством по отношению к нему лично. Отец не обманул ни маму, считал Дима, ни Нельку (ей тогда лет десять было). Он обманул сына, который ждал от него помощи и поддержки.

Когда отец объявился, Дима был в шоке. Он долго не мог понять, для чего это возвращение. Почему его не было, когда он был нужен? Что ему надо теперь? Дмитрий уже был не в том возрасте, когда требуется поддержка, особенно от того, кто предал его. Нет, поддержка, конечно же, нужна, но Дима понимал, что не может простить отца. Не может, да и не хочет, если начистоту. Если уж на то пошло, он слишком привык рассчитывать только на себя.

Так он думал, когда ему дали телефон отца и попросили с ним связаться. Первой мыслью было выбросить клочок бумаги с номером предателя и смириться с мыслью, что отец умер (последние лет десять они так и считали), но потом он передумал и набрал, стоя на какой-то остановке. Дима нервничал и тщательно подбирал нужные слова, а когда на том конце ответили, все нужные слова вылетели из головы.

– Алло.

Он будто позвонил в детство. Голос отца практически не изменился.

– Папа?

– Сынок?

Они так толком тогда и не поговорили, да и неудобно как-то по телефону. Потом Дима созванивался с отцом еще несколько раз. Сам, без чьих-либо просьб. Его тянуло к отцу. Ведь это единственный мостик, соединяющий его с его прошлым, с его детством. Дима пригласил отца к себе на Новый год, прекрасно понимая, что эта встреча может стать первой и последней за двадцать лет обид. Но он очень надеялся, что отец все-таки сможет убедить его в необходимости своего давнего побега. Дима его ждал. Ждал, как тогда в детстве – из магазина под проливным дождем. Только теперь никто над ним не держал зонт.

Автобусы из Нальчика приходили на «Юго-Западную», но, как водится, из-за пробок на МКАДе рейс, которым ехал отец, задерживался на час с небольшим.

– Нормально едем.

Дима очнулся и посмотрел по сторонам.

– Я говорю: к Ростову подъезжаем, – пояснил Мурад.

– А время сейчас…

– Что-то около одиннадцати.

– Как думаешь, к трем дня завтра докатим?

Кого он спросил? Он же уже знал ответ.

– Долетим. Только давай остановимся, я бы кофейку выпил.

«А я бы покрепче чего-нибудь выпил».