А: Сначала ее надо рассмотреть в ее целостности. А чтобы это сделать, необходимо рассмотреть ее именно в отрыве, то есть отдельно. И лишь потом, когда этот этап будет пройден, мы сможем рассмотреть ее не в отрыве. Это диалектика: хочешь какую-то мысль сопоставить с другой мыслью, сначала проследи ее полное логическое развитие и только потом диалектически сочетай ее с другой мыслью.

Итак, свет столкнулся с тьмою. Грязь столкнулась с чистотой. И оказалось, что грязь гораздо более нетерпима к чистоте, чем чистота к грязи. Оказалось, что не чистота грязи не выносит, как нам всегда внушали, а наоборот – грязь не терпит чистоту. А чистота грязь очень даже терпит: в силу своей кротости, в силу того, что она знает о своей первичности – статусе более высоком по определению, онтологически, сущностно, от Бога. Это грязи надо что-то доказывать, а чистоте ничего не нужно доказывать. По крайней мере, для себя.

И вот грязь решила с чистотой расправиться. Просто чтобы убрать беспокоящий фактор. И все грязь рассчитала правильно, все сделала правильно. Все, кроме одного: она позабыла о самом главном, о самом важном. Она забыла о том, что в фигуре, против которой она ополчилась, – фигуре Христа – Божественное и человеческое слились нераздельно, заключив между собой Завет на веки вечные. Что получилось благодаря этому? Обратите внимание: именно здесь находится вся суть, весь корень христианства. Как свет и чистота «переиграли» тьму и грязь с помощью заключения Завета? Когда Завет уже был заключен, стало совершенно неважно, что будет с фигурой Христа – расправятся с ним или нет… Существовал ли такой вариант развития событий в реальности, в котором Христа миновала бы чаша распятия? Если да, то что бы было в этом случае? Не знаю. История не знает сослагательных наклонений. Стало ли бы христианство мировой религией, если бы Христа не распяли и Он дожил бы до преклонных лет? Думаю, что стало бы.

У: Даже без Воскресения?

А: Неизвестно, что было бы потом.

Д: Христианство уже пробивалось. В Древнем Египте…

А: Что там Древний Египет… В самом иудаизме христианства очень много. Любой иудей, взглянув на христианские заповеди, найдет в них много общего со своими взглядами. Да и христианин, столкнувшись с иудейской мыслью, скорее всего не отличит ее от христианской (если только оба заранее не будут знать о ее источнике). Одно выходило из другого. На этот счет есть много исследований. Но я сейчас излагаю главную мифологемную концепцию христианства: то, что оно вообще сделало в сознании людей, что оно принесло в языческую ойкумену, когда уже сложились Евангелия и когда христианская мысль начала подбирать под себя все нехристианское, что было вокруг.

Так вот: что произошло в результате слияния человеческого и Божественного начал в фигуре Христа? Произошло следующее. Теперь тьма, разлитая и укоренившаяся в людях – тупость, жадность, ненависть, страх – все то, что противостояло Божественному – в своих попытках противостоять Божественности Христа, не могла не противостоять также Его земному началу, ведь Он был Сын Человеческий. А противостоя его человечности, она никак не могла не противостоять его Божественности, ведь Он был также и Сыном Божьим. В этом факте и заключено главное средство, с помощью которого была достигнута цель. Какая? Искупление Христом человеческих грехов актом своего распятия. Тьма не потерпела света, она решила его исторгнуть из себя, но в этом страстном и нетерпеливом желании она как-то не успела сообразить, чем это для нее чревато. Есть даже апокрифы, где об этом говорится: например, о брани между адом и дьяволом по этому поводу, где ад обвиняет дьявола⁹. Что же наделал дьявол? А вот что: исторгнув Божественный свет из среды человеческой руками иудеев, он, не учтя того, что этот свет уже был полностью соединен с человеческой природой в фигуре Христа, сделал конфликт между людьми именно конфликтом внутри человеков. Это перестало быть конфликтом между человеческим стадом, с одной стороны, и Божественным светом, с другой. Получилось так, что плохие люди взяли и сделали плохо хорошему человеку. Но – что важно: они сделали плохо именно человеку. И Он именно своим человеческим началом пострадал на кресте, принял это зло на себя.

Господь, сидящий на небесах, на престоле, никак не может пострадать от того, что люди натворили там, внизу. Он может на них прогневаться, наказать их, как следует, но пострадать сам лично Он не может. По крайней мере, в человеческом понимании этого слова. Иное дело, когда Господь становится человеком. Когда читаешь Евангелие, складывается удивительное ощущение: как будто какой-то космический посланец пришел сюда, который человеком по своей природе, по своей сути не является, но Он пришел из космоса именно как посланник, и здесь, обретаясь среди людей, Он смог их полюбить. Господь уже не просто требовал от людей послушания, Он их именно полюбил. Полюбил через свое воплощение во Христе. Итак, самое главное в том, что произошло – это предание Христа на распятие в Его человеческом облике, в Его человеческом теле. Чем было предание Христа на казнь? В этом акте сконцентрировалось все зло. В Евангелии это хорошо отражено в едином порыве иудеев: «И отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27.25). Эти строки были главным аргументом, на который опирались церкви – раньше католическая, теперь только православная, – называя иудеев христопродавцами и противопоставляя тем самым иудаизм христианству. Все темное, что в исступленном сатанинском экстазе выплеснуло свою ненависть на Христа, ополчилось не на некий абстрактный свет, не на изображение Господа, не на Заветы Его, а именно на конкретного человека, которого они захотели распять; и поскольку все это происходило внутри человечества, то один из людей (вот что сотворило соединение человеческого и Божественного!) – не Бог, а один из людей – взял на себя грехи всех остальных. И теперь если Господь – представим себе – захочет человечество наказать за все непотребства, стерев его с лица земли, то Христос встанет и скажет: «Как же так, Отче наш? Один же человек был, который сохранил эту чистоту и все на себя принял!»

Д: Так ведь Господь не меньше, чем ради десяти готов был простить…

А: Ты соотноси количество с качеством. Христос, я думаю, один не меньше сотни праведников стоил, а Авраам свой обратный отсчет только с пятидесяти начал.

Д: Так ведь это сам Бог и был? Сам Бог воплотился и искупил.

А: Да, воплотился и искупил всю нашу глупость, темноту и невежество, всю нашу глубокую бессознательность.

Д: А что мы тогда, если мы не есть Бог?

А: Здесь надо человечество рассматривать как некое единое целое. Что значит – «что мы тогда, если не Бог»?

Д: Ведь все, что Бог создал, это Он и есть.

А: Ну, нет. Как это: «Все, что Бог создал, это Он и есть»? Бог и Люцифера создал.

Д: Значит, и он Его часть.

А: Нет, все-таки Бог не часть Люцифера.

Д: Нет, наоборот.

А: Ну, если наоборот, то может быть. Только, видишь ли, это та часть, которая в своем свободном волеизъявлении от чести быть Его частью отпала, захотела быть чем-то самостоятельным.

Д: Но у нее же это не получилось?

А: Считают, что получилось. Не быть Его частью ему, конечно, не удалось. Но у него получилось другое: он был одной Его частью, а стал совсем другой. И вовсе не той, какой он рассчитывал стать.

Д: Значит, нет никакой свободы у него?

А: Не стало. Была, да сплыла. Давайте продолжим. Что получилось? Христос не просто обличил тьму, рассеянную в человеках; самый главный дар, на который было направлено снисхождение Духа Святого, и самое важное, что Он сделал (Христос по большей части воевал ведь не с людьми), было направлено на нижние слои мироздания. Он, если можно так выразиться, их «переиграл». И вся Его земная жизнь была посвящена по большому счету именно этому. Как Он это сделал? Благодаря соединению Божественного и человеческого начал Христос смог попасть туда, куда до этого Господь проникнуть не мог. Это очень интересный момент. Есть такая фраза: «Бог не ведает зла». Слово «не ведает» здесь не означает, что Он ничего о нем не знает.

В: Не причастен?

А: Да, не причастен. Зло от Него не исходит.

Д: Вот ты сказал, что Христос попал туда, куда Бог не мог проникнуть. Но как Бог не мог куда-то проникнуть, если Им проникнуто все, Саш? Я ничего не понимаю.

А: Он пронизывает все, а вот Им проникнуто далеко не все.

Д: Почему же Он не может куда-то проникнуть, если Он пронизывает все?

А: Брахма пребывает во всем, но не все пребывает в Брахме. У человека, который хочет покончить жизнь самоубийством, мысли чернее ночи. А где Господь, там свет, ясность и понимание. Почему Он не проникнет в мысли этого человека? Почему дает ему возможность совершить тяжкий грех?

Д: Он уже наделил его свободой воли.

А: И…? Вмешиваться Он уже не может.

Д: Сам себя ограничил. Получается, Господь намного честнее, чем все мы. Мы дали слово – взяли. А Он свое обратно не берет.

А: Господь, будучи светом, не имел права вторгнуться в то царство тьмы, которое суммой своих свободных, но отвернувшихся от Него воль создали те или иные существа, (потому что ими могут быть не только люди, но и духи) – царство, называемое адом, или преисподней. Оно было создано как тьма, которая есть свободно изъявленное отрицание света, и поэтому свету туда проникать было нельзя – именно по этому принципу свободы воли. Эта тьма не была чем-то пассивным, как, например, физическая тьма (вы стоите в комнате – темно, нет света; внесешь фонарик – будет свет): она стала началом духовно активным. Ад, преисподняя стремились завлечь в себя как можно больше душ. И именно против этой активности трансцендентного по отношению к человеческому мира, именно против нее был направлен по большому счету приход Христа на землю. Хотя Он воплотился на земле, ходил по земле и имел плоть человека, на самом деле Он воевал в других мирах и с другими мирами – более могущественными, чем жалкий синодик с его жалкими первосвященниками.

Д: Они очень подпитывали нижние миры.

А: Это нижние миры их подпитывали, Даша, а не наоборот. Они были просто пешками, марионетками в большой игре.

Д: Но они же дали свое свободное согласие на это?

А: Насчет свободного согласия – вопрос очень сложный и неоднозначный.

Д: Но у каждого есть выбор.

А: Да. Но не каждый его замечает. Это как с плачем. Блаженны плачущие, ибо обретут надежду, да? И вот приходит этот миг надежды, а кто о нем знает? И мы отказываемся от него, даже не осознав, не заметив, что мы от него отрекаемся. Я могу сказать, что в моей душе, на моей совести таких самоотречений очень много. Еще больше их было в детстве. Пик – это шестой-седьмой-восьмой класс. Вот умри я тогда – попал бы в ад без разговоров. И там бы очень долго оставался. Но каждый раз я отрекался, находясь во тьме тотального невежества.

Д: Ну так свободный ли это был выбор, Саша?

А: Это к вопросу о карме*.

Д: Во тьме тотального невежества – значит автоматически.

А: Да. И в то же время в силу неосознанности этих отречений у меня – каким бы испорченным, каким бы безнадежным материалистом я ни был на момент выхода из созданного моей предыдущей кармой хаоса – тем не менее, оставалась возможность выбраться из этой пучины без того глубочайшего покаяния, которое переворачивает душу, просто за счет духовной внутренней работы. И родители, и ребенок создают этот общий невроз – а он общий и для родителей, и для детей (и поэтому его иначе называют родовой кармой), и потом каждый из них должен как-то из него выбираться. Родителям как передающему каналу выбраться из этого невроза будет несравненно тяжелее, чем ребенку, потому что ребенок – жертва. Ему, будучи жертвой, достаточно просто осознать, что происходило. А от родителя требуется пройти через процедуру глубокого покаяния, которую ребенку проходить не нужно.

Д: Смирение гордыни родителя…

А: Поэтому относитесь к своим родителям снисходительно и сострадательно. Им намного тяжелее, чем вам как ребенку своих родителей.

Итак, ад хотел, чтобы каждый человек попал после смерти туда. И у него была возможность это сделать, искусно используя человеческие бессознательность, невежество, страсти и прочее; и он, в алчном исступлении потеряв уже всякий рассудок, жадно сгребал в себя все, что умирало на земле. И все праведники томились там, за исключением нескольких человек.

Дальше происходит следующее: Христос, будучи человеком, спускается после смерти в ад вслед за всеми остальными людьми. Вот здесь самый большой просчет инфернальных сил и обнаружился. Само по себе Божественное начало в ад спуститься никак не могло. Человеческое начало, спускающееся в ад, было ему не страшно, а вот Божественное начало, прикрепленное к человеческому… Понимаете? Не пропустить-то нельзя…

М: Это же просто диверсия получилась!

А: Вот так Он туда и прошел через смерть на кресте. Не меняя, казалось бы, правил игры… С человеческой точки зрения одно восприятие: Он предал себя на распятие. Произошел акт капитуляции, и вследствие величайшей глубины и чистоты этой капитуляции Воскресение произошло не только на психологическом уровне, как у обычных людей, но даже и на физическом, по герметическому принципу¹⁰: чем дальше вверх, тем глубже вниз. А если посмотреть с точки зрения трансцендентных сил, то картина получается совсем другая.

В: И что произошло, когда Он спустился в ад?

М: Троянский конь!

А: Врата адовы взломал (есть целая серия икон на эту тему – см. рис.12) и всех выпустил.

Д, В: Он всех выпустил или только праведников?

А: У кого грехи были тяжкие, тех не выпустил, хотя… В рассказе Кондратьева «Пирифой»¹¹ главный герой со своим другом пошли похитить Персефону у Аида, да там и остались. И дальше описывается изнутри, как приходит Христос, взламывает врата, и опустошает ад фундаментально.

Д: Немало, значит, там томилось хороших людей.

А: У древних греков потустороннее пребывание описывается как достаточно безрадостное. Там были Елисейские острова для очень избранного и узкого круга героев, куда попадали считанные единицы за всю историю Эллады – двух рук хватит, чтобы перечислить всех по пальцам, а все остальные (Тезеи, Энеи, Одиссеи) томились в Аиде.

Д: Описание Аида очень напоминает описание бардо*.

А: И даже не бардо, а скорее астрала, где обитают эго-скорлупки людей, когда их души уже давным-давно воплотились. Надо сказать, что у древних греков идея метемпсихоза, переселения душ, была очень развита. Ее проповедовал в том числе и Пифагор. Теперь стало яснее, почему Христос своим распятием искупил все человеческие грехи?

Д: Теперь – да.

А: Священнослужители этого почему-то не разъясняют, и откровенно говоря, я так и не смог найти этому объяснение.

Подведем итог.

Да будет воля Твоя на земле, как на небе (Мф. 6.10).

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю (Мф. 5.5).

Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты (Мф.26.38—39).

Вот это не как Я, но как Ты. Именно это «как Ты» и есть победа и преобладание воли Божественной над волей человеческой в самом человеке и с его добровольного согласия, это и есть не что иное, как кротость в своей сути, в самой своей основе. Кроткие наследуют землю не в каком-то иудаистско-материалистическом смысле, а именно потому, что воля Господня с пришествием Царствия сюда станет такой же непоколебимой, какой она является на небе. «Да будет воля Твоя на земле, как на небе», да приидет, да снизойдет оттуда Царствие Твое сюда и воплотится здесь в виде соединения Божественной и человеческой воль в результате окончательной победы Божественной воли над человеческой, эговой. И когда эта победа произойдет, то Царство Небесное придет и на землю. Тогда кроткие эту землю и наследуют. Отдав себя на распятие, Христос явил нам образец кротости, одновременно с этим дав ключ к пониманию ее природы. Кроткие – это не просто «те, которые совершенно не гневаются», как у Феофилакта, кроткие – это те, кто, подобно Христу, ставят волю Бога Отца превыше своей, тем самым служа проводниками прихода Царствия Небесного на землю. Стало быть, унаследуют они не нынешнюю, погрязшую в грехе землю, а ту, будущую, на которую через них же Царство Божие и придет.

У: Да… Как красиво, глубоко и завершенно в своей сути…

А: Не могу не согласиться. Но, конечно, главное открытие, которое следует из понимания кротости как «упования на волю Божию», – это отношение к ней, кротости, как к наиважнейшему элементу внутренней алхимии христианского «внутреннего делания». В таком случает кротость – это готовность стать «сосудом для воли Божией», борьба и преодоление с помощью этой кротости своей земной, эговой воли и, в конечном счете, – преображение себя в жителя Царствия Небесного, а через это – его снисхождение на преображенную внутренним преображением человека Землю, что тем самым отсылает нас к грядущим постапокалиптическим судьбам мира и конечному торжеству Царства Божия на Земле. Видите, как много следует из простой, казалось бы, фразы: «Блаженны кроткие, ибо они наследую землю»? И кроткие оказались вовсе не так уж просты, и земля, ими унаследованная, – вовсе не наша нынешняя грешная землица.

А: Знаете, какая наша основная проблема как христиан? Почему мы так часто обращаемся к Востоку? Причина во многом заключается в том, что христианские истины повторялись слишком часто и бездумно, они затерлись и превратились в набор банальностей. Они давно перестали быть тем, чем должны быть по определению. Помните, как переводится слово «Евангелие»?

Д: Благая весть.

А: Они перестали быть откровением. Сейчас нам даже трудно представить, какое потрясающее, прямо-таки ошарашивающее впечатление производили евангельские слова в их первозданной свежести, не будучи покрытыми вековой пылью, как сейчас. Увы, те времена, когда Евангелие Благой вестью входило прямо в сердца слушателей, давно миновали. Чтобы убедиться в этом, достаточно войти в церковь в тот момент службы, когда там зачитывают эти самые «Блаженства»: и голос чтеца, как правило, заунывно-равнодушный, и у прихожан, пришедших на службу, вид по большей части неподдельно скучающий, как будто читают не Евангелие, а материалы XXV съезда КПСС.

Д: Мне иногда кажется, что церковь живет сама по себе, а христианство как учение – это что-то отдельное.