Многоразличны производных имена,
они по-италийски составляются,
по-гречески же сразу называются,
а объясняются так необычно все:
любодеянье будет «адультерием»,
дивись ты осмысленью италийскому,
«адультерой» зовётся там любой подлог,
отсюда имя для любодеяния,
ведь и оно – подлог и искажение.
Псалом пятидесятый – исторический.
Пророк предивный как-то смалодушничал,
растлил Вирсавию, супругу Урии,
а Урию убил он повелением,
вошёл к нему пророк Нафан, чтоб обличить.
И он, придя в воспоминание греха,
псалом сей написал во исповеданьи,
ко Господу всего воззвав: «Помилуй мя,
по милости великой к человечеству».
Великий грех влечёт теперь великий плач:
ведь блуд к убийству примешал тогда Давид,
и «беззаконием» теперь зовёт свой грех.
И «смой затем мои грехи, Спаситель мой,
своё осознаю я беззаконие» —
зловонное оно и не смываемо —
«но ты Владыка, победишь в судах твоих»,
когда со мною в суд пойдёшь, о Слово Бог,
я в пораженьи, осуждён я как никто,
ведь грех велик, Спаситель, Ты лишь победишь,
мне даровав пощаду осуждённому.
«Не отврати меня от Твоего лица,
не отними же Ты Свой Дух Божественный»,
пророческую благодать пречтимую,
«наставлю беззаконных я в Твоих путях»,
столпом первичным буду покаяния,
для отвернувшихся от беззакония.
И дав уже загадкой Новый наш Завет,
отмену жертвоприношений показав,
сказал: «не благоволишь всесожжениям,
а жертва Богу-Слову – сокрушенный дух».
Ты и составлен из всего враждебного:
безумья и лукавства запредельного,
не знаешь ничего ты, ни порядка дел,
ни догматов святых, ни различения,
ни промысла о мире, ни разумности,
ни Царствия достоинства великого,
ни Божью высоту, ни образ Божий в нас,
престолы патриархов высочайшие.
Грешишь ты и не можешь ты насытиться,
глотаешь ты как бык, о чрево грузное,
затем слюной исходишь, пёс ты бешеный,
напрасно льёшь вокруг безумье ругани,
догматам учишь только новоявленным
и житиям, смутьян ты безрассуднейший,
порядок стёр ты, образ установленный,
нет на лице ни тени благочестия,
благоговенья черт и благочиния,
но как бесстыдный пёс, кругом оплёванный,
ты движешься бесстыдный к преступлению,
рекою льёшь ты богохульства с языка,
за бедных заступаться собираешься,
последнюю ж рубашку запросто сдерёшь.
О дерзкий, о в деяньях безобразнейший,
о, всё наполнив, разрушитель красоты,
язык, дерьмом тысячекратно залитый,
природа свинская и множащая грязь,
и злое сердце, полное зловония,
болтун и лжец, завистник лицемернейший,
желудок мерзкий, пучимый отходами,
кинед предерзкий, гнусный всеми входами,
о гнусь плотская, в тайном сладострастии,
Платон горшка ночного, ритор ты гнилой,
заляпанный судья людей порядочных,
ты истукан, разумных слов не слышащий,
ходячий идол, ближнего обгадивший,
гермафродит, в котором больше бабского,
смешенье вони, единенье чуждого,
козлиный волос, борода вонючая
по виду мерзкий ты уродец-выкидыш,
чудовище отвратное и грязное,
тифон ползучий, Кронос ты убийственный,
мертвец живой, отродье ты могильное,
Терсит неимоверный, желчи скопище,
ты зло Термерское колючее и страшное,
по виду ты свирепый Кербер лающий,
по роду же Терсита правнук крохотный,
гробокопатель, смертных убивающий,
Горгона ты с лицом Харибды чудище,
о взгляд Харона, о обличье Тартара,
Титан по росту, огнедыщаший Тифон,
испепелённый страшной Зевса молнией,
о ночь сама, о мрак разумной сущности,
о тучность плоти и души мучение,
ужасный помысл, сладострастье крайнее,
ленивый трутень, гнусный пустобрех осёл,
помойки сторож и мешок с объедками,
ты ненавистник храмов, ближних и царя,
а любишь только плоть и наслаждение,
о дым и вихрь и темнота глубокая,
твой ум почил, он любит лишь материю,
ты гроб одушевлённый, немочь бледная,
душа твоя в обжорстве проявляется,
и мёртвым мерзок ты, тем более живым,
гадюка, изрыгаешь ты хулу одну,
дома ты рушишь, топчешь ты вовсю людей,
зловонный пёс, лукавый по-змеиному,
ленивый скот, ты только бремя для земли,
язык твой богохульства извергает все,
рука твоя лишь взятки может принимать,
нога твоя к убийству устремляется,
желудок ненасытно распирается,
а ум безумен, только лишь коварство в нём,
ты знаешь лишь ужимки, надсмехательства,
бесстыдный взор и сердце развращённое,
притворен ты, твоя природа спрятана,
о страшный нрав, о горечи исполненный,
двуличный, лицемерный и изменчивый,
и ужаснут всех преступления твои,
изобретаешь только ненавистное,
ты предводитель тех, кого забудем мы,
Божественному миру не причастен ты,
болтун, доносчик и губитель многих душ,
двоишься ты и замыслом, и обликом,
растлитель и творение растленное,
ты сверху муж, а снизу нечто женское,
ты евнух, а мужчина только внешностью,
с ума сошёл и извратил природу ты,
о тяжесть помешательства сердечного,
до волоска мертвец могильный ты давно,
О непричастный знанию высокому,
невосприимчив к мудрым ты учениям,
природа, мглистых испарений полная,
язык как погремушка слов рассыпчатых,
ты ритор перегнойный доморощенный,
ни говорить, ни мыслить не умеешь ты,
а только лишь скандал и ссору вызывать —
здесь ты вполне искусен в выражении,
и правильные ты употребишь слова,
и быстро ты составишь огненную речь,
а в похвале не скажешь ты ни бе, не ме,
как ядовит, увы, твой гнилостный язык,
он только смуту может сеять меж людей,
персты твои как стрелы бьют во все концы,
твоя рука уже стемительней копья,
перо же убивает многие сердца,
чернила же твои поистине черны,
змеюка ядовитая и злостная,
мурена ты морская, гибель водная,
ты бычья кровь, ты умерщвленье быстрое,
из всех зверей-губителей коварнейший,
о жук, червяк, хамелеон презрительный,
Эринния старуха, злая склочница,
ночной кошмар, и ядовитый фармакей
наполнивший дома вонючим сумраком,
злодей, на всё способный, гибельный умом,
из рода сатаны, природа демонов,
тельхин, тифон, приап, по внешности – сатир,
титан, отступник, истеричный корибант,
ты Иапета превзошёл и Кроноса,
о мистагог Дельфийского нечестия,
и тайный жрец Пифийского безумия,
гадатель, предсказатель скверн и гадостей,
о Аполлон, губитель тайный многих душ,
оракул гнусный всех кривых людских путей,
где твой треножник шарлатанств невиданных,
где ж медь звенит, где ж твой Додонский дуб шумит?
Иссякла буря, облако развеялось,
кривой пророк вещаний непредвещанных,
твой лавр ослабел давно гадательный,
и воды не шумят уже надеждою,
и в тазе не получится гадание,
пустые презираю оргии твои,
плюю давно на твой сосуд гадательный,
зерно коль сыплешь и верёвку вертишь ты,
возмездие ты, печени губительство,
и ворожба твоя – лишь блудный бред ночной,
разоблачён давно уж ты, давно погиб,
и плачь ты над обрушившейся хижиной,
ведь воздух весь пронизан светом солнечным,
рассеяв морок всяких снов обманчивых;
хоть на один вопрос ответить сможешь ты,
давай-ка подойди и ясно ты скажи,
кто же тебя, проклятого и грязного
поставил жизни общим быть учителем?
С Сиона что ли, ты ли древний Моисей,
ты ль видел купину неопалимую
пылавшую словами нерекомыми?
Познал ли страшный ты и несказанный вид,
что купина – Пречистой Девой мыслится,
а огнь – Христос, не опаливший чрево Ей?
Откуда взялся ты, о ангел таинства,
боюсь, что от убийцы беса адского?
Ты может быть косноязычен был всегда,
но где постигнул ты богослужение,
и деланье для всех неизреченное?
Где близость Богу, где же дерзновение,
где обличенье, мудрое водительство?
Где посох, учиняемый живой змеёй,
где десять казней действенных египетских,
ты пременил ли день во тьму глубокую?
С какой же стати ты нам новый Моисей?
О вожделения мои, Эроты, о Эроты,
Я маленькими встретил вас и приютил сердечно,
Вы в сердце выросли моём, окрепли, возмужали,
Я вас всё время одарял и был вам благодарен.
Но вы терзаете меня, кровавите мне сердце:
Неблагодарности такой нигде не сыщешь больше.
– Оставьте вы меня скорей, душа болит смертельно, —
Но был отвергнут, кто сказал, а гнева след остался.
– Убийства это след, чего ж меня, убийца, губишь,
Ты говорила вновь и вновь, всё то, чего желала,
Раз не жалеешь уст своих, то говори часами.
– Напрасно, юноша, кричишь, с другим я обручилась.
– Но клятвы можно преступить, слова перелагая,
И так любовь переместить от одного к другому.
Не будут клятвы никогда препятствием Эроту,
спроси, и скажут все тебе, что нет от клятвы проку.
Вышние боги, Венера кормилица, Мальчик великий!
Радостей много дала мне вчерашняя ночь.
Ясные за облаками тяжёлыми звёзды мерцали,
прятала лики свои светлая дева-Луна.
Тайно к моей госпоже перебрался по крыше отвесной,
мне отворила тогда сразу старуха окно.
Можно ль сказать про объятий услады и нежность лобзаний,
тонкие шутки в устах, сладость отборных речей!
Ах сколько раз, когда вожделенье уже отступало
и замолкало, то вновь шёпот любовь пробуждал!
Повелевала она рассказать о мученьях дороги,
и прижимала тогда ласково к белой груди.
Трусы, ступайте, ведь вас устрашают потёмки ночные
и непогодливый Австр, водный смущающий ток.
Вы ведь боитесь пройти к госпоже, в окно пролезая:
вы бы вернули свой знак воинский вашим вождям!
Сильные только возьмут Купидона высокую крепость,
юных отважный отряд если на помощь придёт, —
новые ибо любови ты тайно испытывать будешь,
если обманет Любовь мужа глухого, таясь.
И с Киферейской вершины смотря на любовников сладко
смехом да благоволит их воровскому пути,
как и моим, Венера. Глаз не смыкал я ночами.
Жизнь моя, так я люблю нежно тебя обнимать.
Пусть собирает себе, кто захочет, обильно богатство,
мне же достаточно лишь злую молву превозмочь,
летом же жажду мою утолить при потоках прохладных,
в хижине скромной тогда все свои дни проводить.
Ведь на зелёной траве мне с тобою лежать так приятно,
там, где стареющий бук крону свою распростёр;
где, орошая цветы, ручей прозрачной струёю
между соседних полей вьётся журчащей змеёй.
Множество птиц примостилось на ветках широких, повсюду
трель раздаётся вовсю, лёгкий пронзительный звук.
Ветер трепещет в лесу, и влажную зелень колышет
и благодарный покой мягко суставам даёт.
Жертва кабанья – прекрасный Адонис, богиня Диона
часто бывали в таких малодоступных местах.
Так и с Эноной Парис, небесный престол свой оставив
бодро стремилась луна с юною плотью сойтись.
Прежде эпохи Юпитера юноши с девами вместе
смели бродить по горам: ибо всесилен был стыд.
Древний наш род жил в мире, поверьте, о други:
это я твёрдо сказал, но сомневаюсь порой.
Если б обычаи древние к нам вернулись вторично,
лучше познали бы мы, как нам вольготно теперь.
Я же едва ли в уме возносил тягчайшие скорби,
не обливал я порог жгучей горючей слезой.
Ты же, привратник, жестокий хранитель изящнейшей девы,
плохо ты кончишь, увы, боги о том вопиют.
Что подозреньем таким господин твой так озабочен,
жизни засады творит, чтобы её загубить?
Даже если очей не сомкнёшь, то всего не увидишь,
Перехитрит ведь любовь злое коварство во всём.
Не сохранил ведь и Аргус Ио, и Данаю – Акрисий,
хоть он и запер её в крепкий железный затвор.
Ты же, кому в молодые годы вполне по заслугам
О проекте
О подписке