Александр. Учитель из Саратова

«Александр Богданович Вагнер, 1887 года рождения, окончил три класса реального училища, по специальности народный учитель, с 1914 по 1918 в царской армии, в Красном селе музыкантом. После революции тоже учитель, живет в Саратове – Белоглинская, 33, при школе. Как мне известно, не арестовывался» – вот что я знал об Александре Богдановиче из протокола допроса его младшего брата Вольдемара от 4 апреля 1935 года.

Все нужные вводные были: полное имя, год рождения, место проживания, профессия – и я без труда нашел его в списках «Мемориала». Репрессий Александр Богданович не избежал: арестован 24 апреля 1938 года, после полугода следствия осужден по статьям 58–10 (антисоветская агитация и пропаганда) и 58–11 (организационная контрреволюционная деятельность) УК РСФСР и приговорен к 10 годам ИТЛ.

Уже понимая, что все дела, связанные с «политическими» арестами, с большой долей вероятности находятся в местных управлениях ФСБ, я написал запрос по месту ареста Александра – в УФСБ России по Саратовской области. К письму приложил копию листа из протокола допроса Вольдемара. Александр упоминался в нем в качестве брата, что доказывало мое родство с этим человеком. Остальные документы я уже предъявлял в саратовском УФСБ, когда побывал там лично.

Прошло чуть больше месяца – и в почтовом ящике лежал конверт: архивная справка и копии материалов дела Александра. Копии основательно «замаранные». Все фамилии, кроме фамилии Вагнер, были закрыты (стр. 70–79).

Логика «вымарывания» фамилий не ясна мне до сих пор. Видимо, степень «секретности» зависит от конкретного управления и сотрудников. Довольно часто я получал материалы с полностью открытыми данными, включая фамилии работников НКВД, – и это абсолютно правильно. Согласно законодательству об архивной работе, есть срок давности защиты персональных данных: любая информация, если ее не засекретили специально (решением комиссии), должна быть открыта по прошествии 75 лет. Но на практике так происходит далеко не всегда.

В деле Александра была закрыта фамилия второго подследственного. Как я понял, они были старыми друзьями, дружили около двадцати лет. Этот неизвестный друг работал врачом-окулистом в саратовской глазной клинике. В итоге его приговорили к высшей мере наказания – расстрелу, а Александр получил десять лет.

С неизвестным «подельником» они подружились еще в селе Красный Яр, где Александр Вагнер с женой жили до переезда в Саратов. В Красном Яре Александр тоже работал учителем. На форуме Wolgadeutsche.net (этот форум – очень полезный источник информации для всех, кто интересуется историей поволжских немцев, и место общения увлеченных и отзывчивых людей)^[12] мне удалось найти фотографию учеников сельской школы, сделанную в 1928/29 учебном году. В центре снимка – Александр.

Что я узнал, прочитав дело? К моменту ареста Александр уже десять лет жил в Саратове, работал директором и преподавателем немецкого языка в немецкой школе на Дегтярной площади. Его общий учительский стаж составлял 82 года. Помимо учительства занимался музыкой, был дирижером народного оркестра.

Женат он был на Марии Давыдовне, в девичестве носившей фамилию Эмих. Она была младше его на двенадцать лет и тоже работала учителем в школе. Детей у них не было.

Судя по материалам допросов, дома у Александра и Марии часто собирались друзья и коллеги. Играли в шахматы, слушали радио, говорили на различные темы, обсуждали обстановку в стране. Следователь НКВД, который вел дело, превратил эти посиделки в своих протоколах в «антисоветскую фашистскую повстанческую группу».

Меня поразила «театральность» первого допроса Александра. Будто некий ритуал, от которого нельзя на шаг отойти. Потом – с незначительными вариациями – я встречал такое и в других делах. Единственный вопрос: «Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Признаете вы себя в этом виновным?» Ответ: «Нет, не признаю». Допрос окончен. Позже на лекции сотрудников проекта «Открытый список» я услышал интересный пример. Встретив один из протоколов подобных допросов в Государственном архиве РФ, исследователи обратили внимание на указанное в документе время: допрос начался около полуночи и закончился в районе четырех часов утра. Можно себе представить, что могло скрываться за этой парой коротких строк.

Александр быстро сдался. В деле есть два «чистосердечных признания», в которых он раскаивается в своих антисоветских взглядах и говорит, что «к своему стыду и позору, в последние годы поддался антисоветским настроениям» и теперь ему стало ясно, что он «встал на путь фашистов». Полтора года спустя мне удалось найти и получить в собственность его фотографию периода следствия, сделанную в тюрьме № 2 города Саратова, – и я понял все об этих признаниях. С казенной фотокарточки «анфас-профиль» на меня смотрел старый, осунувшийся и измученный человек. Когда Александра арестовали, ему исполнился уже 51 год. Жена в многочисленных запросах и прошениях писала, что он сильно болен. Неудивительно, что в ужасающих условиях тюрьмы его хватило ненадолго. Он был обычным человеком, который вряд ли мог себе представить, что когда-то окажется в подобной ситуации. Обычный человек не должен быть героем. Не должен быть готов к борьбе за трезвый рассудок в условиях голода, грязи и постоянного унижения человеческого достоинства. Это все – удел людей, сознательно идущих на риск, пестующих в себе эти качества задолго до того, как они могут понадобиться. Престарелый учитель и музыкант Александр таким не был.

Он предстал передо мной пожилым интеллигентом, до смерти напуганным, но сохраняющим надежду на то, что это все ошибка и во всем разберутся, надо только сказать правильные слова. Такие мысли часто встречаются на страницах воспоминаний и мемуаров – распространенное заблуждение «случайных» узников ГУЛАГа.

Почерк следователя был торопливым и неаккуратным, читался непросто. Я в очередной раз просматривал документы, вчитывался в текст – и вдруг взгляд «запнулся» о непонятное слово. Попробовал перечитать еще раз – не получается. Из контекста предложения я понял: архивисты не закрыли одну из фамилий. Причем через строчку она повторялась. Видимо, работники архива, как и я, не смогли разобрать текст и этой фамилии не заметили. Речь в предложениях, где она встречалась, шла об отце неизвестного «подельника» Александра. Говорилось, что он был учителем, жил в селе Красный Яр, был раскулачен и сбежал в город Ворошиловск (нынешний Ставрополь). По мнению следователя, этот человек был одним из главных организаторов антисоветской группы в селе Красный Яр. Кажется, появилась зацепка. Я снова и снова пытался прочитать фамилию, сравнивал и переставлял местами буквы. Наконец получилось. Похоже, фамилия этого человека была Лихтнер.

Помочь мне с поисками я попросил на том же форуме, посвященном немцам Поволжья. Нашел исследователя – Александра Винтера, который занимается историей образования в Поволжской республике, – и рассказал ему, что знал. Очень скоро он прислал краткую справку об учителе из Красного Яра Александре Андреевиче Лихтнере – очень талантливом педагоге и музыканте, чья фамилия встречается в нескольких воспоминаниях. Я моментально обнаружил его в базах репрессированных. Год рождения – 1879-й, уроженец села Красный Яр, учитель, проживал в городе Ворошиловске. 28 февраля 1938 года – уже после официального завершения Большого террора и после ареста и осуждения сына – его арестовали и расстреляли.

В справке была информация о составе семьи учителя Лихтнера. Один из сыновей – Виктор, 1901 года рождения. После «вымаранных» из дела Александра Вагнера фамилий указан именно этот год. Все совпало. Так в базах репрессированных появилось еще одно имя: Лихтнер Виктор Александрович, врач-офтальмолог, 37 лет. Расстрелян 15 октября 1938 года в городе Саратове. Реабилитирован 8 июля 1957 года за недоказанностью обвинений, справка об этом отправлена его брату.

На последней странице следственного дела Александра я нашел копию письма его жены, Марии Давыдовны. Она жила в городе Копейске Челябинской области (попала туда, скорее всего, тоже не по своей воле – поиски в этом направлении я сейчас веду) и писала в НКВД, просила рассказать о судьбе мужа. Последнее письмо от Александра она получила 1 октября 1945 года. Обратный адрес на этом письме был следующий: Соликамск, а/я 244.

Этот адрес – абонентский ящик 244 – я обнаружил в справочнике «Система исправительно-трудовых лагерей НКВД», составленном «Мемориалом»^[13]. Усольский исправительно-трудовой лагерь Молотовской области (сейчас – Пермский край), печально известный Усольлаг. Один из страшнейших по условиям жизни и проценту смертности лагерей в системе ГУЛАГа. Я должен был узнать, почему не вернулся Александр и что с ним произошло.

Из Информационного центра МВД по Пермскому краю мой запрос перенаправили по месту хранения информации – в Отдел информационно-архивной работы ФКУ ЦИТОВ ГУФСИН России по Пермскому краю в городе Соликамске. Из этого отдела со сложным и длинным названием мне написали: материалы дела в отношении Александра Богдановича Вагнера на хранении есть, но предоставить их мне не могут. По причине того, что они засекречены.

Тогда я не очень разбирался в законах, но понял, что здесь что-то не так. Человек давно реабилитирован, а дело до сих пор засекречено? Пришлось понемногу знакомиться с законодательством в области архивной работы. Убедившись в том, что никаких оснований для сохранения секретности нет, я начал переписку с Соликамском. Оттуда писали, что у них работает специальная комиссия по рассекречиванию, которая планирует в 2017 году рассмотрение дел только за 1937 год. Мне до сих пор интересно, как давно начала работать и сколько всего успела рассекретить дел эта комиссия, если к 2017 году добралась только до 1937-го? В очередном письме я попросил считать его официальным заявлением на рассекречивание дела Александра Богдановича Вагнера, и получил ответ: заседание комиссии по моему вопросу назначено на IV квартал 2017 года. Учитывая новогодние праздники, я поставил «напоминалку» в планировщике на февраль 2018 года. Это был первый опыт такой долгой переписки с ведомствами. Я начал понимать ритм поисковой работы. Это будет не «спринт», а «марафон», и надо запасаться терпением.

Через полгода «напоминалка» сработала, а письма из Соликамска не было. Напомнив о себе еще раз, в марте 2018 года я обнаружил в почтовом ящике увесистый конверт: семьдесят листов копий личного дела Вагнера Александра Богдановича, заключенного Усольлага (стр. 80–90). Я удивлялся, как почтальон смог пропихнуть эту кипу бумаг в щель почтового ящика, и мысленно подсчитывал: на эту переписку у меня ушел без малого год.

Я не сразу понял, насколько редкий и информативный исторический источник у меня в руках. Личное дело заключенного – это «параллельная» документация. Хранящиеся в архивах ФСБ следственные дела посвящены непосредственно «преступлению», они начинались арестом и заканчивались осуждением; а личные дела заключенных начинались с оформления в тюрьме и «шли» вместе с человеком дальше – по местам заключения. Если в лагере он умирал, личное дело передавалось на бессрочное хранение. Если выходил из лагеря живым – личное дело уничтожалось, и в архиве оставалась учетная карточка, где кратко указывались основные анкетные данные и информация о перемещениях заключенного между лагерями, лаготделениями, лагпунктами и командировками.

Присланные копии – очень бледные, отвратительного качества – содержали богатейший материал. Я сразу разделил информацию на две части. Первая – документы, созданные еще в Саратове, в тюрьме № 2. Медицинские заключения, протоколы обысков, уведомления о том, что от заключенного принято заявление, и тому подобное. И здесь же – копия решения Тройки при Управлении НКВД по Саратовской области. Только, в отличие от следственного дела, без закрытых и «замаранных» фамилий.

Рядом с фамилией Александра Вагнера я прочитал: «Лихтнер В.А.». Сделанные по косвенным данным выводы полностью подтвердились.

Вторая часть документов – с места заключения, из Усольлага. В личном деле хранились письма жены осужденного Вагнера, Марии Давыдовны, на имя начальника лагеря. Она писала о том, что ничего не знает о судьбе мужа, не получает от него писем, что деньги, посланные для него, возвращаются. Рассказывала, как сильно он был болен перед арестом, просила свидания с ним. Ответы приходили стандартные – массово отпечатанные типографским способом маленькие карточки, куда от руки вписывали только имя заключенного: «Ваш муж… находится в Усольском исправительно-трудовом лагере, и в свидании с ним Вам отказано». Особенно меня поразил один ответ, где говорилось о том, что «вопрос о свидании рассматривается только по ходатайству самого заключенного, а не родственников». Интересно, много ли было случаев, когда такие ходатайства заключенных приняли и рассмотрели?

В начале срока, в 1939 году, в деле встречаются такие характеристики, данные Александру: «Находится в Булатовском л/п (лагерном пункте. – А.М.), работает в качестве лесоруба, норму выполняет на 101 %». Со временем ситуация меняется: начинается война, Усольлаг голодает, катастрофически возрастает уровень смертности. В следующих характеристиках Александр Богданович значится «кипятильщиком», потом «дневальным». Заключения медицинских комиссий, по результатам которых его допускают к таким работам, – летопись медленного, но неуклонного пути к смерти от истощения и болезней. После «дневального» он становится «дезинфектором», потом «ассенизатором». Инвалид второй группы, [трудоспособность] 40 %, резкая потеря веса, шум в ушах, экзема, шаркающая походка и еще целый букет диагнозов.

В июне 1944 года Александра выписали из Центральной больницы Усольлага НКВД «с улучшением». Категория труда – «инвалид работающий». Звучит как биологическое описание животного или насекомого. Прилагавшаяся к этому заключению рекомендация комиссии поразила меня своим цинизмом и полным отсутствием человечности: «Использовать в качестве швейцара или в КВЧ как скрипача».

Похоже, последней рекомендации в лагере следовали: Александр получал поощрения и благодарности, выглядящие особенно страшно и нелепо на фоне медицинских диагнозов. В марте 1943 года за участие в постановке «Ой, не ходи, Грицо, май на вечерицы» ему объявили благодарность и премировали «предпосылкой». В мае 1945-го – уже почти живой труп – получил благодарность «за хорошую подготовку программы первомайского концерта».

Дальше выводы медкомиссий становятся все безнадежнее, заключение последней: «больной хроник – неизлечим». 20 октября 1945 года в Усольлаге НКВД, ОЛП № I^[14], командировке № I^[15] был составлен акт о смерти Александра Богдановича, а позже в тот же день в поселке Нижнее Мошево под Соликамском – акт о его погребении. Александра похоронили на кладбище командировки № 1 в поселке Верхнее Мошево, «в могилу размером глубина 1,5 метра, ширина 0,8 метра, длина 2 метра, с насыпью вверх от уровня земли 0,5 метра». Вот такая точность. Вместо номера могильного столбика в акте стоит многоточие.

Сейчас на месте Центральной больницы Усольлага, где провел последние дни перед смертью Александр и недалеко от которой его похоронили, находится Лечебно-исправительное учреждение УТ 889/I7 УФСИН – тубдиспансер УФСИН по Пермскому краю. То есть больница для заключенных, как и семьдесят лет назад. Мое письмо на имя главврача этой больницы осталось без ответа, зато откликнулась жительница поселка Верхнее Мошево – единственная, которую мне удалось найти в «Одноклассниках». Она написала, что живет в поселке давно и все знает про этот район. Кладбище там одно, оно старое, и на нем до сих пор хоронят заключенных. Так что, скорее всего, я знаю примерное место захоронения Александра Богдановича.

Его вдова Мария Давыдовна в одном из писем в органы безопасности упоминает свидетельство о смерти Александра, выданное Саратовским ЗАГС. Дата смерти ее мужа, согласно этому документу, – 1946 год. Но в лагерном акте о смерти, как мне теперь известно, был указан 1945 год. Так я впервые в своей поисковой работе столкнулся с выдачей родственникам официального документа с фальшивыми данными о смерти. Позже их встретится множество.

Еще одной находкой в личном деле стала следственная фотография Александра. Обнаружив ее бледную ксерокопию, я написал очередной запрос: прошу выслать оригинал. Я уже знал, что как родственник репрессированного имею право на получение сохранившихся в делах фотографий, личной переписки и документов. Через полтора месяца я держал в руках последнее прижизненное фото Александра Богдановича Вагнера – поволжского немца, учителя и музыканта, заключенного Усольлага.

1 Похороны матери Доротеи Вагнер. Слева направо: сестра Елизавета, братья – Александр, Эмануил и Вольдемар. Рейнгардт, 1928 год.

2 В верхнем ряду слева направо: братья – Александр, Вольдемар и муж сестры Тимофей Ермаков.

В нижнем ряду слева направо: брат Эмануил, жена брата Александра – Мария, мать – Доротея, предположительно, ребенок Ермаковых и сестра Елизавета.

3 Жены репрессированных братьев: Паулина – жена Вольдемара, Гермина – жена Эмануила, Мария – жена Александра.

4 Школа в Красном Яру. 1928/1929 год. Фото из архива Анны Беллер (Германия).

5 Александр Вагнер. Фотография из личного дела осужденного. Саратовская тюрьма, 1938 год.

Архивное уголовное дело Александра Вагнера ОФ-12739.

Личное дело осужденного Александра Вагнера № 24889.