Последний день земной
Рассказ об отце

Мы все умрём, людей бессмертных нет,

И это всё известно и не ново,

Но мы живём, чтобы оставить следу

Дом иль тропинку, дерево иль слово…

Махнёв В. А. 1993 г.

Этого статного, высокого старика знали в доме все.

Появился здесь он сравнительно недавно, лет, может, пять-шесть назад. Говорят, переехал поближе к дочери после смерти жены.

Каждый день, примерно в одно и то же время, он выходил на прогулку. Медленно, с достоинством раскланивался с местными кумушками, оккупировавшими скамейки, и такими же, как и он, стариками, мирно беседовавшими на солнышке, или просто бездумно сидящими на лавочках в ожидании невесть чего.

Маршрут также был одинаков. В горочку вдоль домов, мимо овощных палаток, кулинарии, почты, к гастроному. Здесь он, как правило, кое-чем из продуктов отоваривался и по этому же маршруту двигался в сторону дома.

Выходил он из дому и вечером, часиков в пять. Это уже была просто прогулка. Но она, как правило, зависела от погоды. В дождь и слякоть гулять не было смысла.

Местные относились к нему по-разному. Народ жил здесь всякий. В основном работяги, их жёны. Разведёнки, вдовы. Дом в своё время, лет эдак тридцать назад, сдавался для заводчан. Вот и жил здесь люд попроще.

Кто-то по пьяни мог фыркнуть вслед, кто-то мог нагрубить, опять же не от большого ума. Но то, что его здесь уважали, не вызывало никакого сомнения. Народ как-то подтягивался, смирнее становился, что ли, при его приближении.

А он с мягкой полуулыбкой:

– Здравствуйте, доброго здоровьица. Как настроение? Как дела? Приветствую Вас. Спасибо, и Вам того же.

Эти вроде бы дежурные фразы, сказанные им, воспринимались как добрые пожелания спокойствия, уверенности в себе, как доброе приглашение жить мирно, по-хорошему. И, прямо скажем, эти слова действительно поднимали настроение.

Сколько ему лет?

Если поглядеть издалека на его медленную статную походку – лет шестьдесят пять, семьдесят, не более. Наверно, офицер в отставке, не иначе. Чуть поближе видно – потрепала жизнь человека. Вон и рука правая трясётся, и спину уж больно прямо держит.

Да, видать, потрепала жизнь.

Но красив в молодости был, это безусловно. И сейчас вдовушки-старушки именно такого дедка, спокойного, уверенного в себе хотели бы видеть рядом с собой.

Звали старика Владимир Алексеевич. Лет ему и вправду было немало, восемьдесят четыре уже стукнуло. И жизнь действительно его потрепала. Война, более тридцати лет службы по военным гарнизонам. Болячки, которые накинулись как по команде после семидесяти. Смерть жены. И вот он здесь, в двухкомнатной квартире, одиноко доживает свои годы.

Был ли он несчастлив?

Да нет, ни в коем случае. Дай Бог каждому прожить такую насыщенную и интересную жизнь.

Но одиночество, некая моральная усталость уже сказывались.

Ничто не изменило его привычку и сегодня.

На дворе январь, двадцать девятое число. Снег, пасмурно, лёгкий ветерок. Чуть ниже нуля на градуснике. Обычная для этих мест погода.

Вот он вышел, постоял пару минут, опираясь на палочку. Посмотрел по сторонам, чуть прищурив глаза, как бы привыкая к уличному свету. Всё, можно двигать. На улице пустынно, народ на работе да по домам. Лавочка у дома тоже пуста, мёрзнут местные барышни, у окон сидят, небось, греются рядом с батареей.

Под ботинками хрустит снежок. Раз, два. Ещё шажок, ещё шаг. Машин тоже почти не видно. Тихо, сразу понимаешь – день будний.

Зашёл в магазин. Вот уж где не бывает пусто.

Глянем, что есть поесть? Ты смотри, так и стихами можно заговорить. Есть, что поесть. Булочку к обеду. Масло не забыть. Творожок. Ну, вроде всё.

К выходу.

Ботинки опять в ритм. Раз, два. Один, второй. Палка ритм сбивает. Но куда же без неё, родимой! Треугольник, как говорят, жёсткая фигура. Не дай Бог упасть. Не встану.

Остановился у забора детского садика. Любил он смотреть на детишек. Любил их непосредственность, весёлый, радостный смех. Любил смотреть, как мамаши расхватывают малышей по вечерам, обнимая их, глядя на весёлые родные мордочки, обещают всякие сладкие блага, лишь бы поскорее помчаться домой, где уж, наверно, заждались домашние, и муж вот-вот придёт с работы усталый. Надо еду подогреть. А малыш заигрался с таким же, как и он сам. Надуется, заревёт. Не хочу домой! Дай доиграть!

А сейчас малышей не видно. Холодно. В группах, наверное, в куклы играют, занимаются с воспитателями. Вон в окнах ярко горит свет. А во дворе только Петровна, дворничиха детсадовская, мерно скребёт снежок лопатой.

Вспомнил своих. Близняшки у них с Еленой Ивановной. Родились такие разные, Сашенька толстячок, плакса. Дочурка, Татьянка – молчунья, улыбается радостно, видя мамку, ластится к ней. Сынок с тёмными волосиками, дочка светленькая. Такие разные…

«Как-то в выходной Лена с мамой, Антониной Мартыновной, на пару часов по делам пошли к родне. Автобусов не было, а пешком в одну сторону километра три-четыре, не менее. Уж и инструктировала молодая жена, и рассказывала, что и когда детишкам дать поесть, как и когда положить спать. Ну, всё рассказала. Малышам было что-то около годика каждому.

Не прошло и десяти минут, концерт начался. Первым заплакал Санька. Ну а как же, он же больше на пару килограммов, ему больше и нужно. Попили водички. Танюшка захныкала. Здесь тоже водицей обошлось. Ещё через десяток минут опять дуэт запел вразноголосицу. Качнул одного, притих, качнул другого, тоже тишина.

Блаженная тишина и порядок. Ещё десяток минут настороженности. Ты смотри, спать, наверно, хотели.

Хотелось курить. На цыпочках, крадучись пошёл к окну. Курил там изредка у форточки. Только потянулся за папиросами, опять слышу всхлипывание. Кто? Ну конечно Саня, тоже, наверно, курить захотел. Тьфу, тьфу, не дай Бог. А вот и Танюшка проснулась. Что там нам мама приготовила? Ну что ж, покормим. Кого же первым? Двоих сразу не получится.

Итак, четыре часа. Уже и сам голоден. Уши опухли, так курить хочется. Тогда ему показалось, что в тыл к немцам за пленным ходил. Устал очень.

Когда пришла Лена, радости не было границ. И детишки сразу притихли и заулыбались, и в доме сразу стало весело и радостно».

Ох, как давно это было! Как давно…

Что-то сердечко поддавливать стало. Бог ты мой, и слёзы из глаз. Ну, совсем стар стал. Стою и плачу. Люди вон идут, а я реву.

Он достал платок, постарался незаметно утереть глаза.

Ладно.

Успокоились.

Домой.

Открыл дверь. Родной запах дома.

Сынок Сашка, когда приезжает, обувь сбрасывает и по комнатам. Всё посмотрит, всё перещупает и лишь потом снимает пальто, шарф.

Смеётся:

«Папа, мне бы вдохнуть пару раз родной домашний запах – и уезжать назад можно».

Да, действительно, запах дома, где бы мы ни жили, удивительно одинаков. Исчез только особый аромат маминых изысков. Хотя какие там изыски! Супчик куриный, драники, котлетки домашние, солянка, борщ, рассольник. Все вроде бы известные блюда, но как здорово их делала Елена Ивановна! А теперь вот только сознание держит тот домашний аромат, труд дорогих сердцу рук жены.

Открыл холодильник, выложил продукты. Присел на кухне.

Тишина.

Сердце по-прежнему поддавливает. Что-то разволновался сегодня не в меру.

Померяем давление.

Господи, опять зашкаливает. Двести десять на девяносто.

И руку уже не трясёт, а бьёт прямо-таки.

Владимир Алексеевич вот уже более двадцати лет болел неприятной, непонятной, да и, видимо, неизлечимой болезнью. Болезнь Паркинсона. Больше для этой болячки подошло бы название «дрожательный паралич». Ходуном ходит правая рука. Трясучка напрягает, человек начинает волноваться, переживать, пытается не показывать этот дефект людям. Отсюда масса побочных проблем.

Лечат ли эту болезнь? Да, лекарства есть, их выписывают и даже бесплатно дают, но эти пилюли дают лишь сиюминутный эффект, больной к ним привыкает. Это уже как наркотик. Дозы увеличиваются, частота потребления возрастает. В аптеках что-либо новое появляется редко, один раз в лет эдак пять-шесть.

Вот уже не первый год, чувствуя невозможность сдержать трясучку, он стал понимать, что и ноги не хотят идти из-за этой же гадостной болезни, и спина плохо гнётся от неё же. В общем, всё стало сыпаться с большей и большей скоростью.

Искал он светил, академиков, специалистов по этому профилю. Кучу литературы прочитал. Сам стал крупным знатоком истоков и причин возникновения болезни Паркинсона. Однако знание сил не прибавляло. Оно порождало только ясное понимание бессилия и беспомощности человека в борьбе с этим недугом.

Смирись, жди участи.

Молчи.

Стисни зубы.

Держись.

Сколько мог, он держался. Но, видимо, его время уже подходит.

Вот и сердечко реагирует на болезнь. Поддавливает, иногда даже перед глазами темно становится.

Научился бороться и с этим. Присядет в кресло, сосредоточится на какой либо мысли, вроде бы проходит. Хотя бы на какое-то время.

Вот и сейчас принял лекарство, присел в кресло, на своё десятилетиями нагретое место. Прикрыл глаза. Темнота успокаивала. Виски отпускало.

Ну что, вспомним молодость.

«Лена. Впервые я увидел её летом сорок седьмого года. Сколько же лет прошло? Боже мой, больше шестидесяти лет назад. Вечность.

Я возвращался из отпуска. Ехал в плацкартном вагоне поезда из Литвы в Белоруссию. Заметил в соседнем купе миловидную девушку. Особенно поразили её глаза и улыбка.

Девушка выглянула в окно, и мы встретились взглядами. Несколько раз потом ещё я искал её взгляд и находил. Мы как бы молча, только взглядами, договорились встретиться.

И такая встреча произошла. Осенью, в выходной, прогуливаясь с друзьями по площади города, я вновь встретил те же улыбчивые глаза, тот же памятный взгляд. Мы улыбнулись друг другу, как старые знакомые. Дальше пошли в ход старые, как мир, способы обольщения.

Надо же, получилось!

И вот мы вместе.

Дальше – встречи, прогулки по парку, танцы в городском Доме офицеров.

Весной сорок восьмого года мы поженились.

Почти полста лет вместе.

В девяносто пятом ушла Леночка моя, и я только тогда особенно чётко понял, что такое она для меня. Моя жизнь, моя служба, мои дети, моё здоровье, в конце концов – это всё она. Я был полностью ограждён от семейного быта, от разного рода домашних проблем. В семье я получал только радость и позитивные эмоции.

У Татьянки прорезались зубки.

Какая радость, растёт малышка!

Сашка сам сделал первые шаги.

Ура!!!

Однако я не видел, как по ночам она к деткам вставала, не видел, как она за ними следила: как бы не упал куда иль не схватил что-либо в рот. Я видел результат. Дети ухожены, довольны, улыбаются. Всё хорошо дома. Нет, теоретически я, конечно, всё знал об этом, но я полностью был отстранён от домашних забот. Я мог спокойно заниматься служебными делами.

Так было всегда, и когда детишки были маленькими и когда подрастали. Дома всегда уют, чистота. На кухне приятные, такие родные запахи. Бельё чистое и выглаженное, на кителе и брюках ни пылинки. Когда она всё успевала?

У Лены не было среднего образования – будучи рождённой в западной Белоруссии, она плохо писала по-русски и очень стеснялась этого. Однако она стремилась к учёбе, меня заставляла устраивать ей диктанты и проверять их написание, даже просила ставить оценки. Я со смехом иногда относился к этому.

Она обижалась:

– А нужна тебе безграмотная жена?

Я только теперь понимаю – это было самоутверждение. Да, она спокойно могла бы жить со своими шестью классами церковно-приходской школы. Но ей необходимо было самой утвердиться в понимании того, что она не ущербна, она такая же, как и все. Она грамотна. Она красива. Она мать. Она жена, в конце концов.

Своего она добилась. Она стала грамотно писать. С удовольствием и много читала. Просила совета, что прочесть.

Её не тянуло, как многих жён офицеров, на лавочку у дома. Боже упаси лузгать семечки под летним солнышком. Она эту безделицу не просто осуждала, она её напрочь игнорировала. Пройдёт, бывало, мимо соседок, поздоровается мило и домой. Дома у хорошей жены всегда дела найдутся.

Уважали её соседки за отзывчивость. У неё всегда найдутся лишние полкило соли или сахара. Она всегда покажет, как лучше подшить или перешить юбку, подремонтировать детскую одежонку. И всё это не потому, что у нас в семье было много лишнего, в том числе и времени. Нет. Просто это было ей свойственно по природе. Такая она была, моя Леночка.

В шестьдесят шестом году наши детишки выросли и улетели из гнезда родного. И такая гнетущая, тяжёлая тишина настала в доме. Семнадцать лет они рядом росли, развивались, радовали нас своими успехами. Мы вместе гуляли, мечтали вместе, жили одной дружной семьёй. Мы, как друзья, могли часами в выходные общаться дома и не уставали друг от друга. И вдруг детишки наши вышли на свою тропу жизни.

Понемногу тревога за детей ушла. Мы убедились, что дети наши вполне самостоятельны и способны сами принимать важные жизненные решения. И именно в эти годы, когда дети начали жить самостоятельной жизнью, мы с Леной потянулись друг к другу.

Нет, не тогда в далёком сорок восьмом мы полюбили друг друга, то было юношеское обаяние, первая любовь. Мы сейчас, спустя почти два десятка лет, по-настоящему полюбили друг друга. Мы увидели, как нас тянет друг к другу, как нам приятно быть вместе. Лена встречала меня на троллейбусной остановке, когда я возвращался с работы, и мы могли долго-долго идти домой, наслаждаясь покоем и внутренней радостью встречи. Мы смотрели одни и те же передачи по телевидению, горячо обсуждали их содержание, и, как бы ни спорили, приходили всегда к общему выводу о героях передач и фильмов, о самих передачах.

Особенно радостной была наша подготовка к приезду детей в отпуск. Когда они учились, каникулы по времени совпадали и у Саши и у Тани, и наш дом вновь становился шумным и радостным. Опять одноклассники, друзья. Музыка, рассказы, бесконечные: «А помнишь?».

Уехали дети, и опять мы вдвоём.

В середине восьмидесятых нежданно нагрянула беда. Лена начала быстро худеть, практически ослепла на оба глаза. Диагноз неутешительный: диабет. В марте девяностого года обширный инфаркт. В апреле девяносто первого года – гангрена и ампутация правой ноги.

И даже будучи слабой, находясь на больничной койке, она думала обо мне и детях: