Лишь светает – подъём. Завтрак. Дальше работа по оборудованию огневых позиций противотанковых ружей, а это обустройство блиндажей с перекрытием из брёвен с земляной насыпью. Никто материал не подвозил. Деревья пилили, рубили ветки и брёвна таскали сами. Вязкую, жёсткую землю рыли своими руками и «усы», скрытые ходы сообщений от блиндажа, тоже оборудовали сами. Работа тяжкая, непривычная, но никто не подгонял. Нарастающий, не молкнущий гул техники там, за передней линией окопов, говорил: скоро бой, медлить нельзя, надо как можно быстрее себя закрыть, обезопасить.

Надо!

Ели там же, где и трудились. И уже не было мыслей – вкусно ли, сытно ли. Съел своё. Ложку облизнул. Горячего чаю выпил, корочку хлеба в карман. Сблизиться и сдружиться Стас пока ни с кем не сумел. Его соседи по эшелону, которых он знал, назначены в другие подразделения. Бойцы, с кем сейчас трудился, не разговорчивы. И не потому, что от природы молчуны, нет. Все заняты делом. И все понимали: это дело сейчас самое важное и самое главное. Пожалуй, единственным человеком, с кем он мог общаться в эти дни, был его старший товарищ по расчёту, наводчик, ефрейтор Семён Кузьмин. Но больше говорили с ним о делах. Семён Петрович, был старше Станислава на пять лет, воевал третий год. Вроде и разница всего ничего – пять лет, но в Кузьмине Попович видел отца, он и общался с ним – как с отцом, уважительно, на «вы», Семён Петрович, а чаще просто Петрович. Однако это общение касалось лишь того, что их сейчас, сегодня окружало: как удобнее и сподручнее обустроить окоп или траншею. Кто таков Кузьмин по жизни, откуда родом, есть ли семья – Станислав не знал. А Петрович и не рассказывал. По нему было видно: устал человек, устал от бесконечной, каждодневной тяжёлой работы – работы солдата. Появилась минутка свободного времени – Попович к нему с вопросом, а тот уже спит, на ходу мог спать. И с открытыми глазами спал. Но никогда не уставал. Невысокого росточка, худой, казалось, в чём душа держится, однако ворочал землю и брёвна таскал словно трактор. Да, о жизни они не говорили, но вот что касается служебных дел – тут уж Петрович был вполне разговорчив. Порой Попович слушал и думал: «Что за зануда перед ним?» Тот мог бесконечно повторять: «не высовывайся», «голову береги», «глубже рой», «каску надень» и так далее. Однако раздражения это занудство не вызывало, всё же это был голос живого человека, хоть какое-то общение, ну и умом красноармеец понимал: Петрович о его жизни заботится.

Спали в блиндажах, оборудованных своими силами, правда, всегда разных, огневых позиций по их душу было немало. Обустроили один к вечеру, здесь и отдыхали, в пяти километрах новый подготовили, там и ночь провели. Буржуйки не топили, дабы не открыть позицию. Опасно. Но и холодно. И это чувство холода преследовало его постоянно. Лишь утром топор и лопата грели, да горячий чай, а чтобы он был горячим – следили все, командиры и бойцы, да и повара знали – кашу холодной можно проглотить, но чай, чай всегда должен быть горячим.

На оборудованных позициях, в окопах, наблюдательных пунктах шла учёба. Многое молодняку рассказывали в учебных подразделениях в Дорогобуже. Но на местности, где предстояло воевать, вся та учёба оказалось азбукой. Буковки той азбуки он учился складывать именно сейчас. Именно здесь, на местности ему и товарищам стало понятно, что такое линия огня, сектор обстрела, откуда ждать поддержку, сигналы и команды, порядок связи с командирами, соседями и так далее. Оказалось, при всей простоте терминологии военная окопная наука – штука сложная.

К первому октября расчёт Кузьмина задачи по оборудованию огневых позиций выполнил. Командир роты разрешил убыть к постоянному месту дислокации.

День был дан на отдых.

Добирались в роту гужевым транспортом. Повозки, доставившие на передовую снаряды и патроны, возвращались как раз в их позиционный район. Повезло, всё не пешком по лесам и выселкам семь километров топать.

Первым их встретил старшина Тихонов.

– Кузьмин, давай быстрее, баня истоплена, бельишко смените.

И здесь повезло. Неделя в окопах в обнимку с лопатой и ломом и вот подарок – настоящая банька. Стас бань не видел, в их деревеньке принято было мыться в печи, а летом в пруду и речушке полоскались. А здесь настоящая хуторская семейная банька. Старшина где-то и веники раздобыл. Правда, когда они с Петровичем да ещё два бойца залегли на полок, те веники были уже просто метлой. Но ничего, и этими прутьями они отхлестали друг друга по первое число. Не меньше часа длилось удовольствие. И лишь стук в дверь да шум желающих помыться, выдавил бойцов из парилки. В тамбуре распаренные, белые с красными полосами от веника тела ожидало свежее бельё. Не белоснежное, но отлично отстиранное и даже глаженое.

Тихонов распоряжался в предбаннике. По его раскрасневшемуся лицу было видно – кроме пара, его организм принял и спиртное. Ну что же, задачу помыть людей он успешно выполнил, ротного попарил, замполита, все взвода прошли, последние домываются. Это ли не повод на грудь принять. Старшина сегодня ещё и чудо-чай организовал. Одному Господу известно, где он раздобыл настоящую заварку, но чай действительно был первого класса.

Кузьмин с Поповичем, получив по кружке, причмокивая, охая и ахая, с сахарком вприкуску пили этот чудо-напиток. Присоединились к ним и два бойца, с которыми сидели в парилке. Разговорились. По говору Стас узнал в одном из солдат земляка.

– Белорус?

Боец живо откликнулся.

– Да! Нарочанский^[3] я.

Станислав обрадовался.

– Да ты что, а я из Бедунок. Это же в восьми километрах от нас. Как звать?

– Горбовский я. Пётр.

– Уж не Богуслава ли Васильевича родня?

Горбовский привстал от неожиданности.

– Сын его.

Земляки обнялись. Надо же, вдали от родных мест Станислав встретил родного человека, и не просто земляка, родню. Дело в том, что Богуслав Горбовский приходился троюродным дядькой Стасу. До войны Поповичи не раз бывали в деревне Кобыльники, где жили Горбовские, и, вполне возможно, вихрастые мальчишки вместе гоняли по двору пана Богуслава. Пётр так же служит в роте ПТР, прибыл с командой три дня назад, назначен в третий взвод. Радости парней не было границ. Они знали – встречаться будут редко, расчёты ПТР, как правило, придаются на усиление подразделений разных участков боевых действий, но само понимание того, что рядом есть родной человек, бодрило.

Тот день, первого октября 1944 года, был их день. Парни наговорились вдоволь. Пётр получил уже три письма. Читали их вместе и вновь перечитывали. Вспоминали родные места, родителей. Делились и сокровенным. Петро невесту оставил, обещала ждать, просила живым вернуться. И у Стаса была дзеўчына^[4], звали Алеся. Встречались в годы войны редко, родители отправили девушку в Вильно, в большом городе легче и безопаснее жить. Переписывались. Мечтали встретиться после войны. Но не состоялось то свидание. В конце июля Стаса призвали в армию, а Алеся была в Вильно.

Расстались земляки к полуночи.

В избе, где жили бойцы взвода, было тесно, спального места не нашлось, и он завалился прямо под стол, подложив под себя груду плащ-палаток. Сон не шёл, сказались переживания, вызванные разговором с Горбовским. Стас поднялся, присел к столу, достал из вещевого мешка карандаш, листок бумаги и сел к лампе писать письмо.

«Дня 1.10.44 года.

Здравствуйте мама и сестра. Уведомляю вас, что я жив и здоров, чего и вам от Бога желаю. Сейчас я очень ожидаю ответа. До нас даже из Сибири письма доходят за десять суток. Так же я думаю, что мои первые письма уже дошли до вас, потому что я выслал к вам уже несколько писем.

Вы наверно получили эти все письма, что я писал из Смоленска. Но я от вас не получил ни одного, так что мне очень скучно, бо не знаю о вашем здоровье и жизни. Я в дороге опустил до вас красноармейскую справку, не знаю, получили ли вы…

…а сегодня встретил родного человека, это Пётр Горбовский, сын Богуслава Васильевича, служим вместе…»^[5]

На этих строках он остановился. Хотел закончить письмо, да не смог, усталость свалила. Спал за столом, положив голову на руки.

Утро наступило. И это было не просто утро.

– Подъём. Тревога!

Ничего не понимая и не осознавая, вскочил, надел сапоги, шинель, на плечо вскинул карабин – и бегом во двор.

Четыре часа утра.

Рядом Кузьмин.

– Стас, проснись. Говорил, ложись отдыхать, не слушал, теперь спишь стоя. Проснись!

– Петрович, а что случилось, немцы?

Кузьмин рассмеялся.

– Хуже, учения. Команду дали на учения. Если бы немцы – сверху снаряды сыпались бы, а так – просто учения. Ну что, проснулся?

Стас действительно проснулся. Вспомнил, что не закончил письмо, достал его, наскоро здесь же в строю дописал и передал по цепочке письмоносцу. Всё! Весточка на родную землю полетела. Спустя десять минут они с Кузьминым мчались к установленному боевым расписанием месту.

В тот день им хорошо досталось. Набегались вдоволь, но устать не успели, некогда было. Остановились к шестнадцати часам.

Объявлен перерыв.

Конечно, всю картинку учебного сражения с их колокольни не рассмотреть, и не их это вопрос, учением управляли командиры. Ну а их роль состояла в том, чтобы выполнить задачи, которые определены боевым расписанием. И они их выполнили. Если так же работали и другие бойцы, значит всё в порядке, командир будет доволен. Обедали на боевых постах. Раздатчики пищи с бачками пронеслись по окопам. Всё, можно передохнуть. Кузьмин потянулся к папиросам. Чиркнул зажигалкой, пахнуло едким, но приятным дымком. Стас не курил, однако дым ему был приятен. Он прикрыл глаза.

По траншее пронеслось: «Командир дивизиона идёт».

Действительно, чуть пригнувшись, по траншее шёл командир, сзади начальник штаба и незнакомые Стасу офицеры.

Командир остановился около их расчёта.

– Кузьмин, и как наш «толмач» трудится?

Петровичу было приятно, что командир его помнит. Но слова «толмач» боец не знал. Он вопросительно посмотрел на Ходоренко.

Помог капитан Ерёмин.

– Командир спрашивает о Поповиче.

Ходоренко недовольно посмотрел на начштаба.

– Прошу без переводчиков.

Кузьмин и сам уже понял, о чём спрашивает майор.

– Попович уверенно входит в строй, матчасть знает отлично, инициативный боец, служит добросовестно.

– Ну и прекрасно. Попович, домой письмо написал?

Стас вытянулся во весь рост. Ерёмин стукнул по плечу.

– Пригнись, демаскируешь позицию, снайпер снимет, не в тылу.

Станислав пригнулся.

– Написал, товарищ майор, сегодня и отдал.

– Добро!

Командир обратился уже ко всем присутствующим.

– Хорошо поработали нынче, а значит, жизни свои сберегли, врага, пока что учебного, но врага, разбили. Чувствую, да это и не только чувств касается, разведка докладывает: жди удар от немцев в любой момент. Жди! Готовьтесь товарищи. К смертельному бою готовьтесь.

4.10.1944 года в 7.00 противник после часовойартподготовки крупными силами перешёл в наступление с целью вернуть плацдарм на правом берегу реки Нарев, нанося главный удар на соседа справа (354СП). К 9.00 противник значительно продвинулся и вышел к высоте 108.0 на правый фланг дивизии. Дивизион не менял боевого порядка. В течение двух дней 4 и 5 шли тяжёлые бои.

Из Журнала боевых действий 152 оиптд.

То, что произошло ранним утром четвёртого октября, было адом. Да, это был кромешный ад. Небо разверзлось, задрожала земля, откуда-то сверху посыпались осколки мин и снарядов, ветки, камни вперемешку с землёй. Вдруг стало светло, будто солнечное лето, но уж никак не промозглый октябрь. Сон рукой сняло, однако тело продолжало оставаться расслабленным, словно в истоме. И вдруг слабость, предательский липкий пот по всему телу. Стас покрутил головой. И лишь сейчас стало доходить – начался артиллерийский обстрел, и этот ад свидетельствует только об одном: сейчас начнётся наступление немцев. Да, сейчас! Глазами поискал Кузьмина. Петрович, вжавшись в землю, сидел рядом. Каска почти полностью закрывала его лицо. Руки цепко держали ружьё. Вдруг Стас ощутил удар, сильнейший удар по голове. Каска мгновенно слетела под ноги. Голова закружилась, Кузьмин исчез с поля зрения. Он рукой пощупал затылок, крови нет. Каска валялась под ногами. Рукой дотянулся до неё, поднял. Каска сверху рассечена, словно масло ножом. Он вновь схватился за голову. Но нет, крови не было. Липкий пот залил лицо. Это был осколок, он его увидел на противоположной стенке траншеи. Впрочем, осколков было немало, некоторые дымились. Но это не важно. Главное – пока весь этот металл не по его душу. Подумалось, вершок бы ниже – и всё, нет Поповича. Вновь повернул лицо к Кузьмину. Тот что-то пытался ему говорить. Однако в этом сумасшествии разве что услышишь. Стас помотал головой – не понимаю. Петрович жестом показал на голову. Это он, видимо, о каске говорил. Стас кивнул на разрез каски, дескать, разбита. Кузьмин в улыбке скривил губы. Правой рукой дотянулся до Поповича, припал к уху.

– Всё одно – каску надень! И не тушуйся, сейчас обстрел кончится. Вот тогда начнётся ад!

Вот так? А он-то думал – уже в аду.

И действительно – артиллерийский обстрел, так внезапно начавшийся, в секунду завершился, и вновь стало темно. Расслабиться не дал Петрович.

– Стас, карабин за плечо, коробки в руки, бегом за мной. Бегом, я сказал. Сейчас немчура полезет.

Дальше Попович работал как автомат. Бегом за Кузьминым, натыкаясь на него, врезаясь в повороты траншей и бойцов, которые так же, как и он, приходили в себя после обстрела. Живые голоса, выкрики, команды и даже смех солдат привели его, наконец, в чувство. Он понял – оживает, приходит в себя, даже почувствовал стыд за мгновения испуга и слабости там, в окопе, где их застал артобстрел.

Кузьмин остановился и замер. Стас с разбегу наткнулся на него. Петрович протянул руку в сторону огневой позиции, их позиции, они должны были занять её по боевому расписанию.

– Смотри!

Перед ними зияла огромная воронка. Брёвна, доски, которые ещё три дня назад они аккуратно укладывали, укрепляли, разбросаны в радиусе нескольких метров. Кузьмин вытер потное лицо.

– Это чем же они сюда шарахнули?

И вновь Попович ощутил предательский липкий пот, теперь уже меж лопаток. Да, и это было по их душу.

Петрович присел и Стаса потянул за руку.

– Садись. Передохнём. Господь нас бережёт, ты видишь?

Казалось, есть минутка, можно расслабиться. Но не получилось. С линии фронта вдруг отчётливо послышался надрывный гул моторов.

– Петрович, слышишь, Петрович! Танки.

– Да слышу я.

И они вновь побежали, теперь уже уверенно. Запасная позиция была рядом.

Тем временем светало и очертания того, вражеского края, стали более отчётливыми. Расчёт ПТР развернулся и был готов к бою. Кузьмин толкнул Поповича в бок.

– Ты карабин подготовь, на бруствер положи и займись патронами. Чтобы ни пылинки на них не было.

– Есть, Петрович! Я вас понял!

Справа, слева, повсюду послышались пулемётные, автоматные очереди, крики людей, рёв моторов. Слева бахнула сорокапятка второй батареи, ещё выстрел, ещё. И вдруг Стас услышал противный свист слева. И даже будто дуновением ветерка обожгло щёку. Пуля! Это пуля! Но испуга уже не было, был боевой азарт. С напряжением он всматривался вдаль. Рядом, высматривая цель и не обращая внимания на летящую навстречу смерть, опёршись на бруствер окопа, замер Кузьмин.

В этот день на их участке обороны немцы семь раз поднимались в атаку. Дважды их позиции накрывались огнём артиллерии. Но Господь действительно их берёг. Кузьмину, разорвав шинель, осколок слегка поцарапал левое предплечье. А Стасу вновь досталось, теперь уже пулей по каске. На сей раз это была контузия. Санитар перевязал Петровичу плечо, осмотрел голову Стаса.

– Отделались вы, братки, лёгким испугом. Везёт вам. А вот мы устали бойцов в тыл перевозить, побито много нашего брата. Держитесь.

Кашевары поздно ночью подвезли пищу. Удивительно, но каша была тёплой и в котелках они обнаружили довольно большие куски тушёного мяса. Чай был горяч и крепок.

Петрович отреагировал на эту маленькую окопную радость.

– Живём, брат…

Он выскреб крохи из котелка и с ложкой в руке тут же заснул. Стас теснее приткнулся к боевому товарищу.

Бойцы спали крепко. Снов не видели, это был сон уставших мужчин. И не ведали они, что через пару часов их вновь накроют артиллерийский налёт, кромешный ад и пламя… и Господь теперь уже не сможет помочь. Они погибнут мгновенно, не успев почувствовать боли и пролить слёз. А ещё через час гусеницы вражеских танков разорвут их тела, раздавят оружие, траншеи, окопы, вспашут осеннюю землю. Потом позиции вновь отобьют советские войска. В минуты передышки бойцы подправят окопы, траншеи, бережно положат в низине то, что осталось от бойцов, боровшихся за этот плацдарм ещё несколько часов назад. Но целых тел не будет, будут раздавленные, разорванные останки тел. Среди них и то, что осталось от Кузьмина и красноармейца Поповича…

В течение 6-10.10.44 года, противник не прекращал своих атак, поддерживая их мощным арт. мин. огнём и стремясь любой ценой сбросить наши части с правого берега р. Нарев. Противник предпринимал по 6–8 атак в день, но все попытки успехов не имели. Части дивизии стойко защищали каждый метр завоёванного ими плацдарма, каждая отбитая атака придавала уверенность и мужество нашим бойцам и офицерам, героически дравшимся за плацдарм.

Неся большие потери, враг был обескровлен, его наступательный дух подавлен, резервы истощены, и он уже не мог рассчитывать на успех.

В ходе ожесточённых оборонительных боёв… дивизия потеряла убитыми 280 человек, ранеными – 840 человек и пропавшими без вести – 448 человек.

Частями дивизии за этот период противнику нанесены потери: солдат и офицеров до 3000 человек.

Из Журнала боевых действий 108 СД.