2

Капитан Барсуков, подобрав лежавший под ленивцем танка молоток, гулко постучал в крыло над широченной гусеницей.

– Эгей, Коломейцев!

Из люка под башней показалась голова молодого парня в танковом шлемофоне.

– Ну товарищ капитан, полчасика! Мне еще масло проверить. Да и по трансмиссии не все закончил…

Барсуков оперся о приоткрытый смотровой лючок механика-водителя. Сказал совсем по-дружески:

– Завязывай, Витяй. Хватит на сегодня. Все-таки суббота, как-никак…

Огромный профиль тяжелого штурмового танка с исполинской башней четко прорисовывался на фоне вечернего заката. Грозно чернела, коротко высовываясь из клепаной бронемаски, гаубица невероятного доселе калибра – 152 миллиметра. Новенький КВ-2 казался олицетворением мощи и несокрушимости. Таких машин, недавно полученных, в дивизии было совсем немного – всего около двух десятков. А еще танк сейчас, как это ни удивительно, очень приятно пахнул свежей краской, замешанной на аромате приносимых ветром полевых цветов. Где-то ниже, за уходящим к самой воде лугом, неспешно катила свои прозрачные воды безымянная деревенская речушка. Оттуда веяло свежестью и прохладой.

Старший сержант Коломейцев выбрался через круглый люк наружу, обтер руки ветошью, положил ее на откинутую крышку, снял шлемофон и, протопав сапогами по надгусеничной полке, спрыгнул на землю. Барсуков молча протянул ему пачку папирос. Закурили, присели у опорного катка. Некоторое время в полной тишине задумчиво оба смотрели на закат.

18 июня 1941 года дивизия, входившая в состав Прибалтийского особого военного округа, была поднята по тревоге из литовского местечка Укмерге, где дислоцировалась на постоянной основе. К исходу того же дня части дивизии были скрытно переброшены в район железнодорожных станций Гайжюны – Рукле. Относительно короткий переход вскрыл несколько неприятных моментов: поломки материальной части, неопытность большого числа механиков-водителей, нерасторопность некоторых командиров, недостатки в движении и снабжении походных колонн. К тому же выбились из графика. Впрочем, все это было давно и хорошо известно в дивизии и над устранением этих недостатков постоянно работали. Последние несколько дней не были исключением. Своей ротой капитан Барсуков был вполне доволен. Правда, на марше все-таки не обошлось без одного инцидента и у них. Матвей Москаленко, молодой водитель из последнего призыва, не справился с управлением и завалил-таки на повороте исполинский танк одним бортом в кювет. Слава Богу, движение перекрыто не было. Москаленко, испуганный и всклокоченный, застыл на обочине, виновато озираясь по сторонам, то и дело размазывая перемешанную с потом грязь по веснушчатому лицу. Рядом стоял, переминаясь с ноги на ногу, командир танка младший лейтенант Ивлев. Лейтенанта здорово потряхивало, он нервно курил в кулак и провожал растерянным взглядом проходящую мимо колонну бензозаправщиков. Оба – и механик, и командир – явно не знали, что им делать дальше. На башне запрокинутой машины, усевшись на вставшие почти горизонтально поручни подъема, расположились остальные члены экипажа. Они с невозмутимым видом густо дымили самокрутками – все были из старослужащих.

– Тормози! – коротко бросил в переговорное устройство Барсуков.

Коломейцев мягко осадил командирский КВ на тормозах.

«Ох уж эти училищные», – слезая на землю, мысленно проворчал в адрес прибывшего в полк только этой весной Ивлева капитан. Впрочем, Москаленко прибыл служить срочную еще позже. Обходя танк с кормы, Барсуков привычным слухом профессионала отметил, как ровно и достаточно тихо для дизеля работает на холостом ходу двигатель его собственной машины.

«Все-таки какой Витяй молодец. Повезло мне с ним», – в очередной раз подумал капитан.

Распекать младшего лейтенанта и механика Барсуков не стал. Просто оглядел соскочивший с башни и построившийся при его появлении экипаж.

– Все целы?

– Так точно, – вразнобой ответило шесть голосов.

Ивлев попытался что-то доложить, но Барсуков оборвал его:

– Заводите тросы.

Завалившийся КВ вытянули на дорогу. К вечеру все благополучно прибыли своим ходом в место нового расположения. Еще несколько дней проверяли технику, приводили ее в порядок, ремонтировали, что-то меняли, драили, прибирались. 20-го неожиданно провели на импровизированном полигоне боевые стрельбы. На них Ивлев реабилитировался – его экипаж отстрелялся лучше всех. Впрочем, в значительной степени это была заслуга опытных наводчика и заряжающего, хорошо сработавшихся с новым, шестым членом экипажа – специально добавленным на КВ-2 замковым. По возвращении опять все проверяли, ремонтировали, чистили, драили. Но сейчас работы уже везде закончились.

– Вот Москаленку бы сюда, а не тебя с машиной возиться, – затушив папиросу, полушутя-полусерьезно проговорил Барсуков.

– Матюша в кино рванул, – отвечал Коломейцев. – В автотранспортный батальон передвижку привезли.

– Ну а ты?

Коломейцев делано округлил глаза:

– Я же говорю, трансмиссия и масло…

Они переглянулись и, не сговариваясь, молча заулыбались.

Барсуков и Коломейцев служили вместе уже не первый год. На толкового паренька из-под Ленинграда, выпускника ОСОАВИАХИМа, Барсуков – тогда еще старший лейтенант – обратил внимание сразу. Рослый вихрастый парень, прибывший в числе других новобранцев в часть летом 1939-го, не очень-то подходил по своей комплекции для службы в танковых войсках. Однако, как следовало из сопроводительного формуляра, находился в ладах с техникой, что было немаловажно.

– Грузовик водишь, – остановившись перед Витяем и заглянув в бумаги, скорее утвердительно, чем вопросительно произнес перед строем Барсуков.

Коломейцев сделал шаг вперед:

– Так точно, вожу.

– А танк сможешь?

– Трактор водить пробовал – получалось. Думаю, смогу и танк, – скромно, но без тени смущения отвечал новобранец.

– Пойдешь механиком-водителем, – определилась быстро и просто очередная солдатская судьба.

– Комсомолец? – с уверенностью спросил шедший следом за Барсуковым политрук роты, носивший трескучую фамилию Сверчкевич.

– Никак нет.

– Как так?! – У Сверчкевича от неожиданности даже отпала нижняя челюсть.

– Да я техникой больше интересуюсь, – спокойно пояснил парень.

Уже вечером после развода политрук выговаривал Барсукову о Коломейцеве:

– Не, ну ты подумай: ОСОАВИАХИМ, технарь, спортом увлекается, кружок моделирования опять-таки…

Барсуков чуть вздернул бровь, удивленно обернувшись на Сверчкевича.

– Чего ты на меня смотришь? Я полистал, полистал дело… И вдруг не член ВЛКСМ! А, каково? Что-то здесь не так. Надо копать.

– Нет здесь никакого дела – нечего копать. Мне не комсомолец нужен, а механик, – рубанул в ответ Барсуков.

– Ну ты даешь, Иван! – Сверчкевич аж присел. – Ты вот думаешь хоть иногда, что ты говоришь? Ну это разве слова сознательного советского командира? Ты совсем бдительность потерял? Да может, он…

– Паша, – Барсуков вплотную подошел к Сверчкевичу, нависая над ним сверху, – отстань от парня.

И, повернувшись, зашагал прочь.

В талантах Коломейцева старший лейтенант не ошибся. Уже с первых занятий по вождению на танкодроме стало ясно, что из парня выйдет толк. А через месяц учебная «двадцатьшестерка» под управлением Коломейцева не просто образцово брала на предельной скорости все установленные препятствия, но и выписывала такие пируэты, что посмотреть на занятия приезжало даже командование бригады. Коломейцев удостоился наградных часов с гравировкой «За отличное вождение», а Барсуков – благодарности в приказе. Раз не обошлось и без курьеза – на стрельбах по движущимся мишеням экипаж так усердно крутил башню, что потерял ориентировку. Если принять во внимание, что машина в это же время в руках Коломейцева практически пустилась в пляс, уходя от мнимого ответного огня условного противника, то неудивительно, что после завершения маневров все находившиеся в башне на четвереньках вывалились под ноги подошедшему Барсукову. Вылезший из своего люка Коломейцев стоял рядом и скромно улыбался. К счастью, командование в тот раз на полигон не приезжало.

В конце августа политрук Сверчкевич был серьезно озадачен: нужно было грамотно донести до личного состава изменение внешнеполитической линии партии и правительства. Лекция о советско-германском пакте прошла в клубе в целом без эксцессов. Напряжение вызвал лишь один вопрос из зала, заданный молодым солдатиком из ремонтно-восстановительного батальона:

– Товарищ политрук, а Риббентроп – он теперь господин или товарищ?

Сверчкевич буквально пробуравил взглядом любопытного мальчишку – вопросы на политинформациях предполагались лишь по регламенту, но отнюдь не на практике. Тем не менее, откашлявшись, ответил медленно и с расстановкой:

– У наших германских друзей принято обращение господин. А у нас – товарищ.

Солдатик сел на свое место вконец озадаченный. Впрочем, вскоре господина-товарища Риббентропа быстро затмили новости о нападении Германии на Польшу. С объявлением войны английскими и французскими империалистами нашим новым немецким друзьям война стала носить характер мировой. Поскольку через пару недель после ее начала не польская армия стояла под Берлином, а германская под Варшавой, назвать вступление СССР 17 сентября 1939 года во Вторую мировую войну вынужденной союзнической помощью Гитлеру у Сверчкевича язык, конечно, не поворачивался. На выручку пришли заранее заготовленные спасительные директивы родного политотдела. Согласно официальной версии, Красная Армия протягивала дружественную руку помощи братским народам Западной Украины и Белоруссии, изнывавшим под нестерпимым гнетом польских панов. Вскоре марширующие в столовую танкисты уже дружно распевали:

– «Белоруссия родная, Украина золотая…»

Но личный состав более всего интересовала не политика. Командиры, сержанты и большинство красноармейцев жадно ловили сведения о действиях наших подразделений против польской армии. В первую очередь, разумеется, танковых. Впрочем, боевых столкновений было совсем немного. Отдельные очаги сопротивления на занимаемых практически без боя территориях, едва начавшаяся и почти сразу закончившаяся попытка дать отпор советским танкам подо Львовом – все это вряд ли можно было воспринимать всерьез. На многокилометровых маршах по причине поломок выбыло из строя больше техники, чем при соприкосновении с противником. Разбитые на западе поляки почти повсеместно сдавались на востоке, с двух сторон зажатые стальной хваткой своих подружившихся соседей. Союзники провели 28 сентября совместный военный парад в Бресте, и вроде как очередным разделом Польши война для СССР закончилась. Танкистам показали кинохронику, а затем политрук Сверчкевич прочитал всем очередную лекцию о том, с какой радостью западные украинцы и белорусы влились в дружную семью советских народов и как они благодарны партии и лично товарищу Сталину за оказанную им братскую помощь. Сидя в кинотеатре и глядя, как катятся по улицам Бреста друг за другом немецкие и советские танки, как мирно беседуют, стоя на бульварах на фоне пестрой толпы и сидя в открытых автомобилях, офицеры вермахта и командиры РККА, Коломейцев и его товарищи испытывали чувство острого разочарования от того, что война так быстро закончилась. А они в ней не успели принять участия. Не успели опробовать себя в деле и получить награды. Досадно.

Вскоре, однако, выяснилось, что ничего не закончилось, а наоборот – только начинается. В середине октября 1939-го бригаду в спешном порядке перебросили под Ленинград. Коломейцев к этому времени стал механиком-водителем на тяжелом Т-28 старшего лейтенанта Барсукова. Подразделения укомплектовали до штатов военного времени. В районе Карельского перешейка начались усиленные занятия боевой подготовкой: отрабатывались действия в наступательном бою на пересеченной местности с преодолением каменных, деревянных и земляных противотанковых препятствий. Прошли практические занятия с экипажами по вождению машин по азимуту ночью. Дополнительную подготовку по вождению танков в лесисто-болотистой местности получили механики-водители.

– Долго! – щелкал секундомером Барсуков, когда запыхавшиеся танкисты, выскочив по его команде из танков, выстраивались напротив своих машин. – Повторить! – И безжалостно в очередной раз нажимал кнопку секундомера, бесстрастно наблюдая, как экипажи в строго установленном порядке на этот раз заскакивают в танки.

Вскоре выяснились причины передислокации и усиленной боевой подготовки. Политрук Сверчкевич со всей страстью праведного обличения поведал собравшимся на очередную лекцию танкистам всю правду о разворачивающихся событиях. Выходило, что на этот раз народ Финляндии возжелал, чтобы самая замечательная на свете Страна Советов протянула и ему свою дружественную руку помощи, дабы помочь избавиться от проклятых белогвардейских недобитков, узурпировавших власть в маленькой, но свободолюбивой стране. Правда, эти злобные белогвардейские недобитки сильно задурили голову финскому народу и даже от своей ненависти к социалистическому строю в бессильной ярости осмеливаются устраивать провокации на советских границах. Сурово покарать белофиннов, освободить народ Финляндии от гнета узурпаторов и дать ему возможность вступить в спаянную нерушимой дружбой счастливую семью советских народов – вот та задача, которая поставлена перед героической Красной армией, безусловно являющейся армией-освободительницей.

Сверчкевич в этот раз превзошел самого себя. Все это он излагал очень проникновенно и убедительно, сопровождая свою речь энергичными рубящими движениями, олицетворяющими, надо полагать, сокрушительные удары, которые должны обрушиться на головы белофинской военщины. Закончив, отхлебнул воды из стакана и обвел аудиторию пылающим взором. Все присутствующие, безусловно, прониклись важностью наступившего момента. Солдатик из ремонтно-восстановительного батальона сидел с открытым ртом и только хлопал глазами. Никто не задал ни одного вопроса.

29 ноября бригада была придана изготовившемуся к атаке стрелковому корпусу и на следующий день в его составе перешла границу с задачей разгромить финские части и не допустить их отхода в северо-западном направлении.

«Невысокое солнышко осени зажигает огни на штыках», – полилась над лесами и болотами заранее заготовленная вдохновенная песня о долгожданном освобождении Финляндии. Однако на следующий же день осеннее солнышко сменилось зимним, а долгожданное освобождение завязло в оборонительных сооружениях предполья «линии Маннергейма». Задурманенный управляющей им преступной кликой финский народ упорно не желал «освобождаться».

Действия танковой бригады первоначально имели успех. Получив боевую задачу и здраво рассудив, что дороги, вероятнее всего, заминированы, Барсуков повел свою роту через лес, по азимуту. Шли с открытыми люками. Коломейцев полдня усердно ворочал рычаги, заваливая мощным корпусом танка небольшие деревца и старательно объезжая вековые сосны и замшелые валуны. Ко второй половине дня услышали впереди звуки боя и вокруг небольшой высотки обнаружили нашу пехоту, прижатую к земле финским огнем и уже окруженную с трех сторон. Подоспели как раз вовремя – стремительной танковой атакой положение было восстановлено. Более того, совместно с пехотинцами с ходу захватили мост через небольшую лесную речушку и плотно закрепились на другом берегу. Однако продвинуться дальше оказалось уже труднее. Весь следующий день танки поддерживали атаки пехоты на хорошо укрепленную деревню, вокруг которой финны заблаговременно устроили огневые точки и скрытно расположили артиллерию. Советская пехота несла большие потери, танкам необходимо было пополнить боекомплект и запасы горючего. Снабжение между тем куда-то запропастилось. Пехотные грузовики были потеряны еще вчера на восточном берегу. Вытащенные с линии огня раненые начали замерзать. Посовещавшись со стрелковым капитаном, Барсуков распорядился выгрузить боекомплект из двух машин и распределить его среди оставшихся. Из срубленных деревьев соорудили самодельные волокуши. Их прицепили к танкам, погрузили тяжелораненых и в сопровождении санинструктора отправили собранную на скорую руку импровизированную колонну обратно за реку, где остались отапливаемые палатки.