Начало

Это случилось вскоре после того, как Синесвитенко уехал в Раздельную с рабочим продовольственным отрядом. На прощание Синесвитенко сделал Алексею подарок. Когда-то удалось ему раздобыть на базаре две одинаковые фигурки китайских болванчиков. Фигурки были из крепкой стали, полые внутри, и Синесвитенко смастерил из них зажигалки. Если нажать пружинку на спине болванчика, верхняя часть его головы немного откидывалась и изо рта вырывался тонкий язычок пламени. Еще раз нажмешь – рот захлопывался, проглатывая огонек. Таких зажигалок Алексею еще не доводилось видеть. У Синесвитенко были золотые руки.

– Возьми на память, – предложил Синесвитенко. – Кто знает, увидимся ли еще, а так, может, и вспомнишь… За Пашкой доглядывай, – попросил он. – Я ведь ненадолго. Ежели хорошо пойдет, через неделю буду обратно.

– На меня надежда слабая, – сказал ему Алексей, – не сегодня-завтра могу улететь.

– Ну, пока здесь… Он хлопчик мозговитый, проживет и сам.

Через два дня после его отъезда, поздно вечером, когда Алексей и Пашка от нечего делать играли перед сном в подкидного дурака, в дверь постучали. Джека, спавший на табурете, соскочил на пол и залаял. Алексей отложил примятые карты (а напринимал он много: Пашка играл здорово и к тому же еще жулил) и пошел открывать.

За дверью стоял невысокий человек в штатском пальто.

– Здравствуйте, – оказал он, – привет вам привез из Херсона.

– От Сергея Васильевича?

– От Василия Сергеевича. Вас ждут, просили скорей…

И казалось, с приходом этого человека жизнь сразу обрела привычный, тревожный ритм, будто и не было десятидневной передышки. Алексей торопливо навернул портянки, всунул ноги в сапоги и наскоро увязал в тряпицу немудрящее свое имущество – запасную пару исподнего белья и стопку писчей бумаги.

Одевшись, подошел к Пашке:

– Будь здоров, ухожу.

– Надолго? – опросил Пашка, который с тревогой наблюдал за сборами Алексея.

– Кто его знает. Ждать-то меня не надо.

У Пашки задрожали губы.

– Насовсем, что ли?

– Ну уж и насовсем! … Приду, наверно. А если нет, сам хозяйничай. Еды тебе дней на пять должно хватить, постарайся обернуться, пока отца нет. На рыбалку ходи… – Алексей говорил преувеличенно бодро и при этом старался не глядеть в огорченные Пашкины глаза, чтобы и самому не расчувствоваться (привык все-таки к мальчонке). – Словом, все должно быть в порядке. Если завтра не вернусь, скажи во дворе, что, мол, устроился работать к немцам в экономию. Понял?

Пашка не ответил. Веки его подозрительно набухли.

– Ну, прощай, – Алексей потрепал его по жестким вихрам, слипшимся от соленой морской воды, и направился к двери. – Пойдемте, – кивнул связному.

Они вышли на улицу.

– Отсюда в квартале – фаэтон, – вполголоса сказал связной.

Они свернули за угол, и Алексей увидел в отдалении желтый светлячок цигарки. Связной громко кашлянул. Огонек прочертил в темноте кривую и, упав на землю, рассыпался красноватыми, сразу погасшими искрами. Застучали копыта, фаэтон подъехал.

– Раскуриваешь! – недовольно проговорил связной. – Нашел занятие.

– Вы бы еще дольше возились! – отозвался возница. Голос у него был молодой и сердитый. – Садитесь уж…

Алексей сел рядом со связным на кожаную подушку сиденья, щелкнули вожжи по конской спине, и фаэтон покатился, качаясь на мягких рессорах.

Они ехали довольно долго. Сперва по немощеной, в глубоких рытвинах дороге, потом по твердому настилу брусчатки, звонко цокавшей под копытами, и, наконец, по мягким деревянным торцам в центре города.

Остановились вблизи какого-то сквера.

– Жди здесь, – приказал связной вознице. – И насчет курева сократись. Двинули, товарищ, – он легонько подтолкнул Алексея и соскочил на землю.

Обогнув сквер, они пересекли улицу, вошли в темный подъезд большого дома и поднялись на второй этаж. Связной дернул ручку звонка. За обитой войлоком дверью брякнул колокольчик, и почти тотчас же им открыли. Пожилая женщина в домашнем халате провела их в конец длинного коридора, толкнула одну из дверей.

В комнате с завешенными окнами, обставленной тяжелой дубовой мебелью, сидели за столом Оловянников и Инокентьев. В углу Алексей увидел еще одного человека— седого, кряжистого, в потертом пиджаке, по виду рабочего.

– Спасибо, – сказал Оловянников связному, – можете идти. – Когда связной и женщина вышли, он взглянул на Алексея, приветливо щурясь из-за очков. – Как дела, херсонец?

– Какие дела? – хмуро сказал Алексей. – Для таких дел незачем было из Херсона уезжать: там тоже рыбалка хорошая.

Оловянников усмехнулся: – Ничего не поделаешь, приходилось выжидать. – Он указал на стул. – Садись. Как чувствуешь себя? Нашему брату отдых на пользу не идет, это уже доказано. Привыкаешь к неспешному существованию, и что-то в тебе ослабевает, размягчается, а после все как будто внове. Замечал?

– Нет. Опыта не было, – сухо ответил Алексей.

– Понятно, – засмеялся Оловянников. – Ты, я гляжу, совсем на нас (разобиделся. Ну ничего, дорогой товарищ, теперь работы хватит, можешь быть спокоен. Давай, Василий Сергеевич, рассказывай.

– Ты все помнишь, что я тебе говорил у Синесвитенко? – опросил Инокентьев.

– Помню.

– Насчет агента, которого мы ждали из-за кордона, и все остальное?

– Да.

– Так вот, агент прибыл. Второй день здесь.

– Второй день? А почему…

– Не спеши вопросы задавать, сейчас все узнаешь. Раньше мы думали агента перехватить и (послать тебя вместо него. Но в последний момент оказалось, что он приезжает второй раз. Значит, подменять нельзя: верный провал. Словом, обстоятельства изменились… – Инокентьев повернулся к сидевшему в углу человеку. – Двигайся ближе, Валерьян, – сказал он ему, – доложи все сначала.

Как менялись обстоятельства

Некто, по имени Григорий Павлович Рахуба, прибыл в Одессу морем. Высадили его в районе четырнадцатой станции Большого Фонтана^[5], и день он отсиживался в колючих зарослях на берегу. Ночью Рахуба пробрался в город на явочную квартиру. Хозяин явки, по профессии наборщик, Валерьян Золотаренко скрывал его у себя весь следующий день, а в сумерки повел на новую явку.

И вот по дороге с ними приключилась неприятность, грозившая в те годы каждому, кто осмеливался совершать ночные прогулки по Одессе.

На темной улочке возле Греческого базара, куда по заранее намеченному плану Золотаренко привел Рахубу, их окружили какие-то люди. Один из этих людей, в надвинутой до бровей кепке, осветил их фонариком.

– Кто такие? – спросил он удивленно. – Куда вы собрались, уважаемые? Что вам дома не сидится?

Он вел себя, как блатной, этот человек.

Золотаренко оттер Рахубу плечом.

– Добрые граждане! – оказал он проникновенно. – Отпустите с миром, доктора веду к жинке, помирает совсем…

– Доктора? …

Светя фонариком, человек в кепке оглядел прочные сапоги Рахубы, его синюю куртку военного покроя, в отворотах которой виднелась мятая украинская рубаха, и широкие, слегка обвислые плечи.

– Что ты мне баки заколачиваешь! – проговорил он. – Какой же это доктор? Или я докторов не видел?

– Право слово, доктор! – принялся уверять его Золотаренко. – По женским делам специалист.

– Я действительно врач, – сказал Рахуба, – недавно из армии.

– Ой ли! – Человек в кепке недоверчиво покачал головой. – А что у вас в карманах, гражданин доктор? Может быть, что-нибудь стоящее? Так лучше отдайте мне, а то вас непременно ограбят: Одесса – это такой город! …

– Есть немного денег, – сказал Рахуба. – Возьмите, если надо.

Он достал из кармана несколько «лимонов»^[6]. Не взглянув на деньги, человек в кепке шагнул ближе и вдруг провел ладонями по груди Рахубы.

– А это что такое? – спросил он, нащупав под сукном куртки что-то плотное.

– Пусти, это инструмент, – ответил Рахуба.

– А ну, покажи! – потребовал тот.

И тогда, резко отпихнув стоявшего перед ним человека, Рахуба бросился в сторону. Дальнейшее происходило быстро и в полном молчании. Кто-то успел подставить Рахубе ногу, он растянулся на земле, а когда вскочил, на него накинулись сразу трое.

Рахуба отбивался отчаянно: это был недюжинной силы человек и драться он умел. В темноте слышались хриплое прерывистое дыхание, тупые шлепки ударов.

В самый разгар потасовки кто-то крикнул:

– Облава! …

И вслед за тем на соседней улице пронзительно заверещал милицейский свисток.

В одно мгновение улица опустела: нападающие будто испарились.

Золотаренко подскочил к Рахубе:

– Бежим! Скорее! …

Рахуба сидел на мостовой, держался за колено. Он хотел было встать, но тут же, охнув, снова опустился на землю.

– Нога…

Свистки приближались. Подхватив Рахубу под мышки, Золотаренко оттащил его в ближайшую подворотню. Мимо, тяжело дыша, протопали милиционеры. Когда шаги их затихли в стороне Греческого базара, Золотаренко спросил:

– Что с вами?

– Похоже, ногу вывихнул…

– Взяли что-нибудь?

– Не успели…

Золотаренко встревоженно оглянулся по сторонам:

– Как бы милиция не вернулась! Идти-то вы сможете?

– Далеко еще?

– Далеко! До Пересыпского моста.

Рахуба, кряхтя, растер колено. Откинувшись на спину, он уперся локтями в землю и приказал:

– Ну-ка, дерни!

Золотаренко с силой потянул его за сапог. Рахуба зарычал от боли…

Отдышавшись, он поднялся с помощью Золотаренко и сделал несколько шагов.

– М-м, дьявольщина! … Нет, не дойду…

– Куда ж теперь? Что делать будем? – всполошенно шептал Золотаренко. – Мне вон тоже руку рассадили, пиджак весь в клочья! …

– Дай плечо опереться, – проговорил Рахуба, – назад пойдем! – И он выматерился сквозь зубы, кляня одесских налетчиков и собственное невезение.

Так в самом начале своего рейда эмиссар белогвардейского союза «Освобождение России» был вынужден прочно осесть на квартире наборщика Валерьяна Золотаренко.

Нога его отекла и болела нестерпимо.

– Должно, трещина у вас в кости, – высказал предположение Золотаренко. – Хотите, врача позову? Есть один по-соседству. Скажем – родственник приехал…

Рахуба отказался. Боль пугала его меньше, чем разоблачение.

Он сидел в тесной кухонной кладовке, прикладывая к ноге холодные компрессы. Встрепанный, обросший черной щетиной, он удивительно напоминал попавшего в капкан зверя…

Вечером он велел Золотаренко сходить к руководителю его пятерки и, если будет возможно, привести его сюда.

Золотаренко ушел и через два часа ввалился в кладовку бледный с искаженным лицом, не сел – рухнул на топчан. Придя в себя, рассказал следующее.

Три дня назад к руководителю его пятерки – Миронову – явился кто-то из центра. Миронов оставил его ночевать, и в ту же ночь явку накрыла чека. Когда чекисты окружили дом, Миронов и его гость стали уходить по крышам. Чекисты открыли огонь и ухлопали обоих. Во дворе до сих пор засада. Золотаренко повезло: в квартале от дома он встретил мироновского дворника – своего человека, и тот предупредил его.

– Что делать будем? – вздрагивая и косясь на дверь, шептал Золотаренко. – Сейчас они подряд начнут чистить! …

– Тихо! – прикрикнул Рахуба. – Миронов живой?

– Убит Миронов! И тот, второй, тоже! Дворник сам помогал их на извозчика укладывать. Говорит, прямо в висок…

– С кем у тебя еще связь?

– Ни с кем. Только с Мироновым.

– А сейчас не было за тобой слежки?

– Не было. Я больше часу по городу колесил.

Рахуба вздохнул с облегчением.

– Время-то уходит! – напомнил Золотаренко.

– Не трясись, – со злобой проговорил Рахуба, – развалишься! Если Миронов убит, до тебя еще не скоро доберутся, мертвый не выдаст… – Он откинулся на груду мягкого тряпья, сложенного за спиной, с минуту молчал, раздумывая, – на лбу у него вздулась толстая вертикальная складка – и вдруг процедил сквозь зубы грязное ругательство: —…одно к другому, как нарочно…

Положение действительно было аховое. Через три дня за Рахубой должна была прийти шаланда из Румынии: задерживаться в Одессе он не мог. Но и уехать, не выполнив ни одного из имевшихся у него заданий, тоже было невозможно. Все было бы просто сделать с помощью Миронова, имевшего постоянную связь с центром. Теперь же приходилось искать другие пути. У Рахубы были еще явки, но для того, чтобы плутать по ним, необходимо время. На худой конец можно было бы послать Золотаренко, но Рахуба не хотел оставаться один: с больной ногой без помощника из Одессы не выберешься.

Все это он, не таясь, поведал Золотаренко. Вывод был таков: нужен еще один человек.

– Есть у тебя кто-нибудь подходящий на примете? – спросил Рахуба.

Золотаренко подумал и сказал, что такой человек имеется.