А летом у нее развернулась затяжная депрессия. Болезнь – маниакально-депрессивный психоз (а если по-научному – биполярное расстройство) – будет длиться с небольшими островками улучшения до осени 1915 года; все это время Вирджиния проведет в Эшеме. Ремиссия же (увы, непродолжительная) наступит, когда она убедится, что принят роман вполне благосклонно, когда, как точно выразился ее биограф Квентин Белл, критика выдаст ей «сертификат душевного равновесия» (“certificate of sanity”).
Вулфа эти признания свояченицы едва ли утешили, однако, как показало будущее, на дружной многолетней жизни супругов отсутствие со стороны жены «сексуальной страсти» не сказалось, а, может, – особенно если учитывать, неравнодушное отношение Вирджинии к представительницам своего пола – их долговременному и прочному союзу отчасти даже и способствовало:
«Не могла писать, опять повылезали все черти – волосатые, черные, – пишет она сестре. – Вот что значит, когда тебе уже двадцать девять, ты не замужем, неудачница, бездетна, да еще безумна; и не писатель».
эти годы у готической мадонны (такой Вирджиния Вулф запомнилась и нам по многочисленным портретам и фотографиям) появилась и еще одна особенность, выдающая в ней, кстати говоря, будущую писательницу.
Гомосексуалист Литтон Стрэчи, как уже говорилось, делал предложение Вирджинии – и при этом был любовником еще одного блумсберийца, художника Дункана Гранта.
Причем любовью по большей части однополой: большинство блумсберийцев были гомосексуалистами (Леонард Вулф – едва ли не единственное исключение), чем вызывали живейшее отвращение у того же Лоуренса, который сравнивал Кейнса и его любовника Дункана Гранта с «гнусными черными жуками».
предложение руки и сердца, и предложение это будет принято, однако на пути союза родственных душ встанет нетрадиционная сексуальная ориентация жениха… Испугались оба; испугались и отступили:
«Прежде я по