Цитаты из книг автора «Александр Ливергант»

Находит новый способ литературного оформления текста, который отличается напряженностью, динамичностью, ассоциативностью (Лоуренс называл это «фантазией подсознательного»), метафоричностью и неделимостью: «Мне не нужны главы, мое достижение – неделимая целостность; перемены в сценах, мыслях, персонажах происходят без всякого перехода, без малейшего промедления»

Я не разматываю историю, а склеиваю ее… Когда я что-то вношу в текст, то должна соотнести это с дюжиной других “что-то”

«Зачем брать в литературу то, что не является поэзией, то есть насыщенностью?»

Писать нечто вроде эссе о самой себе (Вулф называет этот жанр «иллюзионизмом»), не прибегая к «натуралистическому письму»; такое письмо требует особого таланта, которым она не владеет. И не доверять реальности, не воссоздавать ее – ибо за столетия существования изящной словесности реальность в лучшем случае обесценена, а в худшем – скомпрометирована. Важно и интересно описывать жизнь не реальную, а воображаемую. Воображаемая жизнь правдивее, «волнительнее». Да реальности и нет, как нет и времени. Времени в книге не должно быть: «Будущее каким-то образом станет возникать из прошлого». Не должно быть времени (точнее говоря – отсчета времени) и не должно быть сюжета. Во всяком случае, ей, Вирджинии Вулф, сюжет, интрига не даются, сюжетной прозы она не пишет – в зрелую пору, по крайней мере. Вместо сюжетов должны быть ситуации – воображаемые ситуации.

Вот вкратце эта программа, которую можно прочесть как своеобразную инструкцию для собственного пользования. Избегать гладкописи – первого признака второсортной литературы, сторонящейся всего преувеличенного, непропорционального. Ведь «ничего гладкого не бывает даже в мыслях». Литература же, убеждена Вулф, должна быть «рискованной, дерзкой, она должна сломать все заслоны». И не только гладкописи, но и дидактики, которой не должно быть в искусстве; проповедничество, считала Вулф, – основной изъян современной прозы, например, прозы Лоуренса, этого пророка, неустанного, несговорчивого борца с «английской остраненностью», асоциальностью, которую он приравнивал к «безжизненности» («lack of life»). «Пусть будут миллионы идей, но не будет проповеди», – записывает она 25 апреля 1933 года. Строниться идейности. Вирджиния Вулф убеждена, что нельзя одновременно сочинять прозу и заниматься пропагандой, что «быть рядом с пропагандой» писателю опасно да и негоже. Постоянно и пристрастно перечитывать написанное, в том числе и написанное давно. Оглядываясь назад, пытаться что-то себе про себя объяснить: «Проза помогла мне глубже забраться в самые богатые пласты моего мозга»[204].

Волосы растрепаны, спадают на глаза, никогда никакой косметики; она была напрочь лишена тщеславия и при этом всегда смотрелась красавицей… Пальцы быстрые, тонкие, нервные, похожа на растрепанного ангела, голые ноги в домашних туфлях, ночная рубашка с огромной прорехой на боку, на рубашку наброшен халат… Но мыслями она далеко, очень далеко

Вирджиния вызывает к себе чувство нежности, и чувство это обусловлено забавным сочетанием в ней силы и слабости. Сила проистекает от рассудочности, слабость же – от страха вновь лишиться

Вита успокаивала мужа, дабы тот не ревновал: «Я люблю ее, но не могу влюбиться в нее, поэтому не нервничай».

Когда же ее спрашивали, чем она сумела привлечь Вирджинию и завоевать ее расположение, Вита объясняла это нелюбовью подруги ко всему мужскому: «Мужское начало Вирджинии претит. Она говорит, что женщины стимулируют ее воображение своей грацией и искусством жить».

Твоя судьба решена, – пишет Стрэчи другу. – Ты должен жениться на Вирджинии. Она сидит и ждет тебя. У тебя есть возражения? Она – единственная женщина в мире с мозгами; чудо, что на свете есть такие, как она. Но если ты не поспешишь, то этой возможности лишишься. Она в любую минуту может улизнуть бог знает с кем. С Дунканом? Очень может быть. Она молода, необузданна, пытлива, недовольна своей судьбой и безумно хочет влюбиться». «Думаешь, она пойдет за меня? – следует вопрос в ответном письме. – Телеграфируй, если она не прочь, – и я вернусь в Лондон следующим же пароходом».