«Про рок-н-ролл не буду говорить, Юнцы занялись сдуру этим делом – Недюжинным, коварным, жадным, смелым, Но про героев лучше позабыть»

Майк Науменко, «Письмо другу о музыке»

Мартовским вечером 1975 года в Ленинграде было по-зимнему морозно. Но внутри клуба книголюбов «Эврика», затерянного среди университетских общежитий у станции метро «Парк Победы», плыло жаркое «лето любви». Как-то здесь выступил c подпольным концертом Владимир Высоцкий, а теперь, в рамках лекции «Пути развития современной музыки», культуролог Владимир Фейертаг вывел на сцену молодых артистов и певцов «городского фольклора».

У входа в театральный зал, где обычно репетировала пресная художественная самодеятельность, кучковалась стайка «посвященных» меломанов. Среди них находился 19-летний студент инженерно-строительного института Миша Науменко. Он жил рядом на Варшавской улице, пришел одним из первых и занял место ближе к сцене. Свет погас, и мероприятие началось.

«Как вы, наверное, знаете, рок-музыка возникла не в Калуге», – откашлявшись, начал лекцию Фейертаг. Проиллюстрировать эту мысль был призван молодой фолк-ансамбль «Акварели», выступавший неполным составом. На гитаре играл Юрий Берендюков, на скрипке – Николай Марков.

В центре сцены с громоздкой виолончелью сидел сын авиаконструктора и внук известного океанолога – Сева Гаккель. Сосредоточенно глядя в одну точку, он исполнял фолк-композиции из боевого репертуара Нила Янга и Пола Саймона. Отраженный от стен и низкого потолка звук приобретал настолько выразительный характер, что зрители забывали о путях развития современной музыки – атональный шквал в исполнении длинноволосого Гаккеля обращал мероприятие из просветительского в психоделическое.

Следующим выступал юный Саша Ляпин из группы «Ну, погоди!». В платочке, повязанном вокруг шеи, он постоянно выпячивал челюсть, странно шевелил губами и лихо заполнял стоном электрогитары окружающее пространство. Возбужденный Фейертаг метался по залу и восклицал: «Смотрите, смотрите! Это наш ленинградский Джими Хендрикс!»

Затем на сцену вышло студенческое трио под названием «Аквариум». По слухам, они исполняли акустику в духе Вудстока, что звучало тогда в СССР как лютый авангард. Первым появился симпатичный басист по прозвищу Фан и сразу демонстративно повернулся к залу спиной. За ним вышел интеллигентный флейтист Дюша в белой рубашке, жабо, тонких круглых очках и с длинными волосами до плеч.

Третьего музыканта звали Борис Гребенщиков. Миша Науменко вспомнил, что видел его в своей английской спецшколе, куда изобретатель «Аквариума» заходил меняться пластинками с местным киномехаником. Там, на почве обсуждения альбомов Jefferson Airplane, и состоялось «шапочное» знакомство, о котором Науменко и Гребенщиков вскоре успешно позабыли.

Рок-фотограф Андрей «Вилли» Усов вспоминал, что на концерте в «Эврике» Борис был, что называется, «в образе». Он пел и подыгрывал себе на губной гармошке и двенадцатиструнной гитаре. Из дров фабрики имени Луначарского он извлекал блюзовые аккорды и незаметно полуулыбался этим небесным звукам. Казалось, ему было все равно, сколько человек его слушает. Дух молодого Гребенщикова словно парил над аудиторией – и было отчетливо видно, кто здесь «главный артист».

«В середине одной из композиций на сцену выскочил безымянный барабанщик, – рассказывал впоследствии Сева Гаккель. – Он сел за ударную установку, очень эффектно вступил и после окончания песни так же загадочно исчез. Больше я его никогда не видел и почему-то решил, что так и было задумано».

К моменту исполнения «Блюза свиньи в ушах» неизбежное шипенье в колонках внезапно прекратилось, и до Миши Науменко донеслись слова: «Вы слышите меня, в ушах у вас свинья / Вы не поймете, для чего пою вам это я».

На этой звонкой декларации дебют «Аквариума» в «Эврике» закончился. Другие события того вечера уже не имели никакого значения.

Оказавшись снаружи, Науменко некоторое время потоптался у входа, вспоминая «странные объекты между светом и звуком». Очарованный услышанным, он был уверен, что непременно туда вернется – только пока не представлял, когда именно. Теперь ему хотелось не просто наблюдать происходящее из зала, а стоять на сцене вместе со своей рок-группой. Через несколько дней студент ЛИСИ Михаил Науменко пошел в деканат и написал заявление об отчислении по собственному желанию.

Мать Майка, Галина Флорентьевна

Фото из архива Натальи Науменко

Будущая «звезда рок-н-ролла» Майк Науменко родился 18 апреля 1955 года. Он был петербуржцем в четвертом поколении. Его отец, Василий Григорьевич, трудился преподавателем инженерно-строительного института, а мать, Галина Флорентьевна, закончив учебу в ЛИСИ, работала в дирекции библиотеки имени Салтыкова-Щедрина.

Подробных сведений о молодости его родителей не сохранилось. Говорят, что родственники отца были родом из Украины. Родители мамы – наполовину немцы и выделялись обстоятельным подходом к жизни. Дедушка, Флорентий Флорентьевич Брейтигам, по слухам, был склонен к чудачествам. Утверждают, что он даже писал научную работу о зверушке с названием «пипа суринамская».

Бабушка, Надежда Ивановна, происходила из семьи потомственных петербуржцев. Майк иногда привирал друзьям, что она – «смолянка», хотя Надежда Брейтигам училась не в Смольном, а в одном гуманитарном институте. Бабушка свободно говорила по-французски, была обучена манерам, обладала острым чувством юмора и крепко дружила с внуком.

Когда началась Великая Отечественная война, 23-летний Василий Науменко сразу же пошел воевать на ленинградский фронт. Часть продуктового пайка и редкие посылки от украинских родственников он отправлял будущей жене. Похоже, именно таким образом семья Брейтигам смогла пережить блокаду.

Сама Галина с лета 1941 по весну 1942 года служила в штабе оборонно-строительных работ на станции Дибуны, а затем – продолжила учебу в Моздоке, Ереване, Ессентуках и, наконец, Барнауле, куда институт был эвакуирован из Ленинграда. Там она снова встретилась с Василием Науменко. Провожая девушку по занесенным снегом улицам города, будущий доцент инженерно-строительного института негромко читал ей стихи собственного сочинения: «Вот опять со мною рядом ты сидишь / И с улыбкой тихой в шутку говоришь: / „Ты – теперь мой пленник, пленник навсегда / Будем вместе ехать долгие года“».

Перед таким напором чувств робкая девушка-библиотекарь устоять не смогла, и ее сердце поддалось. После войны молодые люди вернулись в Ленинград, в 1946-м сыграли свадьбу, а через год в семье Василия и Галины Науменко родилась дочь Татьяна. Еще через восемь лет у них появился второй ребенок – сын Миша. Поскольку дед его был немцем, а отец – украинцем, о себе Миша говорил, что он – наполовину хохол, на четверть немец и на четверть русский.

Родные вспоминают, что в детстве Науменко обожал читать энциклопедии и словари, неплохо разбирался в марках автомобилей, но особенно сильно увлекался самолетами. В школьные годы он собрал коллекцию книг об авиации и в течение многих лет покупал пластмассовые модели для сборки. В комнате Миши Науменко хранилось множество общих тетрадей с эскизами самолетов в сопровождении лётно-технических характеристик всех моделей. На направляющий вопрос отца: «А может, ты собираешься в будущем стать военным летчиком?» сын, не задумываясь, отвечал: «Ни в коем случае!» Уже тогда у него наблюдалось традиционное предпочтение изящной формы грубому содержанию. Армию и приказы он не любил с детства.

Отец Майка, Василий Григорьевич

Фото из архива Натальи Науменко

В семилетнем возрасте Мише довелось посетить Вьетнам, где его отец в должности горного инженера помогал братскому народу строить мосты. Добравшись на поезде до Ханоя, внук написал любимой бабушке: «Сегодня, 1 мая, мы были на центральной площади и видели живого Хо Ши Мина.… На площадь мы приехали на „Москвиче“. А вчера видели хороший концерт на открытом воздухе.… Мне больше всего понравилось, как барабанщик бил в барабан».

Вернувшись в Ленинград, Науменко-младший еще долгое время восторженно вспоминал об аристократической жизни «белых» людей, которым прислуживали вьетнамцы. Он любил забираться на заброшенный чердак родительской дачи, где хранились экзотические предметы, привезенные отцом из загранкомандировки.

В четвертом классе Михаил переходит в английскую спецшколу № 207, которая находилась на Невском проспекте, рядом с кинотеатром «Колизей». Это было престижное учебное заведение, куда принимались (через жесткое собеседование) «сливки» из близлежащих школ, преимущественно – дети ленинградской послевоенной интеллигенции. Уровень преподавания был крайне высоким – к примеру, приятели Науменко с гордостью рассказывали, что все ученики из их класса поступили позднее в высшие учебные заведения.

В школе за Мишей закрепляется прозвище «Майк» – так его назвала учительница английского языка Лидия Михайловна Возняк. Это обращение прилипло к нему намертво буквально с первого дня учебы. Одноклассники вспоминают, что новенький ученик оккупировал последнюю парту, где уроки напролет рисовал эскизы гоночных автомобилей, военных самолетов, хоккеистов и гитаристов. Делал он это в красивых эстонских тетрадках «с железными пружинками» – купленных на деньги, сэкономленные на школьных завтраках.

«Майк был прирожденным дизайнером, – рассказывал мне его школьный приятель Саша Самородницкий. – Причем он не увлекался пейзажами, картинками животных или изображением красивых девушек. Его интересовала исключительно униформа».

Параллельно занятиям в школе Науменко записался в кружок технического дизайна во Дворце пионеров, где собирал пресловутые модели самолетов. Его друзья уверяют, что Мише нравилась «красота процесса»: склеивать из пластика объекты, которые гипотетически могли подниматься в воздух. Вскоре он вместе с приятелем Димой Преображенским собрал макет военного самолета, который восхищенные учителя вывесили в качестве основного экспоната отчетной выставки.

Из школьной тетрадки Миши Науменко, 1972

В паузах между уроками и занятиями во Дворце пионеров Майк совершал познавательный обход близлежащих кинотеатров: «Колизей», «Титан», «Аврора», «Октябрь», «Знание» и «Родина». Его любимыми фильмами были «Искатели приключений», «Большой приз», а также – документальная лента «Небо над головой», в которой демонстрировались французские линкоры, авианосцы и морские регулировщики. Эти фильмы Науменко пересматривал несколько раз, не переставая восхищаться красотой «загнивающего» капитализма.

Неудивительно, что в школе Майк блистал именно на уроках английского языка и русской литературы. В частности, написал серьезное сочинение на тему «Мой любимый литературный герой», посвященное Шерлоку Холмсу. Незадолго до этого Василий Григорьевич приобрел за макулатурные талоны дефицитный восьмитомник сэра Артура Конан Дойля, и впечатленный школьник выплеснул на бумагу поток эмоций и размышлений о знаменитом сыщике. Удивленная советская учительница сухо прокомментировала выбор мальчика пространным монологом из серии «вырастешь – поймешь».

«Однажды мы чуть не сорвали урок литературы, – признавался Самородницкий спустя много лет. – Наша преподавательница инспирировала диспут на тему „Сильвио – положительный персонаж или нет?“. Это был пятый класс, обсуждение повести Пушкина „Выстрел“. Мы чуть ли не с пеной у рта отстаивали перед всем классом, что Сильвио был настоящим героем. Также Майку очень нравился Печорин, и мы с ним проштудировали вдоль и поперек „Княжну Мэри“ из „Героя нашего времени“».

В школе, на уроке географии. Слева направо: Саша Самородницкий, Миша Науменко, Юра Горелик, Марек Перельман, 1967

Лидия Михайловна Возняк, преподаватель английского языка

Несмотря на мелкие инциденты, казалось, что у любознательного ученика все в школе идет по восходящей. Так было до тех пор, пока в седьмом классе в его жизнь не ворвался рок-н-ролл. Здесь скорости стали повыше, а высоту полета спрогнозировать было совершенно невозможно.

«Моя сестра Таня тоже училась в английской школе, – объяснял Майк впоследствии. – У нее с приятелями проходили вечеринки, на которых они слушали Билла Хейли и Чабби Чеккера. Мне тогда было восемь лет.… И когда я впервые услышал The Beatles, то решил, что они поют по-французски. Но мне очень понравилось. Через какое-то время просто слушать надоело и захотелось узнать что-то о самих музыкантах».

В квартире на улице Жуковского Майк начал собирать компании одноклассников. Когда школьники рассаживались по периметру комнаты, он поднимал крышку проигрывателя «Аккорд», ставил маленькую черную пластинку и дрожащей рукой опускал иголку на диск. На розовом «яблоке» советского миньона было написано: «Когда мне 64» (Дж. Леннон, П. Маккартни). Слово «Битлз» там было стыдливо опущено, но при первых же аккордах завороженные школьники забывались. Песни недосягаемой ливерпульской четверки переслушивали, обсуждая каждое слово и домысливая подробности личной жизни музыкантов. В этих разговорах про ирреальный для СССР мир западного рок-н-ролла таились магия, волшебство и надежда.