Глава пятая
Эль-Байран

Из акватории пристани мы вышли в серых утренних сумерках.

Город ещё спал, и над речной гладью висела неподвижная тишина, нарушаемая лишь тихо работавшим двигателем нашего катера. В рулевой рубке за штурвалом, представлявшим собой вертикальную рукоять вроде большого джойстика, которую надо было поворачивать влево и вправо по мере управления судном, сидел Тимофей Зуев. Рядом с ним на вращающемся стульчике пристроился Глеб Фролов. Полковник Лошкарин, Михаил Болумеев и я стояли на открытой площадке позади каюты.

Леонид же Голованин остался в Красноярске. У него было другое задание: ждать нас в определённой точке соседней области на расстоянии около трёхсот пятидесяти километров от предполагаемого места освобождения генерала на автомобиле, который был куплен Зуевым и Фроловым через пару дней после прибытия в столицу края.

Это был надёжный восьмиместный внедорожник. На нём мы разъезжали по городу, когда отоваривались дополнительными припасами, съестными и прочими. И на нём же Леонид довёз нас до пристани, где стоял «Шквал».

Было довольно прохладно. На каждом из нас – полицейская демисезонная одежда: кепка с удлинённым козырьком, ветровлагозащитная куртка, брюки, заправленные в берцы с высокими голенищами.

Мне к одежде с погонами было не привыкать. В подобном обмундировании, только другого цвета, я проходил шесть лет. Из них больше года – с тремя сержантскими лычками, как и в нынешней экспедиции.

А Михаил, нарядившись полисменом, полчаса, наверное, плевался, оглядывая себя. Ему, бывшему урке, претило всё, имеющее отношение к полиции.

И у каждого из нас – огнестрельное оружие: в кобурах пистолеты, а полковник Лошкарин, капитан Зуев и лейтенат Фролов были вооружены ещё и короткоствольными автоматами Калашникова. Так что выглядели мы довольно внушительно.

Кроме того, в моём личном распоряжении имелись пистолет-шприцемёт «Судак» со снотворными зарядами практически мгновенного действия и уже опробованные ранее снайперская винтовка «Гюрза-2» с оптическим прицелом и восемнадцатизарядный пистолет «Грач». Все эти стволы находились в каюте, на дне одного из рундуков.

Конвой, с которым нам предстояло иметь дело, тоже вооружён, наверняка имел опыт сопровождения арестантов и хорошо, всесторонне подготовлен к самым сложным вариантам действий.

На что мы рассчитывали, собираясь управиться с ним? В первую очередь на собственную дерзость, смекалку, внезапность нападения и счастливый случай. И на специфическую военную подготовку, естественно.

Четверо из нас в прошлом были спецназовцами и представляли собой профессионалов по проведению диверсий и разного рода налётов с применением стволов и лезвий. Многажды нам доводилось участвовать в операциях наивысшей степени сложности.

Только Михаил был сугубо штатским человеком. Но он был сведущ в вооружённых разбоях. И одиночно, и в составе банды. Так что опыт сшибок, причём весьма жестоких, с пролитием крови, у него был немалый. В психологическом же отношении Болумеев практически находился на одном уровне со всеми остальными, и на него можно было рассчитывать, как на самого себя.

В памяти всплыла диверсионная операция на Ближнем Востоке, в горном районе Эль-Байран, где противник обустроил крупный склад с оружием и боеприпасами, некое подобие арсенала.

Нас, шесть «коммандос» во главе со старшим лейтенантом Лошкариным высадили с вертолёта. Я спрыгнул первым. За мной поочерёдно – Лошкарин, сержанты Голованин и Воронцов, ефрейторы Флеганов и Капустин. Как сейчас, явственно увиделись их мужественные обветренные лица.

У противной стороны было больше двух десятков бойцов только из числа охраны. К тому же они пребывали на своей территории, а мы знали местность лишь по топографическим картам, фотографиям воздушной съёмки и видеороликам. И им предстояло обороняться, а нам – наступать, что особенно уязвимо. Но нашим преимуществом должна была стать внезапность нападения.

От места высадки до базы хранения – километров пятнадцать. Пробирались узкими тропами с постоянным риском сорваться в пропасть. Затем сутки укрывались в расщелине между двумя скалами. Изучали подходы к месту нахождения склада. Фиксировали режим передвижения обслуги и охранников; днём – в бинокли, после заката солнца использовались приборы ночного видения.

Дело было в январе. Ночью температура воздуха опустилась до минусовой, и, несмотря на тёплую камуфляжную одежду, все сильно мёрзли.

Главным обогревом был горячий чай в термосах, который мы иногда отпивали. Лично я восполнял убыль тепла ещё тем, что периодически со всей силой напрягал мышцы тела, прежде всего рук и ног. Кроме того, мы прижимались спиной друг к другу во время короткого урывочного сна.

Заметно давал знать о себе разреженный воздух большой высоты, и дыхание было несколько учащённым. И сердце билось ускоренней.

И вот наступил момент решительных действий.

Когда достаточно рассвело, я, вооружённый снайперской винтовкой «Гюрза» с глушителем на конце ствола, расположился в укрытии, облюбованном во время суточного сидения, а остальные начали скрытно выдвигаться к объекту.

От меня до склада было метров пятьсот – ближе не нашлось подходящей позиции, – но оптический прицел сокращал это расстояние в двадцать раз. Так что поначалу я видел всё отчётливо и в подробностях.

Я находился в относительной безопасности, а мои товарищи в любое мгновение могли быть поражены вражеским огнём. Моей задачей было своевременное обнаружение неприятеля и упреждение его действий против нас – нейтрализация, говоря на нашем сленге.

Если оценивать строго, моё участие в операции было вспомогательным, вторичным, хотя и необходимым; без меня всё могло пойти к чертям собачьим. Самое же ответственное и рисковое, повторяю, выпадало Лошкарину и тем четверым, кто с ним пошёл. Их уменьшающиеся фигурки в камуфляжной одежде то исчезали в складках местности, то появлялись вновь на короткие мгновения.

Сооружение, в котором хранились боеприпасы и оружие, большей частью было сокрыто в горе, наружу выступал лишь угол двух смежных стен, сложенных из тёмно-серого природного камня. Потому пристрой хорошо сливался с окружающей территорией, и на фото воздушной съёмки его почти невозможно было различить.

В каждой стене – ворота с вделанными в них одностворчатыми дверными проёмами. В десятке метров от складского угла, слева, если смотреть с нашей стороны, стояло приземистое каменное строение с плоской крышей и небольшими узкими окнами, предназначенное для отдыха караульных.

Неожиданно поднялся встречный ветер, и повалил косой снег с дождём. Видимость заметно ухудшилась, иногда залепляло глаза. Случалось, всё вокруг закрывали плывущие клочья грязно-серых облаков, и меня напрягало то, что в нужный момент я не смогу взять неприятеля на мушку.

Изрезанность рельефа позволяла большую часть расстояния передвигаться скрытно, но последние несколько десятков метров являли собой ровное голое пространство.

Сначала был захвачен замаскированный крупнокалиберный пулемёт, находившийся в некотором отдалении от склада.

Мое содействие было в том, что двумя выстрелами я поразил двух вражеских бойцов, сидевших в этом пулемётном гнезде и наблюдавших за прилегающим районом. Я не убил их, а только довольно серьёзно ранил – настолько, что они не могли ни оказать сопротивления, ни даже предупредить кого-либо из охраны или позвать на помощь.

Через оптические линзы видно было, как всё происходило в результате огнестрелов.

Нажатие на спусковой крючок – и один из пулемётчиков дёрнулся и упал, словно его сбили с ног. Напарник же удивлённо посмотрел на него, не понимая, что с ним – звук моего выстрела поглотил глушитель, – хотел что-то сказать, потянулся рукой к раненому, но свалился сам, поражённый пулей в область шеи, немного ниже левого уха, приблизительно в сантиметре от сонной артерии.

Ефрейтор Капустин залёг возле пулемёта – с этой точки можно было обстреливать почти всё окружающее пространство, – а четверо пошли дальше.

Снежный заряд повторно ослепил меня секунды на две или три, а когда зрение восстановилось, я увидел, как Лошкарин и Воронцов бегут к складу, как они подбежали к ближней стене и, скользнув вдоль неё, поочерёдно проникли внутрь, открыв одну из дверей, правую относительно моей позиции.

Днём противная сторона не запирала двери ни изнутри, ни снаружи, в чём мы убедились за время суточного наблюдения.

В те же самые мгновения Флеганов и Голованин через окна забросали гранатами караульное помещение и заняли оборону, взяв под прицел зоны по обе стороны от себя. Они были ниже моей позиции, и я хорошо видел каждое их движение.

Внутри склада четверо из обслуги делали какую-то работу. Заслышав взрывы и увидев чужаков, один из них схватился за оружие, но был опережён: две автоматные очереди, и со всеми четырьмя было покончено.

Убедившись, что в складских помещениях больше никого нет, Лошкарин и Воронцов оставили под настилами, загруженными взрывчаткой и снарядами, бомбы с взведённым часовым механизмом и выскочили наружу.

В этот момент из-за склона горы показались трое охранников, бежавших к арсеналу. Одного автоматной очередью наповал срезал сержант Голованин, ещё одного – ефрейтор Капустин из захваченного пулемёта. Создавалось впечатление, что крупнокалиберные пули размозжили голову человека на части – красные фрагменты полетели во все стороны.

Третьего свалил я одиночным неслышным выстрелом, опять же не смертельным. Он уже направил автомат на Голованина и, видимо, начал придавливать спуск, но за долю секунды я опередил его; пули, выпущенные им во время падения, ушли в небо.

Подготовительная работа была выполнена, и предотвратить её последствия не могли уже никакие силы.

Командир по рации дал приказ отходить и подал знак рукой, и все пятеро цепочкой устремились в направлении моей позиции; Флеганов бежал первым, Лошкарин – замыкающим. Я видел их разгорячённые лица и сверкающие глаза.

Когда они преодолели половину расстояния, возле склада показались ещё двое охранников. Оба вскинули стволы и открыли огонь по убегавшим «хауфер нами» – «мягким лапам», как сирийские боевики называли наших спецназовцев за умение незаметно просачиваться сквозь позиции противника.

Несколько пуль просвистели рядом со мной. С визгом ударило по склону слева, на расстоянии вытянутой руки.

Я сразу поймал в прицел первого вражеского бойца, но в этот миг меня ослепил ещё один заряд снега. С секундной задержкой всё же я сделал два выстрела, получилось в определённой степени наугад, интуитивно, но тем не менее мне удалось положить обоих, угодив им по ногам, в область бёдер.

Едва Лошкарин и остальные «мягкие лапы» скрылись за скалой, возвышавшейся метрах в восемнадцати позади меня, раздался такой грохот, что задрожали горы, и над складом взвился гигантский огненный шар.

Машинально я припал к выемке за камнями, служившими мне бруствером. И тут же над укрытием пронеслась ужасная ударная волна, поднявшая град мелкого щебня; казалось, что она снесёт меня с позиции и сдерёт обмундирование вместе с кожей.

Когда я открыл глаза и поднял голову, то увидел, что склада и горы, в которой он был устроен, не существует, что на их месте – огромная дымящаяся воронка с каменными обломками, а высоко в небо поднялось чудовищных размеров грибовидное облако чёрного цвета.

Откровенно сказать, зрелище было не из приятных, угнетающе действовавшее на психику и заставлявшее вспомнить об атомном взрыве.

Кое-как встав на ноги, я потащился к скале, за которой укрылись мои сотоварищи.

Главное, все были живы. Только ефрейтор Флеганов получил лёгкое осколочное ранение в голову, на пару сантиметров выше правого виска – от взрыва собственной гранаты, – и половина лица и шея у него были залиты кровью. Его перевязали, кровь смыли; он чувствовал себя в общем-то удовлетворительно.

Кроме того, Лошкарину пулями прошило камуфляж с правого бока. И черкануло по кисти левой руки; так, подобие большой царапины, её только смазали йодом.

– Мог бы и расторопней быть, – с некоторой досадой бросил мне Лошкарин, взмахнув передо мной пораненной рукой. – Будь они точнее, – он показал другой рукой в сторону того, что осталось от склада, и имея в виду двух последних бойцов противника, – лежали бы мы там сейчас все пятеро. Если бы, конечно, взрывом не зашвырнуло куда-нибудь, куда ворон костей не заносит.

– Виноват, товарищ старший лейтенант, – сказал я, встав по стойке смирно, – исправлюсь.

Не мог же я сослаться на снежный вихрь, ослепивший меня, и этим себя оправдывать. Известно: кто оправдывается, у того грешок на душе.

Лошкарин взглянул на наручные часы, помедлил немного и сказал:

– Четыре минуты пятнадцать секунд.

– Что говорите? – не расслышав, спросил сержант Голованин.

– Я сказал, управились за четыре минуты с небольшим, – ответил старлей. – А рассчитывали за пять осилить, – и повернулся ко мне: – Прости, Карузо, за упрёк. Это я на взводе, не остыв, нервы ещё не отпустило. Знаю, ты сделал всё, что можно было сделать. Лучше тебя никто бы нас не прикрыл.

– Это точно, – поддакнул ефрейтор Капустин. – Вон сколько этих архаровцев он положил! Выстрелов не слышно, а они падали, как игрушечные, и это было удивительно видеть. По крайней мере, для меня удивительно.

– Ладно, ребята, шагом марш! – улыбнувшись губами, скомандовал Лошкарин. – Дело сделано, теперь аллюр три креста.

Обратный пятнадцатикилометровый переход к месту высадки по уже знакомым горным тропам. Пришли. По рации же отправили условленное сообщение.

Спустя сорок минут прибыл тот же самый вертолёт. Один из пилотов сбросил верёвочную лестницу. Поднялись во чрево машины. Ещё через полчаса мы были в расположении нашей части.

– Хорошая штука – везение! – воскликнул Голованин уже по прибытии к своим. – Правду сказать, поначалу я думал, что мы поляжем у склада, не вернёмся, а как просто всё получилось.

– Просто только тем, кто умеет, – ответил Лошкарин. – А что было бы с неподготовленными людьми, окажись они там вместо нас?!

Эти видения прошлого, исключительно опасного, грозившего нашей шестёрке полным уничтожением, промелькнули передо мной за считаные мгновения. Удача тогда действительно сопутствовала нам, и операция по уничтожению склада прошла почти как по писаному. Если бы ещё не было ранения Флеганова и царапины на руке Лошкарина!

Взрыв склада с боеприпасами не прошёл бесследно. Активность противников правящего режима заметно снизилась на довольно длительное время. Того самого режима, который я ненавидел и за который воевал. Но и к противоположной, оппозиционной стороне симпатий у меня не было. И те и другие всегда оставались мне одинаково чужими.

О возможности нашего поражения и гибели при взятии «Академика Маслова» или в последующем отходе никто не произносил ни слова. Но, конечно же, она была, причём очень высокой. Как и во всяком рисковом предприятии, связанном с вооружённым противостоянием. Лично я опять рассчитывал на удачу и грамотные решительные действия каждого участника предстоявшей акции.