III

Солнце плавило свои лучи в солёных водах Варяжского моря, яростно кричали чайки. Волны с лёгким шуршанием накатывались на белый, пологий песчаный пляж. Шагах в ста от пляжа угрюмо громоздились чёрно-серые выветрелые останцы с засохшими стволами елей. Вдали виднелись изрезанные долинами горы, покрытые густым лесом. С гор в долины, в радужном сиянии брызг и белой пены, низвергались водопады.

В устье реки, что вытекала из горного озера Хаммаршён, впадая в бухту Ханёбуктен, на левом её берегу, стояла деревня свеев, шведских викингов из рода Охус.

Вытащенные на берег, гордо вздымали свои носы несколько боевых хищных драккаров; подобно коровам, благодушно топорщили пузатые бока торговые кнорры.

Жизнь в деревне шла своим чередом, как и в сотнях других деревень викингов: зимой – пиры, охота, рыбалка; как только по весне стаивал лёд и сходили снега – воины шли в набеги. А то, бывало, и сами отбивались – от пруссов или вендов.

Десять лет назад Ингрельд, молодой свей, в одночасье потерял всех своих родных. Так было угодно богам, что и родители, и все братья и сёстры Ингрельда умерли во время эпидемии чумы. За исключением маленькой, хрупкой Бирты. Оправдывая своё имя – «Яркая», как звёздочка на небосклоне в тёмную ночь, сияла она своей неземной, нездешней красотой. Братской нежной любовью окутывал её Ингрельд, берёг и холил. В благодарность за это Бирта долгими зимними вечерами пела ему героические саги о богатырях, о далёких землях, о кровавых битвах; о том, как тоскует девушка, ожидая из дальнего похода своего любимого. Никто не знал этих песен столько и так хорошо, как знала Бирта. Люди заслушивались и замолкали, когда начинала она петь.

Но – «Пришла беда – отворяй ворота»! Влюбилась его сестрёнка в телохранителя конунга – берсеркера Гнупа. Этот воин действительно был огромен и могуч, как утёс, о который вдребезги расшибаются, превращаясь в белую пену, даже самые сильные волны. Недаром его имя означало «Крутая скала».

Был Гнуп красив той особенной, мужской, свирепой красотой, которая обычно нравится хрупким и нежным женщинам, какой была Бирта. Но при этом оставался равнодушным Гнуп ко всему, что не имело отношения к яростному кровавому бою. Может быть, особая настойка из мухоморов на него так действовала, а может, что-то еще другое. Как известно, чужая душа – потёмки.

Ингрельд был против того, чтобы его сестра стала женой Гнупа. Однако, несмотря на то, что он, после смерти всех родных, стал старшим в семье, его слово уже не было законом для подросшей Бирты, ибо, как было издавна заведено в Скандинавии, начиная с пятнадцати весён девушка имела право сама выбирать себе мужа. Слово родителей оставалось лишь за приданым – могли и отказать, коли жених не по душе.

Как уже говорилось, клан Ингрельда состоял теперь всего из двух человек, однако скарба у них имелось предостаточно, а посему они считались людьми богатыми. Только одного только богатства недостаточно для всеобщего уважения. Что касается Бирты, то ей воздавали должное не только за ее песни, но и как одной из лучших рукодельниц в деревне. Ингрельд же считался отважным, сильным и умелым воином. Два десятка рабов, пленённых им в набегах, работали по хозяйству под мудрым руководством его сестры. Тучнело и множилось стадо, дом наполнялся диковинными вещами, добытыми храбрым свеем в военных походах.

За Гнупом Ингрельд знал одну странность: быть с женщиной тот мог только в состоянии опьянения напитка из мухоморов, предварительно до полусмерти её избив. Происходило это в походах, в захваченных ими деревнях или городах. Насилие при захвате – норма. Поэтому никто не обращал внимания на такое его поведение, а вот Ингрельд отметил и запомнил.

Однако, как говорится, любовь зла, полюбишь и вонючего козла.

Гнупу же, в свою очередь, льстило, что такая девушка, как Бирта, обращает на него внимание. И он решился.

Ранней весной пришли к Ингрельду родители Гнупа свататься. Задарили его богатыми подарками. Заглянув в ждущие ответа глаза сестры, Ингрельд не решился отказать. Дал согласие. Одарил гостей, в свою очередь, не менее щедрыми дарами. Обе семьи еще несколько раз потом ходили друг к другу в гости, договаривались о приданом для невесты, подарках жениха и о дате свадьбы.

В первый день первого летнего месяца окрестности деревни огласились звуками нарядно одетой процессии. Из деревни выдвинулась шумная многотысячная толпа в праздничных, пурпурно-красно-синих одеждах, отблескивающих прошивкой из золотых нитей. На праздник были приглашены жители всех близлежащих деревень, и теперь вся эта пёстрая орава людей издавала такой шум, распевая песни, дудя в рога и просто крича, что оглушённые птицы валились с неба – ибо всем было известно, что чем громче и шумнее будет, тем больше напастей удастся прогнать от семьи, тем крепче будет брак.

Потом было всё, что полагается в таких случаях: молодой жених на руках пронёс счастливую невесту во двор, мимо ломящихся от еды и хмельных напитков столов; затем был обмен кольцами, которые конунг протянул молодым на острие меча, и – торжественное взятие молодой женой меча мужа себе на хранение. Этот меч будущая мать должна будет потом подарить их сыну-первенцу. После первого дня последовало еще недельное гуляние. Пьяные валялись под столами, как убитые на поле боя. А сперва было «похищение» невесты с последующим выкупом; затем разыграли в честь молодых «битву» – разумеется, без никому не нужной крови. Словом, было все, как и положено на доброй свадьбе.

Во время свадьбы, а также в течение первого месяца после неё, молодожёны обязывали, по старинному мудрому обычаю, пить не хмельные напитки, а специально сваренный для них медовый напиток, поскольку ребенок должен быть зачат не одурманенным алкоголем семенем, но семенем чистым и здоровым; отсюда, кстати, и пошло название: медовый месяц. В этот медовый месяц молодожёнам запрещалось работать, воевать и заниматься хозяйством. Только друг другу должны были они отдавать все свои силы и помыслы. Однако Ингрельд ещё на свадьбе заметил, как Гнуп тайком приложился к заветной фляжке с настоем из мухоморов, и заныла у него душа в предчувствии наступающей беды.

IV

Наступили будни.

Только теперь Ингрельд в полной мере понял, как ему не хватает Бирты, ибо все хозяйственные заботы упали на его плечи. И он стал всерьёз подумывать о женитьбе на приглянувшейся ему молодой вдове, с которой они иногда встречались, провожали закат, просыпались на заре. А что? Мужчина он видный, богатый. Можно и хозяйку в дом привести. Девок ему не надо, а вот вдовушка – в самый раз. Её дочь будет дочерью и ему, он будет этому только рад. У вдовушки уже своё сложившееся хозяйство, опыт его ведения, у него – своё, и немалое. Так что от такого союза оба они только выиграют. Да и чем они не пара – оба молоды, красивы, зажиточны. Ингрельд всем известен не только своим достатком, но отвагой и мужеством, доблестью воинской. За них его уважают. Да и о наследнике пора подумать. Надо вот только с Биртой посоветоваться – попросить её, чтобы сходила к вдове и поговорила с ней. Нет ведь больше никого у них – ни матушки, ни батюшки. Кому еще их роль в сватовстве исполнять, как не сестрёнке?

В тот роковой день, когда Ингрельд решился отправиться за советом к Бирте, всё и произошло. Было совсем раннее утро. Ингрельд сидел возле дома, чинил доспехи. Внезапно с улицы послышался шум, истошные женские крики. Во двор ворвалась Бирта. Ингрельд испуганно уставился на сестру: платье её было разорвано, левая сторона лица опухла, изо рта сочилась кровь. Вслед за Биртой во двор вломился Гнуп. Он ухватил её за волосы, развернул, страшным бойцовским ударом кулака в грудь опрокинул на землю и, нечленораздельно рыча, стал пинать поверженное тело. Ингрельд схватил первое, что подвернулось ему под руку – им оказался ритон, сосуд для питья пива и вина, – и со всего маху ударил Гнупа его острым концом по лицу. Рог с хрустом вошёл Гнупу промеж глаз и, пронзив мозг и разбив череп, вышел со стороны затылка на добрую ладонь…

Бирта прожила ещё до вечера и, не приходя в сознание, скончалась на руках Ингрельда. Мёртвого Гнупа на следующий день забрали родственники. До их прихода он так и оставался валяться во дворе, в потёках свернувшейся крови и выбитого мозга, облепленный жирными, жужжащими мухами. Разъярённые братья убитого хотели было учинить расправу, но, продолжая обнимать холодное тело сестры, Ингрельд поглядел на них такими страшными, мёртвыми глазами, что никто так и не осмелился кинуться на него с кулаками.

После похорон Гнупа и Бирты, последующего проведения на седьмой день обряда сьюунда, когда был выпит ритуальный погребальный эль – сюмбел, а значит совершился земной путь усопшего, по требованию родственников Гнупа был собран тинг – собрание всех свободных людей поселения.

Конунг пребывал в огромном смятении. С одной стороны – совершено убийство члена общины, человека не простого, имевшего многочисленную родню и высокий статус его личного телохранителя, заслуженного воина. С другой стороны, этому убийству есть оправдание – покрыл себя Гнуп несмываемым позором, подняв руку на жену. Что может быть позорнее для воина, посвятившего себя Одину, чем ударить свободную женщину своего рода-племени? Это считалось даже более страшным позором, чем бегство с поля боя. Да и Ингрельд – далеко не последний человек. Многие восстанут за него, а это может привести к расколу в общине.

Как конунг и предвидел, разгорелся яростный спор. Сторонники и родственники Гнупа требовали для Ингрельда применения хеймнара – самого позорного и жестокого наказания у викингов, в ходе которого у приговорённого отрубались все конечности, после чего обрубки немедленно прижигались, чтобы преступник продолжал жить. «Мы оставим ему голос, чтобы он мог кричать, уши, чтобы слушать издёвки, глаза, чтобы ему было чем смотреть на женщин, яйца, чтобы он мог их хотеть…» – говорили они. Обычно это наказание присуждали за нарушение взятой клятвы или за убийство. Сторонники и сочувствующие Ингрельда требовали полного его оправдания, ибо на его глазах произошло зверское убийство его сестры.

Внимательно выслушав обе стороны, конунг нашёл мудрое решение. С одной стороны, позорная казнь допущена не будет, с другой – Ингрельда всё же накажут. И накажут так, что он больше никогда – как надеялся конунг – не сможет вернуться в эти края, но честь его при этом не пострадает.

Подняв властно руку и дождавшись, наконец, тишины, конунг обратился к собравшимся на тинг людям и вынес своё окончательное решение:

– Муж может убить свою жену, как, впрочем, и жена вправе убить мужа, ибо она есть человек свободный. Но при этом никто не должен забывать, что они свободные люди. Муж может зарезать жену ножом, заколоть копьём, зарубить топором или мечом – его право. Если муж считает, что жена настолько виновата, что это требует крови, пускай он ее прольёт. Однако до наступления вечера он обязан сообщить об убийстве и предстать перед судом закона. Старейшины решат – прав был муж или нет. Но Гнуп, видимо, об этом забыл. Забыл и о том, что Бирта носила яркие, длинные одежды с цепочками на поясе, которые носят только женщины свободные в отличие от рабынь, в знак чего крепятся на этих цепочках ножницы, футляр для иголок, нож или лёгкий меч, ключи от кладовых. Он, на виду у всей деревни, сорвал с нее знак замужней женщины – головной убор, тем самым обесчестив её. Считаю, что Гнуп виновен также в том, что не только поднял руку на свою жену, но и забил ее насмерть, как вонючую подзаборную сучку, как подлого раба! По нашим законам подобный позор карается изгнанием. Но изгнанник изгнаннику рознь. Изгоя без чести может убить даже раб. Теперь перейдём к Ингрельду. Он убил Гнупа, свободного человека. Почему он не вызвал Гнупа на хольмганг – поединок высшей справедливости, где боги решают, кто прав, а кто виноват, присуждая правому победу? Убийство же должно быть наказано. Но посмотрите на шею и на руки этого воина. Вы видите, сколько дорогих стеклянных бус обвивают его шею? Сколько винтовых золотых браслетов на его руках? Эти бусы и эти браслеты указывают, сколько удачных походов совершил сей доблестный муж. Напоминаю: что есть бусы? Бусы указывают на знатность рода, а браслеты вручаются тому, под чьим предводительством прошла битва, приведшая войско к победе; либо они означают, что их обладатель в трудную минуту боя принял командование на себя. Я не оправдываю Ингрельда, но отдаю ему должное как воину. Поэтому, выслушав обе стороны, я не присуждаю ему хеймнара за убийство, поскольку это убийство Ингрельд совершил в состоянии помутнения рассудка, увидев, как жестоко избивают его сестру. Ещё раз повторяю: избиение свободной женщины руками и ногами есть самое позорное, что может совершить мужчина в своей жизни. Однако, дабы не допустить кровной мести, я налагаю на Ингрельда штраф за убийство свободного человека – вергельд, в размере всего имущества Ингрельда, за исключением личного оружия, бус, браслетов и одежды, что на нём есть, в пользу родственников Гнупа. А также приговариваю его к изгнанию сроком на пять лет с сохранением чести. Ингрельд, завтра до восхода солнца ты обязан покинуть нашу деревню. Я, конунг по имени Харри поселения Охус, это всё сказал и утвердил!

Так круто повернулась судьба молодого свея. Остался он без семьи, без имущества, в изгнании. Конунг правильно решил – Ингрельду не было больше смысла оставаться в родной деревне. Не для кого и незачем.

* * *