Москва, Центральный архив МВД РФ, июль, наши дни

…«Урбонас Ян Мартынович, родился 15.12.1912, место рождения – усадьба Кикос, ныне Латвия. Латыш, капитан НКВД (02.09.1937). В РККА с 1929 г., в НКВД-МГБ с янв. 1934 г., член компартии с 1932 г. Окончил 4-ю Киевскую артиллерийскую школу (06.1931—01.1933). Начальник прожекторной станции артиллерийской бригады (02.1933—12.1933). Старший следователь Главного Управления НКВД СССР (01.1934—11.1937). От занимаемой должности освобожден, назначен в распоряжение 7-го отделения СибЛага (01.1938). Начальник лагпункта „Мыюта“ ГУЛАГ НКВД СССР (01.1938—03.1946). С апреля 1946 г. в запасе. С ноября 1959 г. считается без вести пропавшим. Центральный Архив РФ»… Я закончила читать и бросила папку на стол. – Все, – подумала я. – Круг почти замкнулся. Осталось совсем немного, еще чуть-чуть. – Я это чувствовала. Нужно только выяснить, что такого натворил Урбонас, будучи следователем на Лубянке. Я была практически на сто процентов уверена, что этот товарищ имеет самое непосредственное отношение ко всей этой темной истории. Неспроста он пропал. Ой, как неспроста. Что-то у них там произошло. И это что-то был наверняка серьезный конфликт. Одной стороной конфликта, как мне виделось, был господин Урбонас, это, как говорится – к бабке не ходи. А вот вторая сторона была мне пока неизвестна. В принципе это мог оказаться любой из членов экспедиции. Исключая разве что Лизу Каменеву. Я видела ее фотографию в доме Тетерникова и была уверена – такая хрупкая и милая девушка вряд ли стала бы участвовать в конфликте, который, по-видимому, закончился убийством. В том, что проводник экспедиции мертв, я уже почти не сомневалась. И у меня этому убеждению была очень веская причина. Отпечатки пальцев Урбонаса, как бывшего сотрудника НКВД, имелись в его личном деле. И до сих пор они нигде не засветились. В свою очередь, этому тоже было два вполне убедительных, как мне казалось, объяснения. Или хозяин отпечатков был давно мертв, либо, что совсем маловероятно, но все же залег на дно в какой-нибудь глубинке и до сих пор сидел безвылазно в своей норе. Однако в это верилось с трудом. Урбонас был в свое время сотрудником НКВД и, соответственно, должен был иметь определенный склад характера, как правило, присущий людям нашей профессии. Конечно, исключения могли иметь место, но только не в данном конкретном случае. В этом я была убеждена. Кроме того, из его личного дела косвенно следовало, что, будучи следователем центрального аппарата на Лубянке, он совершил какое-то должностное преступление. По всей видимости, это должен был быть очень серьезный проступок, если его сослали в такую тьму-таракань! И в результате, просто невероятно, за целых девять лет он не получил ни одного очередного звания! Да, с одной стороны, вероятно проступок он совершил очень серьезный. Но, с другой стороны, не настолько, чтобы попасть под следствие. Иначе, учитывая специфику конца 30-х, его просто прислонили бы к стенке и влепили пулю в затылок. Ан, нет. Вывернулся как—то. Ладно. Теперь было хоть ясно, где копать.

Москва, Лубянка, июль, наши дни

– Ростова, поделись с нами своими соображениями, сделай одолжение, порадуй старика, – генерал был сегодня в прекрасном расположении духа и потому позволил себе быть с нами ласково-добродушным. Но я, да и все остальные присутствующие хорошо знали, что такое настроение генерала было обманчивым, как жаркая погода в марте месяце. Суходольский, тот и вовсе насторожился, аж голову в плечи втянул. Но генерал делал вид, что не замечает нашей напряженности, и продолжал играть с нами, как кошка с мышкой.

– Ладно, – мысленно согласилась я с навязанными мне правилами игры и встала для доклада.

– Товарищ генерал, версию о треугольнике, я имею в виду возможный конфликт между Урбонасом и двумя сотрудниками КГБ, которые входили в состав экспедиции Тетерникова, можно смело отбросить. Никаких пересечений до экспедиции на Алтай у них не было. И, судя по всему, быть не могло. Лейтенант Мирошниченко, 1937 года рождения, воспитывался в детском доме в Горьком. Окончил там же десятилетку и поступил в школу госбезопасности в 1955 году. Закончил ее как раз в июне 1959 года и всего четвертый месяц работал оперуполномоченным КГБ по Горьковской области. Для участия в экспедиции был направлен по разнарядке центрального аппарата. Я разговаривала с их кадровиком по телефону. Удалось сразу дозвониться к нему домой. Он, конечно, давно пенсионер, но вошел в положение. Сразу все вспомнил и очень подробно и вполне толково изложил. Дня через три его объяснение получим в письменном виде. Так вот. Тогда выбор был сделан в пользу Мирошниченко совершенно случайно. Пришла разнарядка, они и отправили в Москву самого молодого и неопытного. Согласитесь, этим и по сей день грешат многие начальники.

– А родители этого Мирошниченко? – генерал смотрел выжидающе. – Вы выяснили, кто они? Если репрессированные, то сразу имеем мотив.

– Отец, Мирошниченко Матвей Ильич, погиб в шахте в 1937 году. Практически сразу после рождения сына. Мать, Мирошниченко Мария Николаевна, умерла при родах. Других родственников не имел. Так что, как видите, – развела я руками, – с Мирошниченко мимо. Второй сотрудник КГБ, погибший в экспедиции – Атлетов Ашот, армянин. С Мирошниченко погодок. Сотрудник Наро-Фоминского отдела КГБ по Московской области. Прибыл также по телеграмме из Главного управления. С его сослуживцами и кадровиками связаться пока не удалось. Те из них, кто проживал на территории РФ, уже умерли. Остался ли кто из родственников на родине в Армении, пока неизвестно. Хотя чисто теоретически можно предположить, что между ним и Урбонасом произошла ссора, закончившаяся смертью второго. Армяне, как известно, народ эмоциональный. Но, проверяя эту версию, все равно плясать нужно от трупа Урбонаса. А его у нас нет. Считаю, что необходимо опросить людей на турбазе «Джазатор» и местных жителей поселка Мыюта, где находился вверенный Урбонасу лагпункт. Я предварительно поинтересовалась. Там, в этой Мыюте, находилась так называемая «командировка», где содержались исключительно женщины. Возможно, удастся зайти именно с этой стороны.

– Понятно, как говорится – нет тела, нет дела, – хмыкнул Суходольский. – Честно говоря, я сильно сомневаюсь, что по нашим запросам там будут рыть землю. Скорее всего отпишутся и все. У них там наверняка своих забот хватает.

– А кто говорит про запросы? – возмутилась я. – Михаил, вы уже давно должны были постигнуть простую житейскую истину: если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо – сделай его сам.

– Ты на что намекаешь? – задохнулся от возмущения Суходольский, начисто забыв о присутствии генерала. Такое нарушение субординации, естественно, не могло сойти ему с рук, и ответ последовал незамедлительно:

– Суходольский, – повысил голос генерал, – я случайно вам не мешаю? Может, мне выйти?

– Извините, товарищ генерал, – спохватился Мишка, но было поздно.

– Вам, товарищ полковник, следует более уважительно относиться к старшим. Впрочем, ваше воспитание – это не мое дело. Но, пользуясь своим более высоким положением в этом, – генерал многозначительно обвел взглядом кабинет, – помещении, позволю себе напомнить вам некоторые пункты Устава Вооруженных Сил. Так вот, прежде чем обратиться к младшему по званию, следует испросить на то разрешения у более старшего начальника, находящегося рядом. Продолжайте, Ростова.

– Я считаю, что необходимо создать специальную следственную группу с самыми широкими полномочиями и незамедлительно командировать ее по маршруту Тетерникова. На мой взгляд, это тот самый случай, когда информацию придется добывать самим и на «земле», как говорят опера. В архивах информация как правило однобокая и неполная. Я, конечно, понимаю, что господин Суходольский не в восторге от моей идеи самостоятельно лазить по Алтайским горам, – ехидно посмотрела я на пристыженного полковника, – но другого выхода я лично не вижу, – села я на место.

– Ну, что же, – генерал внимательно посмотрел мне прямо в глаза, – если вы считаете фигуру Урбонаса нуждающейся в детальной разработке, то, пожалуй что, кроме как посетить Алтай, другого пути у нас действительно нет. А самих членов экспедиции, то бишь ученых, отработали?

– Там тоже ничего для нас интересного нет. Обычные люди. Со своими, конечно, прибамбасами, не без этого. Одним словом, – ученые, – открыла я другую папку:

– Начальник экспедиции профессор Тетерников Лев Иванович, как оказалось, был женат второй раз. Первая жена умерла при родах. Таким образом, получается, что Григорий Тетерников вовсе не родной сын Маргариты Петровны, второй жены профессора, с которой я беседовала. И она ни словом мне об этом не обмолвилась. Впрочем, это вполне естественно. Я на ее месте тоже лишний раз не стала бы распространяться на эту тему. Тем более, что я об этом и не спрашивала. Теперь – Лиза Каменева. Старший лаборант. Родная дочь профессора Каменева. Ее отец возглавлял институт до 1937 года. Участвовал в качестве руководителя в нескольких научных экспедициях на Тибет и Алтай. Кстати, именно он и нашел во время своей последней экспедиции пресловутый скифский щит, взятый Тетерниковым из Исторического музея за несколько дней до печально известных нам событий. В ноябре 1937 года буквально за несколько минут до того, как за ним пришли молодчики из НКВД, профессор Каменев застрелился. Странно в этой истории то, что Лиза родилась по документам в феврале 38—го, а жена Каменева умерла за несколько лет до этого. Кто настоящая мать девушки, установить пока не представляется возможным. Известно только, что до 1947 года она воспитывалась в специальном детском доме N 15/45 НКВД Вологодской области. Детский дом этот просуществовал до 1953 года и интересен тем, что в нем содержались исключительно дети «врагов народа». Те, чьи родители были репрессированы и осуждены по политическим статьям. Как известно, детям, попавшим туда, сначала присваивались номера, а потом давались другие имена и фамилии. Каким образом Лиза Каменева, попавшая в дом малютки НКВД в грудном возрасте, узнала, что она дочь профессора Каменева – решительно непонятно. Правда, Каменевой Елизаветой она снова стала только в апреле 1954 года. А до этого по документам значилась как Варвара Александровна Афанасенко. Я выяснила – Афанасенко это директор детского дома и больше половины детей получили взамен своих настоящих фамилий фамилию директора. Впрочем, это тоже вполне обычная практика тех лет. Интересно то, что профессор Каменев работал над своей темой совместно с группой ученых, в которую входил и наш потерпевший – Тетерников. Тогда еще, правда, не профессор, но подающий очень большие надежды младший научный сотрудник. Его волна арестов не затронула…

– А остальных сотрудников Каменева? – быстро спросил генерал.