Недобросовестные предприниматели. Бандиты. Милиция. Чиновники всех мастей и рангов. Как клещи присосались к сверхприбыльной «кормушке», силой не оторвать. Да, не осталось в государстве такой силы, способной следить за порядком. Всех «неблагонадежных», идущих вразрез с указами олигархической верхушки, честных и порядочных начальников милиции и руководителей предприятий отправили на пенсию, замещая послушными пешками. И расцвела коррупция. Только успевай снимать «сливки». Доллары, марки, фунты потекли рекой, оседая в карманах вороватых дельцов. Теневые воротилы повылазили из своих нор, принимаясь выстраивать свой миропорядок под девизом «ты – мне, я – тебе». Статью о спекуляции изъяли из Уголовного кодекса. Не стало в России спекуляции, а появились свободные рыночные отношения. Волне легальные демократические отношения между продавцом и покупателем. И уже никого не волновало, что товар не создан собственными руками, а просто перепродан втридорога. Из обихода ушли талоны на спиртное, а вместе с ними пропала с полок магазинов и сама водка. Набирал обороты пресловутый «сухой закон». Государство сломя голову бросилось на борьбу с пьянством, выкорчевывая виноградники и закрывая винно-водочные заводы, лишая народ качественного алкоголя. А тем временем сотни цистерн технического спирта «Роял» made in Китай заполонили железнодорожные тупики Забайкалья. Дельцы развернули бойкую торговлю в деревнях и селах настоящим ядом. Возбужденно потирая вспотевшие ладошки от «навара», впадали в алчный транс. Обогащая конторы ритуальных услуг, которыми порой и сами же владели. Вот тебе и рыночные отношения, двойная прибыль налицо, убил и тут же похоронил. Доходный оказался бизнес на крови. Люди гибли, как мухи, десятками в день. За год поселковое кладбище разрослось до необъятных величин, представляя собой ужасное скорбное зрелище. Что ни свежая могила, то мужик или баба моложе сорока. И ни одного возбужденного дела, ни одного обвинительного приговора. Все знали виновных в преступлениях, но никого не сажали. Да и разве можно кого-то посадить, если делами заправляли люди из власти. Все были в доле: прокуроры, районные начальники милиции, следователи и начальники местных отделов. Поэтому все знали и молчали. А что еще оставалось делать? Хоть в Москву пиши, а результат останется нулевой. Если не хуже и тебя самого не упекут за решетку за «клевету» или не сфабрикуют более тяжелую статью. А могли и просто убить, натравив на тебя уголовников. В те далекие смутные 90-е даже казалось, что все творимые бесчинства проходили при молчаливом согласии вышестоящего руководства из столицы. Страной управляли олигархи, и их устраивал вечно пьяный народ: меньше требует, довольствуется крохами, не мешает обогащаться, «пилить» бюджет. А если кто-то умрет, еще лучше, меньше станет недовольных социальной несправедливостью.

«Вспомнишь прошлое, так вздрогнешь. Как все это противно, – горько вздохнул старик, – низко и подло. Фашистов одолели, голод победили, отстроили заново города. Со временем стало казаться, что жизнь наладилась. А оказывается, в стране притаился внутренний враг, ожидающий своего часа, чтобы разрушить все начинания. И последствия его нападения оказались катастрофичнее, чем принесли все вместе взятые предыдущие войны. За что наши отцы и деды гибли на фронтах Великой Отечественной войны, очищая землю от «коричневой нечисти»? Ну уж точно не за то, чтобы их дети легли в могилу от паленой водки, бандитского и милицейского беспредела, чиновничьего равнодушия. Вряд ли за то, чтобы потомки выставляли их ордена и медали на продажу, возвеличивали предателей и карателей, а настоящих героев считали оккупантами, с остервенелой ненавистью разрушая их памятники. Презирая советскую символику, вскидывали руки в нацистском приветствии, расписывая тела фашистскими символами и свастикой. Что заставляет их предать память отцов и следовать доктринам фашистской идеологии? Ведь большинство ребят не потомки изменников Родины, а обычные российские подростки. У многих в семьях хранятся фотографии улыбающихся солдат и офицеров, а рядом заплаканная похоронка. И умер прадед не от старости, а от пуль фашистов. Убит теми, кому сегодня они фанатично подражают».

Если бы предки могли видеть это, в гробу перевернулись бы, сгорая от стыда за сумасбродные поступки нерадивых детей.

«Раньше было лучше, чем сейчас». Все это лишь отговорки. Когда раньше? В войну? В голод? В разруху? Всегда было трудно. Вот только в прошлом не было такого повального падения нравов. Не пестовали ложных кумиров. Могли понять простую истину: если «за нас» – друг, «против» – враг.

Молодежь, сгинувшая в смутной эпохе перемен. Вас не вернуть, но, оставляя своих детей сиротами, вы невольно подтолкнули их на край пропасти. Бредящие мнимой свободой, они перепутали сакральный смысл самовыражения со вседозволенностью и распущенностью. Поколение семидесятых, не сумевшее адаптироваться к новым реалиям, ушло в никуда, разбившись о глухую стену девяностых. Клюевская молодежь, «вырвавшаяся из топи застоя», как величали демократы СССР, неожиданно обнаружила, что никуда она не выбралась, а лишь глубже погрузилась в пучину безнадежности. Оказывается, окружающее их болото – без конца и без края, а радужный берег – это лишь навеянный фантом, маскирующий бездонную трясину. На унылых лицах поблекли глаза. Способность радоваться жизни рассеялась дымкой, оставляя едва уловимый след в детских мечтах. А ее место заняла черная беспробудная тоска. Работы нет. Некогда гремевший на весь Советский Союз леспромхоз закрыт и разворован. Рабочие уволены и бесцельно слоняются по улицам. Процветают лишь продавцы технического спирта. Молодые здоровые парни и девушки через год разгульной жизни превратились в отекших безвольных «бичей» с единственной целью разыскать средства на очередную бутылку. Последнее из дома уносили, что имело ценность, вплоть до инструментов и оконных рам, не задумываясь, как станут зимовать, чем копать огород. Но охота была пуще неволи. Они со многим смирились: с нищетой, голодом, а самое главное, с ежедневным употреблением алкоголя.

Потеряв себя, люди потеряли смысл жизни.

Больно и горько. Больно – вспоминать прошлое, горько – жить в настоящем. В сером унылом настоящем, в котором не осталось места просвету, радости, надежде, где заживо похоронены мечты.

Старик обвел печальным взглядом соседские дома и тяжело вздохнул. Некогда цветущая улица теперь представляла собой жалкое зрелище. Вокруг заросшие травой и бурьяном бывшие тропинки, ведущие к калиткам. Из памяти всплывали яркие образы их местонахождения. Широкие и узкие, выложенные байкальской галькой или досками. Но каждая зримая дорожка как бы намекала: она живая, по ней ходит человек и ежедневно оставляет свой незыблемый след. Вот хозяин радостный вернулся, что-то напевая себе под нос. Он не идет, а словно летит, не касаясь подошвами земли. Позабыв о текущих делах, уже мысленно в другом измерении. На празднике. Сосед пригласил на именины, и человек достает из шифоньера на все случаи жизни бывший свадебный костюм и лакированные туфли. Отпечатки черных туфель – редки, их за год можно пересчитать по пальцам. Но и они оставляют свой яркий отчетливый след. Это след радости и веселья. Быстро растворяющиеся секунды мимолетного счастья в однотонной серой массе будничности. Уникальное запоминающееся событие. Жаль, что праздник длится не вечно. Завтра ему взгрустнется, и он пойдет не спеша, погруженный в раздумья. Жизнь продолжается, она не стоит на месте. Все по графику. В будни – ранним утром торопится на работу и так же вечером почти бегом возвращается назад, чтобы успеть до темноты сходить в тайгу за грибами или за ягодой. В выходные, обувши болотные сапоги, идет на рыбалку или с друзьями на Байкал выпить. Иногда совмещая столь желанные события. В дождливую осеннюю погоду месит грязь кирзовыми сапогами, зимой – валенками. Каждая обувь отмечена клеймом погоды. А очищенная дорожка – метлой или лопатой. Женские, детские, мужские отпечатки. Знакомые и чужие. Если их много, значит, семья большая и гостеприимная. Если следы одинокие, значит, хозяин нелюдимый и предпочитает уединение. Но и он не всегда сидит взаперти и изредка покидает свою берлогу.

Кому теперь нужны эти бестелесные призраки людей, сгинувших во времени? Кого заинтересуют их жизненная позиция, уклад, роль в обществе, политкорректность? Чему научит? Да и оставили ли они свой незабываемый след в истории, который станет примером потомкам? Или пришли и наследили, просто натаскали грязи и пыли, после чего потребовалась тщательная генеральная уборка, после которой не останется даже упоминания об их существовании. Вырытая на скорую руку яма, прощальные слова, произнесенные второпях, и безымянная могила. Ни тебе оградки, ни памятника. Через год обвалится земля, рухнет деревянный крест, на взрытой земле вырастет трава, и ничто не будет напомнить о человеческом захоронении.

«Суета сует. – Старик стряхнул пепел и вновь глубоко затянулся. – Все куда-то спешим, торопимся, воодушевленно строим грандиозные планы на будущее. Но стоит оглянуться назад, и оказывается, что спешить-то и некуда. Как ни стремились к горизонту, а все равно к нему ни на шаг не приблизились. Все наши достигнутые цели лишь видимость успеха, не более чем обычная мышиная возня».

Обессилено облокотившись спиной на забор, он устало прикрыл слезящиеся глаза и вновь погрузился в воспоминания. Сколько минуло годков, а события прошлых лет он отчетливо помнил в деталях, словно это было вчера. Как напротив с Семеном и Варей сидели на завалинке и обмывали новенький телевизор. Как у соседей через дом гуляли на свадьбе сына, а через год и дочери. А теперь родовой дом после их смерти детьми выставлен на продажу. Но время бежит, а новоселы все не заселяются. Объявление на фанере выгорело, краска потрескалась, номер телефона можно разобрать лишь вблизи. Но оно по-прежнему сиротливо висит на стене, с надеждой провожая взглядом мимо проходящих редких прохожих, часто вместе с дождем плача от безысходности и одиночества. Снедаемое обидой на людей, которые выросли в этом доме, но так за несколько лет и не соизволили посетить родные пенаты.

– Время беспощадно, – изрек старик вслух и приоткрыл глаза, – что к людям, что к домам. Как бы ты ни латал дом, а новым он не станет. Так и с человеком, сколько бы ни лечился и ни прихорашивался, а не помолодеет. Да и кому нужна эта перекосившаяся, без окон и дверей, халупа со щелями в палец толщиной между бревнами и шиферной крышей, напоминающей крупное решето. От дождя не спасет и от ветра не укроет. Стоящий рядом обвешавший сарай с черными от плесени досками, который пригодился бы разве что на дрова. Заваленный забор, похожий на щербатый рот беззубого старика, еще местами сохраняя выгоревшие и потрескавшиеся цвета былой краски. Вот и получается, что цену имеет лишь участок, а остальное – лишь бесплатное дополнение. А пишут в объявлении «продается дом», который дешевле будет снести, чем отремонтировать. А вокруг… Видимый покой, чем-то напоминающий атмосферу кладбища. Умиротворение души, в которой суета ушла на задний план. В реальности – безжизненное запустение. Настоящий могильник цивилизации. Пожухлая трава по пояс. Кривобокие лавочки. И уползающий вдаль атрофированной змеей, изувеченный колдобинами и ямами дорожный асфальт, словно случайно сохранившийся после массированной бомбардировки. И куда там, сбежав от городской суеты, радоваться спокойствию и одиночеству.

Апокалиптический вид поселка лишь больше нагонял тоску и уныние.

Калитка резко ударилась об забор, захваченная врасплох порывом налетевшего ветра, перекосилась и грузно осела, нижним углом упираясь в землю. Старик тяжело вздохнул и беспомощно покачал головой. Сделал бы он ее, будь она неладна; руки, слава Богу, еще могли удержать молоток, и мимо гвоздя не промахнулся бы. Но не в руках было дело. Стройматериал требуется. Петли нужны новые, а главное, заменить столбы, которые со временем превратились в труху. Вот только как купить необходимое, в этом и заключалась острая проблема. Не хватало свободных средств. Живя на одну пенсию, особо не разгуляешься. Невольно приходиться выбирать: оставить все как есть, но быть сытым, или обзавестись пиломатериалом, но остаться голодным. В его возрасте выбор очевиден. Он улыбнулся, но улыбка вышла печальной. В войну, когда был маленьким, он натерпелся голода с лихвой и сегодня не желал испытать это чувство вновь. Пенсионер – это человек, живущий за чертой бедности. Если ты не депутат, конечно, или подпольный миллионер. Пенсия – это тревожный звоночек для «гражданина», что время его вышло, государство «выдворяет» тебя на заслуженный отдых, говоря простым языком, избавляется, выбрасывая на задворки общества. Торжественно вручив напоследок «заслуженную ежемесячную выплату» в размере минимального прожиточного уровня. Живи в свое удовольствие. Только удовольствие твое укладывается в сумму мелочи, до рубля даже не дотягивает. Это за рубежом пенсионеры наслаждаются жизнью, путешествуют, отдыхают на морях, а у нас просто выживают, перебиваясь с хлеба на воду. Но он не жалуется на свою судьбу, она где-то трагична, но в основе счастливая, просто обидно, что государство так низко оценило твой многолетний труд, здоровье, которое ты угробил на процветание страны. Сегодня ты «не совсем нищий», как ни парадоксально это и звучит. «Не совсем», потому что есть дом и краюха хлеба, так что стоит своей бедностью гордиться. А как раздражают громкие заявления политиков, что пенсию повысили на три процента. Курам на смех. Ну, прибавили к трем рублям три копейки, что от этого – жить стало лучше? Сколько необходимо откладывать копеек, чтобы появился полноценный рубль? Годы. А продукты стоят за сотню, так что копейка в нынешнее время самая бесполезная монета. Да, он на пенсии. Давно на пенсии. С тех самых пор, как закрылось лесничество. Следом развалился Союз, а на его месте образовался СНГ, но и он недолго просуществовал. Делиться ворованным никому не хотелось, да и лучше быть царем собственного государства, чем хоть и знатным, но вассалом у богатого господина. Так и осталась Россия в горьком одиночестве, представляя собой заманчивый «сладкий пирог». Какой масштаб для обогащения. Тут местная элита и развернулась. Принялась за разворовывание народного хозяйства. Аппетит у нее рос, а мест, где можно «срубить» прибыль, становилось все меньше. Оказалось, не такая уж большая страна и не такие уж нескончаемые ее богатства. И тут жадные взоры устремились на народ. «С беспородной собаки хоть шерсти клок». Ничего личного – это лишь бизнес. И пошло-поехало. Замысел с приватизацией прошел как по нотам, без сучка без задоринки. Отобрали у людей все до копейки, оставляя без штанов, но зато с ваучером. Намекнув, что теперь обладатель «бесценной бумажки» является чуть ли не владельцем предприятия, на котором работает. Заверяя, что тот как акционер вправе решать любые задачи своего производства. Даже работать не надо, живи на проценты. Сиди перед телевизором на диване и получай свои дивиденды. Тут народ окрылился, вот только не догадываясь, что крылья призрачные. На них не взлететь. Лиха беда начало. Полгода без зарплаты, и ваучеры уходят за бесценок в руки тем, кто и устроил весь этот безденежный коллапс. Высшему руководству. Народ попробовал возмутиться, но его быстро усмирили, наглядно продемонстрировав недовольным, как в паре с «черемухой» и резиновой дубинкой профессионально взаимодействует полицейский произвол. А если до кого в первый раз не дошло, в меру упрямого поиска справедливости, подключалась судебная система, штампуя пятнадцатисуточные приговоры. Девиз «Россия для богатых» процветал. «Богожители» ни в чем себе не отказывали. Респектабельные особняки. Роскошные яхты. Фешенебельные квартиры. Эксклюзивные автомобили. Платиновые цепи. Брильянтовые ожерелья. Соболиные шубы. Алчная элита сбилась в хищную стаю, одержимая жаждой наживы. И принялась «править», плюя с высокой колокольни на незаконность своих криминальных сделок, приносящих ей миллионные прибыли. Попирая сам закон. Волки в человеческом обличии словно взбеленились, стараясь перещеголять друг друга в роскоши и интригах, «великодушно» прививая «бывшим рабочим и колхозникам» прогрессивные западные ценности.

И для единиц под триумфальный вой фанфар снизошел век «золотого тельца», но сама страна погрузилась во мрак.

Демократическая Россия, где забыли отвести место простому народу. Место выделили, только далековато оно от благополучия. Как для собак, независимость, обозначенная размером вольера. А для верности и на цепь посадят. Чтобы и в мыслях сбежать не помышляла. Сидит собака на цепи, бестолково прожигая дни. Желание на свободу вырваться есть, а вот силенок не хватает. Цепь надежная – металлическая, кольца толстые – кованые. Ошейник не простой, а удавка с острыми шипами. Напрягаются звенья, но не рвутся. Побегает пес по кругу, подергает цепь, убедится в ее крепости, от безнадежности ляжет и смиренно прикроет глаза. А рядом – миска с помоями, чтобы пес не умер от голода, да кнут, если животное взбеленится и попытается кинуться на хозяина. Вот так и живет народ. Каждый сверчок знай свой версток.

«Что-то я сегодня чересчур разворчался, – насмешливо одернул себя старик, с наслаждением вытягивая ноги. – Видать, старею».

Он закинул голову, подставляя лицо теплому ночному ветерку, подслеповато рассматривая низкое звездное небо. Машинально взгляд застыл на большом ковше, затем переместился на малый. Рассеянно взирая на созвездия Большой и Малой Медведицы, почувствовал, как болезненно сжалось сердце, а из глаз потекли слезы. Нахлынувшие воспоминания о трагедии минувших лет отозвались душевной болью, мгновенно перенося его в прошлое.