Капитан Корнеев

1

Я и несколько бойцов были выгружены с брони на горную дорогу у одного из наших взводных опорных пунктов. Сопровождающий капитан должен был половину солдат и часть почты везти на следующий ВОП, но вышедшему к нам офицеру он передал поручение отправить бойцов при случае дальше, запрыгнул на бэтэр и уехал.

– Ну что ж, пойдёмте.

Обращение на «вы» приятно удивило меня и сразу расположило к офицеру. За два месяца в полку я уже привык к тому, что и старшие лейтенанты, и капитаны, и майоры – все друг с другом на «ты» и при солдатах называют себя Вадиками и Димами. Позже мы, конечно, перешли на «ты», но первое благоприятное впечатление об этом человеке навсегда осталось у меня и сопротивлялось потом всему тому, что говорили о нём плохого, как и всегда злословят сослуживцы о каждом за глаза.

Я, с большой малоподъёмной сумкой на плече, и следом бойцы, стал подниматься на ВОП за офицером. Это и был капитан Корнеев, о котором я уже слышал и в чьё распоряжение, с последующей его заменой, поступал. На вид ему было лет тридцать, а пожалуй, и больше; он был в афганке навыпуск без знаков различия, ремня и автомата. С десяток солдат – некоторые из них были по пояс раздетыми, остальные в расстёгнутых кителях, и все без оружия – стояли на скате, чтобы, как водится, «по-стариковски», принять необстрелянное пополнение, получить письма и найти земляков. Лишь наличие пулемётчика в окопе с амбразурой могло говорить мне о том, что я попал на опорный пункт в Чечне; впрочем, солдат у пулемёта вальяжно развалился и положил каску на бруствер.

Тогда, переполненный впечатлениями от полёта в «корове», от позиций полка, с врытыми в жёлтую глину БМП, на высоте над большим чеченским селом, от езды в колонне, всего этого обилия вооружений и от смутного ощущения дыхания войны; разбираемый рвением молодого офицера, видевшего ещё смысл в своей деятельности; обладающий свежей энергией, направленной на то, что кажется нужным, подспудно я отмечал недостатки службы.

За мелкими серыми ветками деревьев скрывалась полевая кухня, стояло подобие стола – доска на пнях; с приделанной к дереву перекладины спрыгнул длинный рыжий боец. Капитан в шутку, но больно ударил рыжего под дых, тот согнулся надвое и через смех завыл. Мы вошли в землянку.

В землянке на кроватях лежали сержанты-срочники, как позже я узнал, Тёма и Кошевой; капитан согнал белобрысого Тёму с кровати, которую определил мне.

– В этом углу не так течёт.

Нашёлся и спальник, я быстро устроился и, осторожно обойдя железную печку с жестяной трубой, выведенной в потолок, сел напротив капитана на стул. Корнеев писал что-то в тетради, готовил ВОП к сдаче, гонял поварёнка распоряжениями о чае, вызывал вышедшего из землянки от греха подальше Кошевого, давал указания по боеприпасам. По реакции бойцов видно было, что они боятся своего командира.

2

Из маленького окошка свет пыльной струей падал на лицо Корнеева, несколько одутловатое, простое, носившее тот налёт недовольства, который всегда в лицах военных людей, но без наглости и напыщенности. Глаза капитана не были окончательно потухшими, как у большинства офицеров его возраста, и из-под угрюмо сдвинутых бровей смотрели не зло. Капитан был небрит и вообще выглядел по-домашнему, как будто находился на загородной даче (и на дорогу он выходил в домашних матерчатых тапочках).

Отталкивали дачный мирный образ висевший над кроватью капитана автомат, граната на столе и стоявшие повсюду в землянке, под кроватями и у входа, ящики и цинки с патронами; один цинк был открыт, и я брал в руки и рассматривал патроны – это были трассера. Корнеев оторвался от своих подсчётов и спросил, как мне показалось, со смущением:

– А водка есть у вас?

К моему сожалению и ещё большему сожалению капитана, я должен был ответить, что водки не осталось, что партия добиралась в Чечню так долго и в полку так долго ждали колонну на ВОПы, что обе мои бутылки с водкой и даже полуторалитровка тестевского самогона закончились.

– Да, это плохо… Плохо. – Чувствовалось, что капитан после моего прибытия долго ждал, чтобы спросить о водке, тянул, и вот теперь не мог скрыть разочарования. Но, однако, на меня он не обиделся, списав всё на превратности судьбы. – Ничего завтра пошлю Тёму, достанем.

После обеда, состоявшего из каши с тушёнкой (наш офицерский стол, кроме того, усиливали сельдь в масле и внушительный кусок сыра), я был представлен взводу и сказал вдохновенную речь о близости коварного врага (о которой за несколько месяцев службы на ВОПах бойцы позабыли), о создании непрерывной круговой обороны и соблюдении дисциплины.

За дисциплину я взялся тут же: застегнул всех, запретил снимать на позициях кителя и обязал постоянно находиться с оружием. Очень согласный со всем этим Корнеев сказал, в свою очередь, что теперь у них есть командир взвода:

– …Все его приказы выполнять беспрекословно и ко мне обращаться только в самом крайнем случае. Понятно всем?!..

Бойцы без воодушевления выцедили «понятно» и разошлись выполнять поставленную задачу, всегда одну на взводном опорном пункте – углубление старых окопов и рытьё новых. Я же с рвением взялся за руководство и к вечеру уже имел дурную репутацию у солдат, привыкших у капитана к расслабленному ритму службы. Корнеев за три месяца в Чечне от всей военной деятельности устал и почти устранился, ему уже не было до окопов дела. Потом я узнал, как морально тяжело именно на четвёртом месяце в Чечне, как притупляется инстинкт самосохранения и всё валится из рук, позже это проходит, но лучше всё-таки смениться.

3

На следующий день я старшим на бэтэре с притороченной к нему сзади бочкой ехал за водой и за водкой. Почувствовал я себя неловко, оттого, что ничего не знал о том, как должен себя вести старший брони; но я сообразил, где командирское место (впереди справа), водитель мне заботливо подал из люка одеяло-подстилку. Тёма уселся слева от меня. Он был расслаблен и небрежен. Я успокоился и положился на его опыт, тем более что быстрая езда, ветер, обдувавший лицо, увлекли меня. По сторонам возвышались горы, только начинавшие покрываться зеленью (все ждали этой зелени – «зелёнки», говорили, что война вспыхнет с новой силой), справа внизу под дорогой текла мелкая горная река. Мы въехали в небольшой посёлок Беной. День был ясный, по-летнему солнечный. У колодца развернулись, бойцы стали набирать воду.

Самые обычные дома, низкие, с невысокими крышами, как хаты в донских станицах, в огороде женщина копала, старики сидели на скамейке. Я смотрел на людей, а они смотрели на меня, в их спокойных взглядах не было враждебности. Я держал в руке автомат и стоял на чужой земле; чувство силы, опасности, гордости, чувство русского офицера, на которого смотрят, смешались во мне. Вероятно, напоказ, я даже пытался командовать, но Тёма и бойцы не первый раз ездили сюда за водой и знали всё лучше меня.

За водкой мы поехали в другой посёлок, Сержень-Юрт. Там был рынок. Проезжая мимо ВОПа, на который вчера не доехало пополнение и почта, мы остановились и слили им половину воды.

Я не слезал с брони. К бэтэру подошли бойцы. Они здоровались с моими. Выделялся коротко стриженный, накачанный, в чёрной майке, очень бойкий и, судя по всему, авторитетный. Он не обращал на меня никакого внимания и, когда все уже забрались на броню, фотографировал нас (боевой, наверное, получился снимок).

Бронетранспортёр въехал в широкую безлюдную улицу Сержень-Юрта, промчался по ней мимо мрачно-молчаливых кирпичных домов и остановился у рынка. Бойцы, не ожидая команды, посыпались с брони. Торговки – чеченки средних лет в тёмных косынках и платьях – были неулыбчивы и немногословны. Тёма и Каштан (Каштанов) набирали быстро сигареты, печенье и сладкую воду, остальные прикрывали. Я по названой чеченкой цене взял три плоские бутылки водки «Балтика».

Весь рынок состоял из четырёх торговок, продававших одинаковый товар в скромном ассортименте. Кроме двух сортов кофе, сигарет и мелочи вроде печенья широко был представлен наш армейский паёк: говяжья тушёнка, сгущёнка и рыбные консервы. Мы, единственные в тот момент покупатели, уложились не более чем в пять минут, бэтэр развернулся и помчался восвояси, поднимая пыль. Довольные бойцы делились впечатлениями.

Так впервые я побывал в этом имевшем дурную славу ауле, не раз попадавшем и до, и после в сводки чеченской войны.

4

– Как съездили? По глазам вижу, что удачно.

Не знаю, сияли ли мои глаза, но капитан оживился не на шутку.

– Петручио!

– Я, тарищ капитан.

– Ужин когда у нас?

– Всё уже готово, только компот доварится.

– Где ты видел, Петручио, в армии на ужин компот? Компот бывает только в обед. Давай, строй всех, с котелками!..

Мы большими порциями пили заметно разбавленную водку, закусывали моим привезённым из дома салом, сыром и тушёнкой. После первых кружек выходили стрелять по бутылкам, и я стрелял хорошо.

Смеркалось. Мы распивали вторую, и капитан Корнеев постепенно становился Игорем, а я Сан Санычем, хотя Санычем никогда не был.

Оказалось, что Корнеев стал командиром ВОПа необычным образом. К нашему полку он не имел никакого отношения, а служил в Питере в каком-то управлении. Его направили в Моздок как замполита-психолога с гуманитаркой, со сроком командировки один месяц. Но где Моздок, там и Чечня, а где месяц, там и три. Занесла его нелегкая в наш полк, а в полку замполитов и психологов и своих хватает, а командиров взводов – наоборот, не хватает. Вот и попросили временно, а это дело известное.

Тяготился Игорь страшно всем этим командованием, на своём спокойном месте капитан давно отвык от личного состава. Успокаивал он себя только тем, что за каждый день в Чечне нам начислялось 950 рублей.

Каждое утро Корнеев высчитывал, сколько он заработал сегодня, и только это придавало капитану силы. Меня его подсчёты забавляли. Нужно сказать, что тогда на слуху у всех были разговоры о появившихся всего несколько месяцев назад огромных для военного человека «боевых» деньгах, многие не скрывали, что едут в Чечню на заработки. И отношение Игоря к своей боевой деятельности не казалось противоестественным.

Узнал я ещё, что Игорь, как и я, военное училище не заканчивал, но не потому, что учился в университете, а потому, что служил десять лет прапорщиком по комсомольской линии, по этой же линии, ставшей воспитательной, и перешёл в штаб, а оттуда его направили на трёхмесячные курсы – получил лейтенанта, потом, через два года, старлея и совсем недавно, перед командировкой, – капитана.

5

Мы пили водку из третьей бутылки и переходили уже из той стадии опьянения, в которой говорят о женщинах, в следующую. Лицо Корнеева всё больше становилось дубовато-воинственным.

– Сан Саныч, а ведь противник не дремлет!

– Не дремлет?

– Не дремлет!.. Надо потрепать его… Давай по последней… разливай, чё там, и в бой!

– Давай. За нас…

Через минуту Корнеев снимал трубку и накручивал аппарат полевой связи.

– Товарищ майор? Сергей Евгенич, разрешите открыть огонь?.. Есть уничтожить!.. Есть поддержать огонь!..

К майору Головченко вчера тоже приехала «замена» в виде замполита батальона Лихолата. И там, на РОПе, наше руководство, очевидно, находилось в той же фазе воинственности, что и мы.

– Никакучий тоже Головченко. Сам кричит, чтобы я его поддержал огнём. По нему противник собирается нанести удар… Кошевой!!!

– Я, тащ…

– Елагина ко мне! Всех сержантов давай сюда!

– Понял.

– Не «понял», а «есть», тащ сержант!..

Я шёл во тьме через дорогу за Кошевым на позицию ЗУ-23. Расчёт уже приноравливался. Два длинных спаренных ствола поворачивались влево-вправо, опускались в направлении реки и устремлялись в звёздное небо. Нас у зенитки собралось человек семь-восемь – целая боевая группа. Коренастый сержант-зенитчик Елагин с Корнеевым уточняли цели. Капитан ждал выстрелов РОПа. Наконец из-за горного массива потянулись трассирующие ленты.

Тишина взорвалась. «Огонь!» Зэушка задрожала, огненные пунктиры понеслись в заснувшие горы на другом берегу реки. «Огонь!»…