– Есть у него родители, нормальные люди, не злые, работают даже. Отец биндюжником в портовом районе, а мама посуду моет в кабаке для матросов. Только пьют много – дешёвого самогону добудут и гуляют до утра. В такие дни Суслику от них часто доставалось, он всё от них в собачьей будке прятался (собак у нас мало, будки с давних времён пустые стоят), а потом к Конраду прибился. Так и живёт, то дома, то у Конрада.

– И что, хватает вам пособия, которое Конрад получает?

– Этого пособия и одному взрослому на еду не хватит. Мы с Сусликом добываем еду. Просим милостыню, Конрад этим недоволен ужасно, злится, ругает себя, но приходится ему с этим мириться. А бывает, и стащим чего-нибудь, об этом мы Конраду никогда не говорим. Этого он терпеть не будет. И не зачем ему об этом знать. В общем хорошо живём, не на что жаловаться, голодными не сидим.

– Вот я болван, – Максим хлопнул себя по лбу, – ты ведь есть хочешь, а я не накормил, не напоил, а расспрашиваю.

Максим схватил сумку и стал вынимать свёртки и разворачивать их на столе. Через несколько мгновений сумка наполовину опустела, а на столе были разложены галеты, твёрдый сухой сыр, помидоры, пучок свежей пряной зелени, пакет с миндальными орехами, крепкие спелые яблоки, сладкое печенье и даже маленькая баночка с мёдом.

– Мяса нету, извини, и воды только фляжка. Ещё у меня есть рис и фасоль, но их варить надо. Я думаю, я их здесь оставлю, ты потом заберёшь, мне они дальше не понадобятся.

– Мясо, – фыркнул Малыш, подходя к столу, – у нас его тоже не бывает. А крупу с собой возьми пока до места не доберёмся, а там посмотрим, – Малыш рассматривал стол, не решаясь взять что-нибудь первым.

– Бери всё что хочешь, – сказал Макс, протягивая Малышу фляжку с водой, – я не хочу есть.

– Врёшь! – грустно сказал Малыш, – Конрад тоже так говорит.

– Совсем не хочу, я по утрам не ем, Максим встал с ящика и ногой подтолкнул его к малышу.

Малыш недоверчиво оглядел Макса с ног до головы, но упрашивать себя не заставил. Через полчаса изобилие на столе заметно поредело, можно сказать, от него ничего не осталось, а Малыш окунал печенье в банку с мёдом и тянул его в рот, добавляя к помидорным разводам на щеках медовые пятна с крошками.

– Вкусно, но я больше не могу, – запихав в рот последний кусок печенья, малыш пристроил острый подбородок на сложенных на столе руках и разглядывал Максима, присевшего на подоконник. – Спасибо.

– На здоровье, Малыш, жаль не могу накормить тебя по-настоящему.

– А это что тебе понарошку? – удивился мальчик.

– Это походная еда. По-простому.

– Мне нравится.

– Оно и видно, – засмеялся Максим, – вон весь перемазался, – Максим, достал платок и собрался вытереть Малышу лицо, но тот отскочил в сторону, уронив ящик.

– Чего ты, – надул губы Малыш, – я же не маленький, – и стал тереть щеки подолом грязной майки. Результат оказался противоположный желаемому.

– Вот чудо, конечно большой, – Максим порывшись в сумке, выудил оттуда небольшое зеркало и протянул Малышу, – На, держи!

С зеркалом дело пошло лучше и вскоре Малыш если и не был чистым, то выглядел не хуже, чем до завтрака.

Максим сел на тюфячок, прислонился к стенке и со вздохом вытянул ноги, покрутил ступнями в своих странных ботинках. Откинул голову назад, уперев затылок в шершавые тёплые доски, отчего его светлые волосы взъерошились ёжиком. Сложил ладони на животе, почесав большим пальцем, запястье левой руки, прикрыл газа. Малыш секунду поколебавшись, плюхнулся рядом, толкнув Максима в локоть, но затем, будто застеснявшись, чуть отодвинулся, подтянув исцарапанные коленки и обхватив их руками.

– Если ты такой большой, то почему тебя зовут Малыш?

– Ну, это же давно так стали звать, когда я ещё был совсем маленький. Мама никак не назвала. Не успела. А отцу, видать, всё равно было. Так и звали Малыш, потом привыкли, никто уже не удивляется.

– А ты хотел бы, чтобы у тебя было имя? Ну как у всех. – Максим приоткрыл один глаз, покосился на Малыша, но тот не заметил – смотрел куда-то вдаль, словно мог видеть сквозь стены, а скорее, никаких стен вовсе не замечал.

– Я бы хотел, чтобы мне имя придумала мама. Наверно, хорошо, когда у тебя есть мама. Вон Суслику у Конрада хорошо, а он, как только можно, кода родители трезвые, домой бежит, торопится. И совсем другой становится. Я не знаю, как объяснить, он и улыбается чаще, и как бы выше становится. Вообще-то мама у Суслика хорошая, добрая, только уставшая всё время и какая-то грустная. Редко улыбается.

– А Конрад часто улыбается?

– Да ты чего, он совсем не улыбается. Он такой… такой… серьёзный, нет, суровый. Но это только на вид. А на вид мужчина и должен быть суровым и даже грозным, чтобы всем сразу видно было, что стоит держаться подальше. Не то, что ты. – Малыш легонько ткнул Макса в бок.

– А чего я?

– Ну, – смутился малыш, – вырядился как девчонка – штаны синие, рубаха красная, ещё шляпа на голове.

– А я думал красиво, – Макс приоткрыл глаза, обвёл взглядом свою рубашку, искоса глянул на Малыша.

– Ну, красиво. А где же суровость? За версту видно, что ты наивный и беззащитный, ты цель для любого шустрого да проворного. Выпусти тебя на базар даже в центральном районе, и ты живо лишишься всего, и хорошо, если живым уйдёшь.

– А может я очень даже опасный и хитрый.

– Ага!

– Может, я нарочно так оделся, чтоб никто не догадался, а сам замышляю страшное злодейство.

– Ага, – малыш хихикнул, – уж ты, как раз страшный злодей.

– Вот, даже ты не догадался, – сказал Максим страшным завывающим голосом, – сейчас поймаю тебя и съем, и повернулся к Малышу.

Малыш со смехом и визгом откатился от Макса, – не поймаешь, никогда.

Макс вернулся к прежней позе, – чего тебя сейчас-то ловить, вон костлявый какой. Сначала я буду тебя откармливать, станешь ты толстый, ленивый, неповоротливый как бегемот. Вот тогда и поймаю.

– У, это не скоро случится, – засмеялся Малыш, – пока можешь откармливать. Я сейчас вернусь, – и выскользнул за дверь.

Максим напрягся, и, обернувшись через плечо, выглянул в щель между досок. Щёлка была узкая, и видно было очень мало, но Макс разглядел, что Малыш не ушёл далеко, отбежав на десять шагов и почти уткнувшись лицом соседний дом, стоя спиной к Максу, Малыш начал торопливо расстёгивать штаны. Макс улыбнулся и, отвернувшись, расслаблено закрыл глаза.

Малыш вскоре вернулся, сел рядом с Максом и, зевая, сказал, – ты уже начал меня откармливать. А может, я не против, чтобы так и было, – слова его становились всё тише, – до тех пор, пока ты не решишь, что я достаточно толстый, как…

– Я бы рад тебя откормить, Малыш, но я должен идти дальше… – Макс скосил глаза в сторону Малыша, но тот уже спал, доверчиво прислонив голову к плечу Макса. Макс замер, боясь пошевелиться, и снова закрыл глаза.

Малышу вновь снились цветочные холмы, разноцветные бабочки, стрекочущие кузнечики. Толстый шмель долго кружил вокруг Малыша, гудя то в одно, то в другое ухо. Малыш чувствовал – не ужалит. Трава и цветы цеплялись, щекотали голые коленки и пахли летом, солнцем, облаками, дальними таинственными странами, невероятными приключениями. Малыш так глубоко вдыхал, что у него начала кружиться голова и он, повернувшись, раскинув руки, смеясь, повалился на самой верхушке холма и разглядывал редкие белые облака.

Вот Линда улыбается Малышу и машет ему своим голубым платком. Вон то облако словно конь со всадником, всадник пригнулся к гриве, поджал ноги к седлу. Торопится видно по важному делу, друзьям на помощь. И конь мчится во весь опор, грива и хвост вьются по ветру, копыта выбивают по мостовой бравый марш. А вот это как огромный белый кузнечик, сидит на травинке, выставив вверх острые коленки и вытянув усики, будто прислушивается к маршу, выбиваемому лошадиными подковами. А вон… вон там, там облако похоже на Конрада, только здесь у него обе ноги и он приплясывает в такт этого марша.

Облака текли, меняли форму, Линда отвернулась, кузнечик ускакал в траву, вот и конь уже исчез, унеся с собой и весёлый марш, а всадник вдруг встал прямо перед Конрадом во весь рост. Молодой, высокий и Малыш вдруг угадал – это Йозеф, и Конрад узнал его, спешит к сыну, чтобы обнять после долгой разлуки. А вместо марша слышна совсем другая музыка. Нет. Песня! Это Йозеф поёт:

Споёмте, друзья, ведь завтра в поход

Уйдём в предрассветный туман.

И всё в небе смешалось, Малыш бросился, протянул руки к ускользающему Конраду, вздрогнул и проснулся, сердце колотилось как барабан, провёл по щеке тыльной стороной ладони – там было мокро. Он вскочил и выбежал на улицу.

Максим, стороживший сон Малыша и сам едва задремавший, ничего не понял и выглянул всё в ту же щёлку. Малыш, на крыльце отвернувшись, тёр глаза кулаками и шмыгал носом, его плечи вздрагивали. Максим почувствовал, что в груди рядом с сердцем словно образовалась дыра, в которую сунули тяжёлый неровный булыжник и крутят его там, он поспешно отвернулся и сел как до этого Малыш, обхватив колени руками. Этот незнакомый мальчишка, которого он не знал ещё вчера, вдруг заставил его страдать и беспокоиться: «что будет дальше? Как я смогу теперь спокойно уйти и оставить всё, так как есть? Забыть эту встречу и этого малыша, которому так грустно и одиноко?»

Хмурый Малыш вернулся в дом, не забыв запереть дверь на крючок. На лице у него не было никаких следов недавнего происшествия, только глаза были слегка красноватые. На Макса он старался не смотреть.

– Хочешь? – Максим, протянул мальчишке флягу, – там осталось немного воды.

– Давай, – Малыш, всё ещё не глядя на Макса, взял флягу и сделал несколько глотков, – извини, кажется, я все выпил, – теперь он посмотрел Максу в глаза, протягивая флягу. Взгляд его был хмурым, и с вызовом.

– Ничего. Мне не надо. – Макс бросил флягу рядом с собой на тюфяк. Помолчали.

– Это был просто сон, – сказал малыш через некоторое время.

– Страшный?

– Пф! – Малыш фыркнул, – вот ещё! Нет, это был хороший сон.

– Понимаю.

Малыш икоса посмотрел на Максима, тот выдержал взгляд спокойно, глядя прямо в глаза.

– Сначала весёлый, а потом… потом грустный, но хороший.

– Расскажешь?

– Нет. – Быстро и как-то резко ответил Малыш, потом смягчился – ну, может позже, я сейчас не хочу вспоминать, – и Малыш как-то подозрительно часто заморгал и отвернулся.

– Конечно не сейчас, – заторопился Максим и подумал про себя, – «Вот, болван бесчувственный».

– Может, ты расскажешь, куда тебе так срочно надо?

– Извини, Малыш, может быть тоже позже.

– Как хочешь, – Малыш равнодушно пожал плечами, но его глаза выражали явное недовольство.

– Пойми, это может быть опасно. Прежде всего, для тебя.

– Я не боюсь.

– Конечно. Ты очень храбрый мальчик. А вот я боюсь. Боюсь, лишние знания могут тебе сильно навредить. Я доверил бы тебе всё что угодно, если бы это касалось только меня. Но здесь опасность может грозить всем, кто знает хоть крупицу. Каждое лишнее моё слово преумножает опасность для тебя, я не могу и не хочу рисковать не собой, другими. Такое уже случалось! Из-за меня, из-за моих неосторожных слов, пострадали посторонние ни в чем неповинные и вообще непричастные люди. С тех самых пор мне кажется, что каждое моё действие, и даже каждое слово – это тот выбор, который может повернуть всю мою или чью-то судьбу. Каждый шаг, каждая секунда – это твой выбор, за который ты отвечаешь. Не знаю, понимаешь ли ты меня?

– Я понимаю, – тихо сказал Малыш. Отвёл глаза, и нарочито глядя мимо Максима, сказал, – я не требую от тебя никаких подробностей. И не вправе требовать доверия к себе, я его не заслуживаю.

– Ну что ты, Малыш!

– Нет, не заслуживаю. Времени у нас много, и я хочу рассказать тебе, Максим, одну историю. – Малыш задумался и надолго замолчал. Максим терпеливо ждал.

А в мыслях Малыша невольно снова и снова крутились слова незнакомой песни на неизвестном чужом языке, но такие вдруг понятные будто, он знал их всегда. Услышь он хоть ещё одно слово на том же языке, Малыш наверняка ничего бы не понял, а смысл этих простых, странно звучащих слов рождался сам собой. Малыш вдруг осознал, он может, конечно, то же самое сказать на своём языке, но это вызывает в нем недовольство, протест, странное чувство исчезнувшей сказки, горечь и пустоту. А память о том, как песня звучала во сне, о том, как был счастлив Конрад, как был счастлив там сам Малыш, и эта радость почему-то давила на грудь, сжимала горло и наливала глаза нежданной влагой. Малыш раньше и не знал, что радость и грусть могут так неразделимо слиться вместе и так вдохновлять, и одновременно мучить.

Но даже мучения были странными, противоречивыми. От них хотелось избавиться и не хотелось ни в коем случае забыть или потерять. И снова:

Споёмте, друзья, ведь завтра в поход

Уйдём в предрассветный туман.

«Нет. Нет, только не сейчас. Нужно отвлечься», – ещё немного и пришлось бы снова прятать глаза, или пуще того, бежать на улицу. Нельзя же плакать при людях. Даже Конрад давным-давно не видел его слёз, кроме того дня. И откуда теперь их столько, малыш понять не мог. Ведь были и проблемы, и обиды, и унижения, и боль, и страх (который Малыш прятал основательней всего) и не было никаких слёз. А тут песня. Песня! Хотя Малыш понимал, что не только песня тому причиной. И странное место, и странный донельзя незнакомец, и странные сны, вдруг зарядившие чередой, и этот разговор о выборе и ответственности всё это сыграло свою роль. И ещё история, которую он собрался рассказать. Все ручейки стеклись в одну реку и прорвали плотину, которую старательно возводил Малыш в своей душе. Что поделаешь, видать, она была не слишком прочна. Придётся строить новую плотину, нельзя же так жить – чуть, что и сразу в слёзы, как дитё малое или девчонка. Да. Как девчонка! Точнее, девочка. Да, именно о ней и будет история. Мысли малыша, наконец, оставили недавний сон и углубились в воспоминания, он тихо, словно через силу, стал рассказывать.

В тот день его послали в южный район, присмотреться к разным домам. Нет ли богатых домов, где хозяев временно нет на месте, какова охрана, сколько людей проживает в доме. В общем, обычное дело – найти дом, подходящий для ночной кражи. Мальчишки лучше всего подходили для такой работы, и им платили за это неплохо, в зависимости от успешности предприятия и количества добычи. Малыша приглашали на такие дела неохотно – Конраду криминальную информацию никогда не доверяли, считали его слишком честным, что в старом районе служило плохой репутацией. В этот раз Малыша просто предупредили, чтобы Конраду ни слова. Он и сам бы не стал рассказывать об этом деле, понимал – Конрад будет вне себя, узнай он о том, чем Малыш занимался.

Малыш не хотел обманывать старого учителя, не хотел его огорчать и злить, но деньги были нужны. Очень нужны. О жителях ограбленных домов Малыш почти не сожалел, да и, честно говоря, не особо думал. А если бы думал, то решил бы что они, сами во многом виноваты – думают только о своём богатстве. Вон как с Конрадом, например, поступили – он их детей всю жизнь учил, может и сами у него учились, а пришла беда никто не помог. Пожалуй, Малыш был одним из немногих, кто искал себе хоть малейшие оправдания. Большинство жителей старого района, промышлявших кражами и грабежами, считали это вполне естественным и даже почётным делом.

Как бы там ни было, а Малыш отправился на своё задание. Это было совсем не просто. Полицейские в южном районе своё дело знали, и вряд ли оставили без внимания оборванца, болтающегося у приличного особняка. Многоэтажные дома со множеством квартир, мало подходили по причине большого количества свидетелей и малой добычи. Жители этих домов были не в пример беднее хозяев собственных особняков. Нужно было выискивать такие дома, где соседи были подальше, а деревьев и кустов поблизости было побольше. Так чтобы можно было незамеченным подобраться к дому (или хотя бы к саду, окружающему дом). Иногда укрытием могли служить стены, заборы или даже пустующие дома (такие встречались и в южном районе).

Малыш бывал, конечно, в южном районе, в основном подальше от центральных улиц, пробирался вдоль глухих заборов, вдоль стены, отделяющей южный район от западного, где дымили и гудели многочисленные фабрики. Укромных мест было много, если бы не местные мальчишки. Они, правда, боялись связываться с пацанами из старого района, но, если ты был один, а их много это могло кончиться (и зачастую кончалось) побоями. И Малышу доставалось несколько раз, но дело есть дело.

В тот памятный день он свернул на улицу, на которой никогда прежде не бывал. И тут же увидел полицейского, шагающего по другой стороне улицы. Хорошо, что он удалялся и был спиной к Малышу. Малыш, пригнувшись, шмыгнул в кусты, плотно растущие вдоль забора и покрытые множеством розово-белых мелких цветков, кустарник оказался колючим и несколько свежих царапин добавились к старым на руках и ногах Малыша. Забор, к которому приник Малыш, был высоким, но редким, сквозь просветы между старых досок был виден недостроенный трёхэтажный дом из красного кирпича под красной же черепичной крышей. Вернее, дом был почти достроен, стены, и крыша как уже заметил Малыш, имелись в наличии и полной исправности, а вот окон и дверей не было и в помине, вместо них проёмы закрывали деревянные щиты, обитые посеревшим от времени, облезшим местами картоном. Слуховое окно под самой крышей и вовсе было открытым, и его, судя по множеству следов, облюбовали голуби.

Малыш лизнул свежую царапину на руке. Было бы удачей пробраться туда внутрь, можно наблюдать сразу за двумя улицами (дом стоял на углу) и самому быть скрытым ото всех любопытных глаз. Но Малыш не спешил. Пустой дом интересовал, уж точно не только его, местные мальчишки не могли оставить в покое это замечательное место. И верно, вон там, во втором окне на первом этаже щит не приколочен, а только прислонён. А вон там, в дальнем углу забора, явно разводили костёр. В вырытой ямке, прикрыв для верности несколькими кирпичами, чтобы не заметили с улицы. Все следы довольно старые, а это и хорошо, и плохо. Хорошо если им надоело лазать по пустому дому, и они нашли место поинтересней для своих игр. И плохо – долгое отсутствие может заставить соскучиться по такому чудесному месту и побудить вернуться в любой момент.

Пора была действовать. Пчелы, кружившие вокруг сладко пахнувших цветков на кустах, кружили уж слишком близко от Малыша, и он всё плотнее вжимался в забор. Полицейский, дойдя до следующего перекрёстка, не ушёл дальше, а стоял там, заложив руки за спину, лениво покачивая дубинкой, цеплявшейся ремешком за его запястье, и рассматривая полосатую кошку, спящую на ветке дерева. И малыш решился, осторожно прижав руками уши, он просунул голову между досок забора, и, выдохнув посильнее (хотя этого и не требовалось), протиснулся на другую сторону.

Теперь нужно пробраться в дом, кусты были не высоки, а большие промежутки в заборе давали довольно уверенный обзор. Позади участка и справа имелись соседи, но дома их были пониже, а забор повыше и поплотнее, так что их взглядов Малыш не очень опасался. Но спереди, где в заборе имелись ворота, закрытые намотанной ржавой цепью с большим висячим чёрным замком, и слева, где у забора прятался Малыш, была открытая улица. И с улицы, и из домов на другой её стороне вид открывался предостаточный, и этот гад, полицейский никак не желал убраться с глаз долой.

Малыш, пригибаясь и почти на четвереньках, пополз вдоль забора позади дома. Высокой травы вдоль забора, росло много, может она его скроет, жаль только, было много и крапивы. Он переметнулся за дальний угол дома и прижался к стене, почёсывая обожжённые крапивой коленки. Осмотрелся. С этой стороны двор зарос ещё больше. Раскинули листья огромные лопухи, лебеда, всё та же крапива, акант расставил свои рассечённые листья, пыльно-зелёная полынь тянулась вверх, желтели головки цветов осота. И вот она удача! Подвальное окно, загороженное от посторонних взглядов зарослями травы, оставалось открытым.

Малыш лёг на землю и осторожно заглянул в окно, прислушался, принюхался, подождал, пока глаза привыкнут к темноте. (После яркого солнечного света перед глазами плавали разноцветные пятна). Улёгся на живот, стараясь не ободрать колени, засунул ноги в окно, потом пролез дальше и повис, пытаясь удержаться за край окошка. Локти больно резал нижний срез проёма, а до пола он так и не достал, и болтал в воздухе босыми ногами. Нужно было решать: вверх или вниз. Малышу стало страшно – вдруг он не сможет выбраться из этого мрачного подвала, но в этот момент одна рука соскользнула, и Малыш сорвался вниз.