Цитаты из книги «В круге первом»

– Испортить народ – довольно было тридцати лет. Исправить его – удастся ли за триста?

Симочка, я не считаю, что я хороший человек. Даже – я очень плохой, если вспомнить, что я делал на фронте в Германии, как и все мы делали. И теперь вот с тобой… Но поверь, что этого всего я набрался в вольном мире – поверхностном, благополучном. Поддался внушению, когда плохое изображается дозволенным. Но чем ниже я опускался туда, тем… странно… Не будет меня ждать? – пусть не ждёт. Лишь бы меня не грызло…

А на телевидении… нельзя бы остаться? – Вы отказываетесь?!

– Заключённый Герасимович. – Пусть войдёт, – кивнул Яконов. Он сидел особняком от своего стола, на маленьком стуле, расслабнув и почти вываливаясь вправо и влево. Герасимович вошёл, поправляя на носу пенсне, и споткнулся о ковровую дорожку. По сравнению с этими двумя толстыми чинами он казался очень уж узок в плечах и мал. – По вашему вызову, – сухо сказал он, приблизясь и глядя в стенку между Осколуповым и Яконовым. – У-гм, – ответил Осколупов. – Садитесь. Герасимович сел. Он занимал половину сиденья. – Вы… это… – вспоминал Фома Гурьянович. – Вы… – оптик, Герасимович? В общем, не по уху, а по глазу, так, что ли? – Да. – И вас это… – Фома поворочал языком, как бы протирая зубы. – Вас хвалят. Да. Он помолчал. Сожмурив один глаз, он стал смотреть на Герасимовича другим: – Вы последнюю работу Бобра знаете? – Слышал. – У-гм. А что мы Бобра представили к досрочному? – Не знал. – Вот, знайте. Вам сколько сидеть осталось? – Три года. – До-олго! – удивился Осколупов, будто у него все сидели с месячными сроками. – Ой, до-олго! – (Подбодряя недавно одного новичка, он говорил: «Десять лет? Ерунда! Люди по двадцать пять сидят!») – Вам тоже б досрочку неплохо заработать, а? Как это странно совпадало со вчерашней мольбой Наташи!.. Пересилив себя (ибо никакой улыбки и снисхождения он не разрешал себе в разговорах с начальством), Герасимович криво усмехнулся: – Где ж её возьмёшь? В коридоре не валяется. Фома Гурьянович колыхнулся: – Хм! На телевизорах, конечно, досрочки не получите! А вот я вас на Спиридоновку на днях переведу и назначу руководителем проекта. Месяцев за шесть сделаете – и к осени будете дома. – Какая ж работа, разрешите узнать? – Да там много работ намечено, только хватай. Есть, например, такая идея: микрофоны вделывать в садовые скамейки, в парках – там болтают откровенно, чего не наслушаешься. Но это – не по вашей специальности?

Кто князь Курбский? – изменник. Кто Грозный? – родной отец. Только тот Курбский ушёл от своего Грозного, а Иннокентий не успел.

«Не должно бояться телесных страданий. Кто знает предел страдания, тот предохранён от страха. Продолжительное страдание – всегда незначительно, сильное – непродолжительно. Мудрый не утратит душевного покоя даже во время пытки. Память вернёт ему его прежние чувственные и духовные удовольствия и, вопреки сегодняшнему телесному страданию, восстановит равновесие души».

«Вера в безсмертие родилась из жажды ненасытных людей, безрассудно пользующихся временем, которое природа отпустила нам. Но мудрый найдёт это время достаточным, чтобы обойти весь круг достижимых наслаждений, а когда наступит пора смерти – насыщенному отойти от стола жизни, освобождая место другим гостям. Для мудрого достаточно одной человеческой жизни, а глупый не будет знать, что ему делать и с вечностью».

«Следует знать, что безсмертия нет. Безсмертия нет – и поэтому смерть для нас – не зло, она просто нас не касается: пока существуем мы – смерти нет, а когда смерть наступит – нет нас».

«Внутренние чувства удовольствия и неудовольствия суть высшие критерии добра и зла».

Всё внутри Иннокентия противно обмякло. Он ждал стука. Было страшно, раздирающе страшно, что сейчас войдут и арестуют. Мелькала мысль – не открывать дверей. Пусть ломают.