непереносимо было ему слышать что-нибудь, начиная с этого стука ложек по тарелкам, и видеть эти железные кровати, грубые одеяла, стены, лампы, людей. Ощущение было, что он попал в западню, и до утра нельзя сделать никакого решительного шага.
И прильнувши лбом к ночному стеклу окна, она круто решила, что хотя лечение идёт всё хуже, но с этого дня, ни на кого не надеясь, она вылечит себя сама – одним решением жить и быть счастливой.
«Отличное состояние одинокого творчества. Его свойство: во время пустых дел (хозяйство, лыжи, велосипед) какая-то подъёмная площадочка в тебе всё время подаёт и подаёт наверх мысли, просто заваливает, успевай записывать в разные места. Это работает подсознание, домысливая то, чего ты не домыслил вчера и позавчера.
А смысл-то жизни очень прост – непостыдно умереть, умереть порядочным человеком, чтобы, когда будешь умирать, не было совестно, чтобы совесть твоя была чиста.
окружающие – какие-то глупые сороки, целыми днями ведут глупейшие споры, от чего я отвык за год кок-терекской келейной жизни, да таких-то дурных нарочно не соберёшь. Шахматы стоят – никто не играет»[95].
Если они друг другу симпатичны. Если им так приятно друг с другом быть и разговаривать. Если когда-нибудь он сможет и брать её за руки, и обнимать за плечи, и смотреть нежно близко в глаза – то неужели же этого мало? Да даже и много более того – и неужели мало?..
«А иногда я так ясно чувствую: что во мне – это не всё я. Что-то уж очень есть неистребимое, высокое очень! Какой-то осколочек Мирового Духа. Вы так не чувствуете?»