Цитаты из книги «Архипелаг ГУЛАГ. Книга 1»

Тем более убийство активиста никогда не приравнивалось к убийству рядового человека

люди, уходя на работу, всякий день прощались с семьёй, ибо не могли быть уверены, что вернутся вечером

Ты окунаешься в гущу И – незаполнимая бездна между вами! Ни крикнуть им, ни заплакать над ними нельзя, ни потрясти их за плечи: ведь ты – дух, ты – призрак, а они – материальные тела. Как же внушить им – прозрением? видением? во сне? – братья! люди! Зачем дана вам жизнь?! В глухую полночь распахиваются двери смертных камер – и людей с великой душой волокут на расстрел. На всех железных дорогах страны сию минуту, сейчас, люди лижут после селёдки горькими языками сухие губы, они грезят о счастьи распрямлённых ног, об успокоении после оправки. На Колыме только летом на метр отмерзает земля – и лишь тогда в неё закапывают кости умерших за зиму. А у вас – под голубым небом, под горячим солнцем есть право распорядиться своей судьбой, пойти выпить воды, потянуться, куда угодно ехать без конвоя – какое ж электричество в коридоре? при чём тут свекровь? Самое главное в жизни, все загадки её – хотите, я высыплю вам сейчас? Не гонитесь за призрачным – за имуществом, за званием: это наживается нервами десятилетий, а конфискуется в одну ночь. Живите с ровным превосходством над жизнью – не пугайтесь беды и не томитесь по счастью, всё равно ведь: и горького не довеку, и сладкого не дополна. Довольно с вас, если вы не замерзаете и если жажда и голод не рвут вам когтями внутренностей. Если у вас не перешиблен хребет, ходят обе ноги, сгибаются обе руки, видят оба глаза и слышат оба уха – кому вам ещё завидовать? зачем? Зависть к другим больше всего съедает нас же. Протрите глаза, омойте сердца – и выше всего оцените тех, кто любит вас и кто к вам расположен. Не обижайте их, не браните, ни с кем из них не расставайтесь в ссоре: ведь вы же не знаете, может быть, это ваш последний поступок перед арестом, и таким вы останетесь в их памяти!..

В годы, когда арестантские дела не имели конечных назначений, пересылки превратились в невольничьи рынки. Желанные гости на пересылках стали Человеческая природа если и меняется, то не намного быстрей, чем геологический облик Земли. И то чувство любопытства, смакования и примеривания, которое ощущали двадцать пять веков назад работорговцы на рынке рабынь, конечно, владело и гулаговскими чиновниками в Усманской тюрьме в 1947 году, когда они, десятка два мужчин в форме МВД, уселись за несколько столов, покрытых простынями (это для важности, иначе всё-таки неудобно), а заключённые женщины все раздевались в соседнем боксе и обнажёнными и босыми должны были проходить перед ними, поворачиваться, останавливаться, отвечать на вопросы. «Руки опусти!» – указывали тем, кто принимал защитные положения античных статуй (офицеры ведь серьёзно выбирали наложниц для себя и своего окружения).

Фантазия литераторов убога перед туземной бытностью Архипелага. Когда желают написать о тюрьме самое укоризненное, самое очернительское – то упрекают всегда * * *

После торжественных слов «к расстрелу!» судья оставил паузу для аплодисментов – но в зале было такое мрачное напряжение, слышны были вздохи и плач людей чужих, крики и обмороки родственников, что даже с двух передних скамей, где сидели члены партии, аплодисментов не зазвучало, а это уже было совсем неприлично. «Ой, батюшки, что ж вы делаете?!» – кричали суду из зала. Отчаянно залилась жена Универа. И в полутьме зала в толпе произошло движение. Власов крикнул передним скамьям: Когда мы подсчитываем миллионы погибших в лагерях, мы забываем умножить на два, на три…

Заведующая хлебным магазином. – Скажите, много ли у советской власти хлеба?(А ну-ка! Что ответить?.. Кто решится сказать: я не считал?)– Много…– А почему ж у вас очереди?– Не знаю…– От кого это зависит?– Не знаю…– Ну как вы не знаете? У вас кто был руководитель?– Василий Григорьевич.– Какой, к чертям, Василий Григорьевич! Подсудимый Власов! Значит, от него и зависело.Свидетельница молчит. Председатель диктует секретарю: «Ответ. Вследствие вредительской деятельности Власова создавались хлебные очереди, несмотря на огромные запасы хлеба у советской власти».

Сам Власов не упустил последнего случая высказать дерзость: [129]

Прокурор заявил ходатайство: хотя Ставров умер в тюрьме, но его предсмертные показания зачитать здесь и считать данными на суде (а на ставровских-то показаниях все обвинения группы и построены!). Суд согласен: включить показания умершего, как если б он был жив (с тем, однако, преимуществом, что уже никто из подсудимых не сумеет его оспорить).

Процесс Союзного Бюро Меньшевиков (1–9 марта 1931). Спецприсутствие Верховного Суда, председатель почему-то Шверник, а так все на местах – Антонов-Саратовский, Крыленко, помощник его Рогинский. Режиссура уверена в себе (да и материал не технический, а партийный, привычный) – и вывела на сцену 14 подсудимых.