Глава 2

Тюрьма Ландсберг считалась местом, откуда невозможно сбежать. Собственно, трудно найти на земле подобное заведение, где служащие утверждали бы обратное. Однако Ландсберг был историческим местом во всём видимом и невидимом пространстве близ Мюнхена. Стоит лишь вспомнить начало XIV века и начало года, когда весна взбудоражила Париж, а заодно и всю Европу сожжением на костре Жака де Малэ, магистра ордена тамплиеров. Ландсберг тогда был одной из опорных крепостей ордена «бедных рыцарей».

Сожжение гроссмейстера послужило кульминацией мировой битвы, особым моментом вечно сражающихся на земле сил. На несколько дней раньше разыгранного сожжения магистра Филипп IV Красивый, король Франции, разослал с негласного благословения Папы указ, в котором приказал лишить орден власти и влияния во всех доступных и недоступных местах одновременно. Но Ландсберг не оказался слишком доступным, и «бедные рыцари», как именовали себя тамплиеры, долго отбивались, чем немало досадили «победившему» противнику.

Когда же Ландсберг стал выполнять историческую роль тюрьмы, это ничуть не повлияло на его рейтинг. Наоборот, считалось, что если уж попал кто сюда – назад на свободу все пути обрезаны и восстановленными быть вряд ли могут. То есть каждый заключённый имел свои права и срок: одним продлевали пребывание в тюрьме за провинности, другим просто обещали обязательно освободить, но только завтра или же послезавтра. Главное – научись терпеливо ждать!

Собственно, это изобретение с продлением заключения на неизвестное время послужило примером для НКВД при организации и комплектации российских исправительных лагерей смерти. Более того, дурной пример обещания каких-либо привилегий и последующего невыполнения обязательств стал передаваться в партийной верхушке Советской России как символ и сущность власти по наследству.

А в немецкой тюремной крепости некоторых заключённых иногда всё-таки освобождали, но очень уж неохотно. Тюремное начальство пыталось не ударить лицом в грязь перед любимым правительством и с честью отстаивало звание самой образцовой тюрьмы на свете.

Профессор Мюнхенского университета Карл Хаусхофер прибыл сюда на свидание с одним из своих неординарных ассистентов. Томившегося здесь после известного Мюнхенского пивного путча Рудольфа Гесса следовало увидеть хотя бы для того, чтобы дать оному необходимые поведенческие указания и произвести разборку неправильно выполненных приказов. Более того, заключение Рудольфу Гессу помогал переносить сосед по камере Адольф Шикльгрубер. Этот молодой человек хотя и не дослужился за время минувшей войны ни до каких высших чинов и званий, но сумел обратить на себя внимание совсем другими чертами характера и поведения в обществе.

К тому же профессора удивил тот факт, что Рудольф Вернер Рихард Гесс после неудавшегося пивного путча сбежал в Австрию, но вскоре сам вернулся в Германию и добровольно сдался властям – по той простой причине, что его близкий друг Адольф Шикльгрубер находился в заключении в замке Ландсберг. Власти удовлетворили просьбу добровольно сдавшегося Гесса и посадили обоих молодых людей в одну камеру. Даже печатную машинку «Ремингтон» им выделили. Поэтому Карл Хаусхофер желал поближе познакомиться с необычным приятелем своего студента и ассистента.

Как-то в Вене профессор Хаусхофер решил прогуляться по городскому историческому музею, которым стал замок Харбург. По специальному указу городского правительства средневековый замок привели в надлежащий вид до мельчайших подробностей, так что посетители чувствовали себя попавшими в настоящую рыцарскую крепость. Даже служащие музея были одеты в праздничные одежды средневековых крестьян.

Неспешно обходя длинную дворцовую анфиладу комнат, профессор увидел возле «Копья Судьбы», размещённого в одном из залов, неподвижного молодого человека в солдатской форме, но без знаков различия. Было ясно, что за плечами у отставного гвардейца окопы Первой мировой. А что копьё Лонгина так заинтересовало солдатика, тут ничего удивительного нет. Ведь Лонгин числился когда-то лучшим копьеносцем в центурии Понтия Аквилы Пилата и именно этим копьём был заколот Сын Человеческий на Голгофе по истечении девятого часа распятия. И до сих пор идут философские споры: действительно ли умер Распятый после нанесённой раны?

Оружие недаром получило имя «Копьё Судьбы», ведь оно отняло жизнь Бога, то есть человеческую жизнь Сына Божьего. Недаром Фридрих Ницше после этого безапелляционно утверждал, что Бог умер! Осталась лишь его сила! А отнявший силу владеет ею, пусть даже это не живой человек, а предмет в виде копья. Но этот предмет одним своим существованием может дать владельцу могущество и власть над миром, которого так добиваются во всех странах на протяжении всех обозримых времён истории человеческого общества.

Профессор с интересом заглянул в глаза молодому человеку и увидел в них явный отголосок будущего, тем более что сам солдат чувствовал и осязал это будущее до мельчайших подробностей, но разобраться в видениях пока не мог.

«Лицо его покраснело, глаза сверкали странным светом. Он раскачивался на ногах, охваченный несказанной эйфорией. Само пространство вокруг него, казалось, проникнуто тонким свечением. Лицо его преобразилось, будто какой-то всемогущий дух внезапно вселился в его душу, создавая в нём и вокруг него губительную трансформацию своей собственной природы».^[5]

Вероятно, просто боялся видений, преследовавших его. Да уж, не сразу Москва… ох, нет. Не сразу Берлин строился. А практика завоевания власти у молодого солдата была за плечами и практика немалая, иначе он не пялился бы просто так, от нечего делать, на копьё Лонгина.

– Вы знаете, что это за оружие? – как бы случайно поинтересовался профессор. – Вы так долго его рассматриваете, что меня оно тоже заинтересовало.

– Да, знаю, – твёрдо кивнул отставник. – Я смотрю на копьё Зигфрида. Именно оно принесёт победу своему владельцу!

Карл Хаусхофер вспомнил об этой немногословной встрече в одном из залов музея, потому что сейчас ему предстояло увидеть мечтавшего тогда о победе воина. Пути судьбы неисповедимы и она снова благосклонно свела двух представителей разных слоёв общества.

А ничего в этом мире просто так не случается. Если судьбе угодно было прослыть сводницей, то в этом есть свой сакраментальный смысл, а может быть, и будущее страны, и будущая история. Ведь так всегда и происходит в этом несложном и хаотическом мире.

Профессор покинул Опель-адмирал, услужливо открытый Германом Фиртом, ещё одним ассистентом, приехавшим вместе с профессором. Но, в отличие от Рудольфа Гесса, Фирт старался во всём подражать Хаусхоферу. В этот раз он был одет в такой же коричневый двубортный костюм в полоску, представительскую фетровую тёмно-шоколадную шляпу с глубокой тульёй и широкими полями. Правда, для полного подражания ассистенту не хватало массивного кожаного портфеля с двумя замками, с которым Хаусхофер никогда не расставался, но это была уже излишняя мелочь.

В приёмной для посетителей их встретил сам заместитель начальника тюрьмы и после взаимных приветствий сообщил, что заключённые доставлены в отдельный кабинет для допросов и что профессор имеет право посещать их в любое подходящее для него время. Дирекция тюрьмы относится благосклонно к посещениям таких уважаемых личностей. Эта новость обрадовала Хаусхофера, потому как он полагал плотно поработать с попавшими под арест молодыми людьми.

Массивные железные двери неприветливо лязгнули перед ним, обнажив вход в человекохранилище. Помещение действительно выглядело слишком уж казённым – с отвратительными стенами, вымазанными в жёлто-зелёный «хаки», с прикрученным к полу металлическим столом, стоявшим в центре, и такими же неуклюжими табуретами. Оба заключённых уже поджидали посетителя, хотя вряд ли догадывались, кто их побеспокоил своим визитом.

Дверь утробно лязгнула, и оба заключённых тут же вскочили и приветствовали вошедшего вытянутыми вперёд и чуточку вверх правыми руками с возгласом: «Хайль!». Эта руна «Хагаль», или попросту «Хайль», стала одной из основных в диссидентском движении коричневых рубашек.

Профессор отметил, что молодые заключённые даже в не предвещавших ничего хорошего условиях следили за собой и брились по утрам, то есть соблюдали необсуждаемую армейскую дисциплину. А это значило многое: сломанный человек ни на что уже не годился, как только стать подопытным кроликом для лабораторий. Правда, этим арестантам тоже предстояло исполнить роль подопытных, но несколько иного плана. Хаусхофер подошёл к ним, посмотрел, не мигая, в глаза каждому и удовлетворённо кивнул.

Рудольф Гесс был одет в вельветовую куртку на металлической молнии. Эта застёжка, недавно вошедшая в моду, сразу же стала очень востребованной в различных слоях общества, а для арестованного какой-нибудь «тюремный халат» с застёжкой-молнией – просто модельный шик! Адольф Шикльгрубер выглядел несколько похуже своего сокамерника, поскольку не сменил ещё или же просто не успел сменить потёртое солдатское обмундирование на приличную гражданскую одежду. Скорее всего, молодого человека замучили банальные финансовые затруднения. Это тоже заслуживало особого внимания.

– Как чувствуете себя? Как настроение? – протокольное осведомление о здоровье было для Хаусхофера обычным жизненным ритуалом. – Есть ли какие-нибудь срочные пожелания? Жалобы на содержание?

– Нет, ничего. Спасибо, – постарался бодро ответить Гесс. – Судя по вашему приезду, всякие дальнейшие неурядицы будут легко устранимы. А наши заявления в теперешнем положении могут только отрицательно повлиять на окончательное решение проблемы.

– Кстати, – вскинул на него взгляд Хаусхофер. – Кстати, что это за приветствие «Хайль», которым вы меня встретили?

– Это мы недавно придумали, – объяснил Гесс. – Любой символ – это отражение потустороннего мира, то есть Зазеркалья. Новая национал-социалистическая партия должна иметь свой символический статус, иначе все наши старания могут сойти к нулю. К тому же так звучит одна из древних рун, которая говорит о разрушении старого и возникновении нового. Именно такой мы видим будущую Германию. Но лучше в этом вопросе мы прислушаемся к вашему совету. Во всяком случае, меня это ещё ни разу не подводило.

– Возможно, вы и правы, Рудольф, – профессор потёр кончиками пальцев виски. – Я намерен провести с вами несколько предварительных бесед. Здесь нам никто не помешает, меня это место устраивает, а вам придётся несколько потерпеть. Ну и время сейчас играет нам на руку. Вот вы, – обратился он ко второму заключённому. – Вы помните меня?

– Да, господин профессор, – кивнул тот. – Вы подошли ко мне в замке Харбург возле копья Лонгина. Мне показалось, что мой ответ вам понравился, именно поэтому я вас и запомнил.

– Точно. Именно так, – кивнул Хаусхофер. – Иначе бы вы не были сейчас здесь, на свидании со мной. Но ближе к делу, господа. Вам обоим доподлинно известно, что история человечества – удивительная вещь. Она предстаёт перед человеком фундаментом своего прошлого: вот жизнь этой планеты, вот что на ней случалось и будет случаться, вот кому всегда поклонялись и будут поклоняться. Значит, тебе, человек, решать – нужна ли жизнь вообще? Каждый человек решает эту проблему только сам. И главное решение – за тобой, человек! Что на этой планете должно свершиться, то обязательно свершится, хочешь ты этого или не хочешь. Если же хочешь, то будущее прислушается к тебе. Ведь оно во всей своей неизменности подобно глине, из которой можно вылепить всё, что хорошо для будущего и для настоящего. Я доходчиво выражаюсь?

Оба молодых человека кивнули, а Рудольф достал даже из кармана вельветовой курточки карандаш, блокнот и внёс в него какие-то записи. Возможно, конспект лекций Карла Хаусхофера был для него жизненно необходим, ведь человеку чуть ли не каждый день приходится решать важные проблемы, поэтому нужная подсказка в нужный момент никогда не помешает.

– Так вот, – продолжил лектор. – Человек встаёт перед проблемой поклонения. Поклонись и получишь власть, ибо ты сможешь управлять энергией власти, энергией денег, энергией жизни, энергией информации, которая передаётся из поколения в поколение в человеческой крови. Это настоящая религия человечества. Единая! Делай же историю религии, человек! В начале своего возникновения любая религия живёт и властвует над людьми, включая самых умных и сильных. Потом вместо веры приходит толкование, вместо праведной жизни – обряды, и всё кончается существованием стандартных девизов, борющихся меж собой за чистую, праведную, почётную жизнь. То есть жизнь превращается в догму. В мире, где мы живём, существует только тьма, которую необходимо лепить, обновлять и обустраивать. И закон, по которому ты преподнесёшь для других религию и догму этой религии, будет для всех один, потому что никто ещё не нашёл закона, соединяющего духовный, физический и мистический миры. Да, мост меж ними есть, вы не ослышались! Да, он более чем реален, понятен и существен! Но откуда этот мост, как по нему ходить, куда попадёшь и попадёшь ли куда – не знает никто. Кстати, пути прохождения по мосту во все три параллельных пространства усиленно ищет Эрнст Рэм.^[6] Вы знаете, кто это? Знаете. Вот и хорошо. Только ещё, вероятно, не слышали, что недавно он совершил марш-бросок со своими штурмовиками в Дорнах – одном из городов на границе Швейцарии. А об этой вылазке знать необходимо. Никогда нельзя оставлять без внимания своего будущего противника, даже если поначалу он кажется совсем безобидным, дружелюбным, даже будущим коллегой по партии. В нашей национал-социалистической партии коллегами могут быть только те, кто за нас с первых шагов, но никак не те, кто стремится своими выходками либо обезличить партию, либо отсечь возможное количество потенциальных претендентов на будущее лидерство. Укус со стороны Эрнста Рэма всегда будет неожиданным и жестоким. Так что лучше заранее обрубить ему возможные пути нападения, иначе все пути к победе будут захвачены другим. Запомните это.

– Мы не боимся схватки! – поднял голову Гесс. – Во время Первой мировой я получил три ранения, но это отнюдь не мешает мне отстаивать свои убеждения.

– Хватка у Рэма есть. Есть и стремление к власти, – отметил Хаусхофер. – Только он слаб духом, пониманием мистического мира и умом, а поэтому никогда не сможет стать лидером, хотя рвётся к этому с беспредельным желанием. Но и Рудольф Штайнер^[7] тоже был не слишком большой утратой для нас. Он профессор и неплохой лектор, а всё же нам с ним не по пути. Кстати, у меня с собой есть кое-какие философские выписки. Я вам сейчас прочту.

Пока профессор рылся в портфеле, молодые люди переглянулись. Ведь не каждый день и не к каждому приезжает учитель, да ещё такой непростой. Значит, для чего-то ты ещё нужен и должен сделать этот мир таким, как надо, или таким, каким ему быть надлежит по решению сильных людей государства, властителей мира сего.

Карл Хаусхофер вынул из портфеля папку бумаг, перелистал и вытащил нужную:

– «Магия есть господство над миром через познание необходимости и закономерности таинственных сил мира. Свободы духа я не видел у людей, увлечённых оккультизмом. Они не владели оккультными силами – оккультная сила владела ими… Редко кто производил на меня впечатление столь неприятное, как Штайнер. Ни одного луча, падающего сверху. Всё хотел он добыть снизу, страстным усилием прорваться к духовному миру».^[8] Это высказывание одного русского философа.

– Мне кажется, – подал голос Шикльгрубер, – что нельзя без внимания оставлять российские умы и восточную науку практической магии. Желательно переманивать всех на свою сторону.

– Из истории нам известно, что когда-то могучий, но доверчивый бог Тор схватился со змеем Ёрмургандом, – профессор отложил рукопись, принявшись вспоминать мистическую историю. – Тор размозжил голову змея ударом молота. Только это не было победой. В битве, как и в любой войне, никогда не бывает победителя. Тор после сражения сам сумел сделать только несколько шагов, упал и тут же умер от ядовитых укусов змея. Но из хеля^[9]