Пока наши моряки и морпехи британцам салазки загибали, я с техниками из казанского вертолетного завода делом занимался – «птичку» нашу осторожно выгрузили на берег, и мы стали готовить ее к полету. Техники – Наиль и Сергей – были ребятами опытными. Ведь вертолет мы должны были демонстрировать венесуэльцам, и любая поломка – это гол в наши ворота.

Через день машина была готова к употреблению. И тут меня вызывают к капитану 1-го ранга Кольцову. Он у нас сейчас самый главный. Выше его начальства нет. У нас тут целая эскадра собралась – и учебный корабль «Смольный», и погранец, и танкер с контейнеровозом прибились. Словом, настоящий Ноев ковчег.

Так вот, Дмитрий Николаевич и говорит мне:

– Товарищ старший лейтенант, надо выполнить боевое задание. Вылетите в район финского побережья к острову Мякилуото, где, по нашим сведениям, должна находиться вражеская эскадра. Завтра мы атакуем ее совместно с парусными кораблями русского Балтийского флота, которые находятся в данный момент в Свеаборге. Ну, это у Хельсинки, или, как здесь принято говорить, у Гельсингфорса.

Вы должны точно установить местонахождение англо-французской эскадры, сделать фотоснимки кораблей и вернуться. На всякий случай возьмите пару контейнеров с НУРСами. Специально в драку не лезьте, но если они первыми начнут задираться, то отработайте по ним. Задача вам ясна?

– Так точно, товарищ капитан 1-го ранга, – ответил я. – Значит, поможем нашим?

– Поможем, – сказал Кольцов и улыбнулся: – Надо этих наглецов проучить как следует, чтобы они больше к нам никогда уже не думали соваться.

И вот я лечу. За моей спиной сидит штурман, капитан-лейтенант Игорь Шульгин, который должен вывести меня к острову Мякилуото. Ведь ГЛОНАСС приказал долго жить и ориентироваться теперь придется лишь по приборам и карте. На двух узлах подвески – блоки НУРС Б8В7 с ракетами С-8ДМ, с объемно-детонирующей БЧ – именно то, что нужно для деревянного парусного корабля. Учитывая, что в центре подрыва БЧ температура достигает трех тысяч градусов, корабль, в который попадет хотя бы одна такая ракета, вспыхнет, как зажигалка. Эх, лимонники и лягушатники, знали бы вы, с кем связались!

Каплей вывел меня прямо к острову. Рядом с ним на якоре стоял весь вражеский флот. Незваных гостей оказалось многовато – никак не меньше четырех десятков единиц. Причем чуть ли не половина из них – огромные трехмачтовые боевые корабли. Красивые, заразы, такие и топить-то жалко.

Я сделал над ними круг. Зафиксировав их на бортовую видео-фотоаппаратуру, я собрался было уже отправиться назад, но тут какой-то придурок на фрегате или линкоре – я в этих делах разбираюсь плохо – приказал своим матросам открыть огонь по моему вертолету. Конечно, для нас эта стрельба была как мертвому припарка. Но такую агрессивность следовало наказать. Потому что не фиг… Да и руки чесались разрядить по ним блоки НУРС. Что же, выходит, я зря их взял с собой?

Игорь за моей спиной азартно крутился в сиденье. Ему тоже не терпелось поучаствовать в реальном, а не в учебном бою. Я развернулся, вышел на боевой курс и с помощью обзорно-прицельной системы ТОЭС-521 скорректировал курс вертолета. С расстояния примерно в два километра я выпустил четыре НУРСа по вражескому кораблю, после чего, совершив крутой вираж, стал наблюдать за тем, что произойдет дальше.

Ракеты огненными стрелами устремились к паруснику, матросы которого продолжал азартно палить из ружей в белый свет как в копеечку. Конечно, я не рассчитывал, что все НУРСы попадут в цель, но все равно результат превзошел все ожидания.

Объемно-детонирующие БЧ – страшная штука. Избыточное давление в центре подрыва достигает тридцати килограммов на квадратный сантиметр. Палуба вражеского корабля превратилась в огненный ад. Взлетели какие-то обломки и, как мне показалось, человеческие фигурки. Парусник окутался облаком пламени. Мне вспомнилась картина Айвазовского, изображающая Синопское сражение и охваченные огнем тонущие турецкие корабли. Мне даже стало немного не по себе. Понятно было, что корабль обречен, и если даже к нему подоспели бы современные пожарные суда, то и они вряд ли смогли бы его потушить.

А теперь – по домам, решил я, надо побыстрее доложить о результатах нашей разведки каперангу Кольцову. Завтра их выход на арену. Впрочем, и я могу еще разок слетать, только надо будет взять на подвеску не два блока, а четыре. И не спешить выпустить по врагу все НУРСы сразу. Да, и еще – как прилечу, надо будет сказать Наилю, чтобы нарисовал на борту моей машины первую звездочку.

16 (4) августа 1855 года.

Балтийское море. Неподалеку от Бомарзунда.

Борт учебного корабля «Смольный»

Николай Максимович (Николас) Домбровский,

журналист и заместитель главы медиахолдинга

«Голос эскадры»

Альфред Черчилль оказался похожим на своего еще не родившегося знаменитого племянника в молодости – такой же худой, с такой же шевелюрой и с таким же сардоническим выражением лица. Когда я вошел, он полулежал в кровати и читал какую-то книгу. Левая его рука отсутствовала примерно по локоть, а нога была загипсована и подвешена к специальному кронштейну.

Когда я вошел, он бросил на меня испепеляющий взгляд. Несмотря на это, я чуть поклонился и сказал со всей возможной учтивостью:

– Мистер Черчилль, меня зовут Николас Домбровский. Я журналист. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

– Что? – удивленно спросил он. – Вы, судя по выговору, из наших бывших колоний? Эти ушлые янки всюду пролезут без смазки. Что вам от меня надо?

– Мистер Черчилль, я журналист, и мне хотелось бы знать, как именно все произошло. Ну, я имею в виду ваше ранение.

– Это для того, чтобы вы тут же побежали и рассказали об этом своим русским хозяевам? – Черчилль был явно не в духе. – Правильно ли я вас понял, мистер с непонятной фамилией?

– Да нет, это для того, чтобы я опубликовал это в нашей газете, где уже появились интервью с Мейбел Катберт и с Джеймсом Катбертом.

Черчилль удивленно спросил:

– Так они тоже военнопленные?

– Мистер Черчилль, я уже говорил с командиром этого корабля. Вы – гражданское лицо и не считаетесь военнопленным. Более того, вы свободны и можете в любой момент покинуть корабль. Вас высадят в ближайшем нейтральном порту, как только появится такая возможность.

Мой собеседник задумался:

– То есть получается, что русский, который со мной говорил, и у которого было такое отвратительное произношение, мне не соврал?

– Нет, не соврал, – ответил я. – Конечно, в ваших же интересах немного подлечиться. Ведь я не представляю, как далеко вы сможете добраться со сломанной ногой. Но это ваш выбор.

– А что, Мейбел и Джимми точно так же могут вернуться на родину в любой момент? – Черчилль все никак не мог поверить в сказанное мною.

– Конечно. – Меня начинал забавлять этот разговор с упрямым и ершистым британским аристократом.

– А где они сейчас? – поинтересовался он.

– Мейбел Катберт на другом корабле эскадры. Джеймс Катберт здесь же, в соседнем кубрике. Вас к нему переведут, как только врачи сочтут, что вам не угрожает инфекция либо другая опасность.

Тот еще подумал немного и произнес:

– Вообще странно: помню, как выстрелили с берега – это были проклятые лягушатники. Ведь русских там еще не было в тот момент. Я помню, как на меня падала эта проклятая мачта. Я, к счастью, успел немного перекатиться, зря, что ли, в регби играл… Эх, больше, наверное, не суждено мне это! Потом страшная боль в руке и в ноге – и провал в памяти. Прав был – старикашка Непир, ох, как прав – зря я сюда приперся, да еще с гостями… Врач сказал, что выжили только Джимми с Мейбел?

– Да, только они.

– А когда я смогу увидеть Мейбел? – Про Джимми, как я заметил, он ничего не сказал.

– Вот этого я не могу вам сказать, – я с некоторым усилием подавил шевельнувшуюся было во мне ревность. – Слышал, что ее, вероятно, тоже переведут сюда – здесь лучше диагностическая аппаратура. Но точно вам сказать не могу.

Альфред еще немного помолчал, думая о чем-то, а потом с горечью пробормотал:

– Да зачем я ей теперь такой нужен – однорукий. Хорошо еще, что нога на месте…

– Ее думали тоже ампутировать. Вас, как мне рассказали, спас один русский врач, – пояснил я.

– А почему, интересно, я вообще ничего не помню с момента обстрела? – подозрительно спросил Черчилль. – Проснулся уже здесь, калекой…

– У русских есть средства, которые в момент операции погружают пациента в крепкий сон, чтобы он в момент хирургического вмешательства ничего не чувствовал. Это называется анестезией.

– А что они говорят, когда мое лечение может закончиться? И сколько оно мне будет стоить?

– Не знаю, но полагаю, что стоить оно вам не будет ни цента. Точнее, ни пенни по-вашему. И насчет сроков лечения ничего сказать не могу. Но я могу спросить.

Тут вошел Саша и, строго посмотрев на меня, произнес:

– Десять минут прошли, Николас. Где Джимми, ты знаешь. На выход с вещами.

– Саш, скажи, а когда Альфреда могут выписать? – поинтересовался я.

– Когда срастется кость ноги и как следует подживет культя, тогда и выпишем. Лечение лучше обсудить с его лечащим врачом – доктор Черников зайдет к вам, мистер Черчилль, примерно через час. А теперь, Коля, уходи.

Я попрощался с Альфредом и вышел из кубрика.

16 (4) августа 1854 года.

Балтийское море. Неподалеку от острова

Мякилуото. Борт фрегата «Инфлексибль»

Лейтенант Французского императорского флота

Аристид де Жёнка

Когда я был совсем еще ребенком, бабушка не уставала повторять мне, что я, когда вырасту, обязан отомстить России. Ее муж, а мой дед ушел в 1812 году с Великой армией императора Бонапарта, чтобы завоевать эту огромную и богатую страну, и не вернулся из того страшного похода.

– Русские убили твоего деда! Из-за проклятых русских твой отец остался сиротой! – не раз твердила мне бабушка.

А пять лет назад бабушка неожиданно получила письмо из России от некой Полины де Жёнка. В нем на весьма неплохом французском языке было написано, что ее муж, Жюстен де Жёнка, остался в России в 1812 году и поступил в услужение к купцам Лазаревым учителем французского языка. Он не захотел возвращаться во Францию и женился на дочери этих Лазаревых – той самой Полине. Только перед смертью он рассказал ей, что уже был женат во Франции, и попросил ее написать в Бордо на адрес моей бедной бабушки и сообщить ей, что муж, по которому она столько лет убивалась, все это время был жив и здоров и вполне счастлив со своей новой супругой.

Для бабушки, которая по происхождению была более знатной, чем дед, ударом было даже не то, что ее муж предпочел ей другую, а в первую очередь то, что той, другой, оказалась не русская дворянка, а купчиха, простолюдинка. Сама бабушка тоже вышла вторым браком замуж за богатого негоцианта, но тот был хотя бы «эннобли» – произведен в дворяне императором Наполеоном Бонапартом. И главное, он не был русским, хотя, как поговаривали, его отец или дед, возможно, были выкрестами-иудеями.

Сразу после этого события бабушка заболела и умерла, завещав мне не только все свое состояние, но и месть за ее поруганную честь. И когда наш любимый император, племянник великого Наполеона I, объявил, что нужно как следует наказать Россию, это для меня стало одним из самых радостных событий в жизни. Я уже предвкушал легкую победу над русскими варварами. Ведь наши газеты писали, что русские – жестокие, – жадные, но слабые дикари. Книги же, написанные поляками, бежавшими от гнета кровавого вождя русских царя Николя в нашу империю свободы, тоже расписывали ужасы жизни в России. Например, Франсуа Духиньский убедительно доказывал, что русские – это не русские вовсе, а нецивилизованные азиатские племена, укравшие само имя «Русь» у одной из ветвей поляков.

Но быстрой победы у нас, увы, не получилось. Наш флот вместе с флотом наших союзников англичан так и не смог ни прорваться к Кронштадту, русскому осиному гнезду в Финском заливе, ни даже взять Свеаборг – крепость у русского города Гельсингфорс (города с такими непроизносимыми названиями показывают, что они заселены варварами).

А теперь мы стоим здесь, у Богом забытого островка Мякилуото (еще одно русское название, от которого запросто можно вывихнуть язык) и абсолютно ничего не делаем. Русский флот из Свеаборга и из Кронштадта, как я понял, так и не собирается выходить, чтобы по-рыцарски сразиться с нами. Я слышал, что британский адмирал Непир, словно в средневековье, посылал вызов на бой русским, но те струсили и даже не ответили адмиралу.

Захват же двух или трех финских баркасов и шхун, загруженных салакой и дровами – все это меньше всего было похоже на войну…

Сегодня после завтрака я вышел на палубу – надо же проследить за тем, что делают эти бездельники-матросы. Но не успел я открыть рот, чтобы отругать их за неряшливый вид, как откуда-то с неба услышал звук, напомнивший мне стрекотание сверчка у нас дома в Бордо. Посмотрев вверх, я увидел в небесной синеве что-то весьма похожее на огромную зеленую стрекозу с большими прозрачными глазами. Эта удивительная «стрекоза» и издавала странные звуки.

Она приближалась к нам, и жужжание становилось все сильнее и сильнее. У удивительного летательного аппарата – а я уже понял, что это не гигантское насекомое, а летающая машина, построенная руками людей, – было толстое тело и тоненький хвост. На животе у «стрекозы» я в бинокль заметил красную звезду. Осмотревшись, я увидел, что мои матросы забросили уборку палубы и так же, как и я, с удивлением глазели на неведомую машину. Потом с полдюжины из них с криками ужаса побежали вниз по трапу, несмотря на то что я заорал:

– А ну, бездельники, вернитесь! Работайте, а не то я прикажу боцману спустить с вас шкуру!

Двое или трое вернулись, но другие, похоже, решили, что гнев лейтенанта – ничто по сравнению с этим ужасным существом. Сказать по правде, страшно было и мне самому, но я не мог показать свой страх простым матросам. Я посмотрел на огромную «стрекозу» и сказал им громко и насмешливо:

– Не знаю, что тут у русских за насекомые, но не думаю, что оно может принести хоть какой-нибудь вред настоящим французам. Да здравствует император!

Часть матросов нестройно подхватила:

– Да здравствует император!

– Что-то я вас плохо слышу, – мне не понравился кислый вид матросов. – А ну-ка, еще разок! Да здравствует император!

В ответ эти канальи крикнули чуть погромче:

– Да здравствует император!

– А ну, поживее, вы что, обделались от страха? – заорал стоявший рядом со мной боцман Ленотр. – Еще раз крикните: да здравствует император!

– Да здравствует император! – матросы закричали так, что я чуть не оглох.

– А теперь, – я обратился к Ленотру, – найди и верни тех, кто убежал. Да поживее!

Ленотр откозырял и кинулся выполнять мой приказ.

«Стрекоза» же тем временем развернулась и, похоже, собралась улетать. И тут я вдруг услышал стрельбу из ружей. Обернувшись, я увидел дым над палубой нашего флагмана, 90-пушечного красавца «Турвилля». Похоже, у кого-то просто сдали нервы – ведь наши нарезные ружья просто не могли так далеко стрелять, и их пули не долетали до этой «стрекозы».

И тут произошло нечто страшное, то, что я буду помнить всю оставшуюся жизнь.

Улетавшая «стрекоза» вдруг развернулась в воздухе, а потом полетела в нашу сторону. Через несколько мгновений из-под ее брюшка сорвалось что-то вроде огромных огненных стрел, оставлявших за собой дымные следы. Эти стрелы вонзились в красавец «Турвилль», который мгновенно превратился в извергающий огонь и дым вулкан.

Я услышал жуткие вопли – и только через несколько секунд понял, что от страха орут не только матросы вокруг меня, но и ваш покорный слуга. И я поскорее закрыл рот.

К счастью, «стрекоза», погубив наш флагманский корабль, уже улетала. Крики ужаса и отчаяния стали потихоньку затихать. Но тут взлетел на воздух пороховой погреб «Турвилля», и несколько его горящих обломков упали на нашу палубу. Матросы, к моему великому изумлению, тут же бросились тушить возникшие очаги пожара, даже не дожидаясь моего приказа. А я задумался.

Мне уже стало понятно, что эта страшная «стрекоза» – новое и смертельно опасное русское оружие. И что бороться и побеждать такие аппараты, летающие по воздуху и сеющие вокруг себя смерть, у нас просто нет шансов. Меня посетила крамольная мысль – а не зря ли мы сюда приперлись? В том, что мой дед остался в России и там женился, виноват только он, а никак не вся Россия. А пришел он сюда точно так же, как и я, думая, что идет воевать с варварами… И точно так же Великая армия того, настоящего императора Наполеона, была разбита даже без подобного русского оружия. А теперь оно у них есть…

За этими невеселыми мыслями застал меня боцман Ленотр, пинками гнавший перед собой четырех матросов.

– Лейтенант, по вашему приказу я привел беглецов. Что прикажете с ними делать?

16 (4) августа 1854 года.

Борт учебного корабля «Смольный»

Джеймс Арчибальд Худ Катберт, пациент

– Ники! Рад тебя видеть! – закричал я, увидев высокую фигуру моего нового друга на пороге кубрика.

– Добрый день, Джимми! Привет тебе от сестры. Я ее вчера видел.

– Ну вот, видел ее вчера, а привет передаешь только сегодня! Не стыдно? Шучу, шучу. Расскажи, как там она?

– Трещина кости руки, пара небольших ран – там, где китовый ус корсета впился в… ну, ты понял. А так все у нее хорошо, и она находится в весьма боевом расположении духа. Меня вначале невзлюбила, – и тут Ники улыбнулся, показав, что это было лишь вначале.

– А почему? – поинтересовался я.

– А потому, что она определила по акценту, что я – янки. А янки она не слишком жалует.

– Интересно, очень интересно… Прошлым летом мой приятель по колледжу Нью-Джерси был у нас в гостях. Он настоящий янки, из Коннектикута, не чета тебе, нью-йоркцу. И ничего, Мейбел с ним вполне дружелюбно разговаривала.