Они поступили умнее. Два геолога основали небольшое частное предприятие, какое-то там ТОО из тех, что плодились, как сыроежки после дождя. Происхождение начального капитала было Наде неизвестным, да и неинтересным. Вряд ли этот капитал был очень большим. Представляю, как хохотали чиновники, прочитав в графе о роде деятельности малого предприятия слова «космические изыскания». Поди попробуй изыщи там хоть что-нибудь, не владея миллиардами. У государства нет монополии на космос – лети куда хочешь и изыскивай в свое удовольствие. Если сумеешь.

Они сумели, и не только благодаря космическому лифту на шнур-генераторе. Дело в том, что артефакт содержал еще кое-что…

Ну нельзя было монтировать Кошачий Лаз на Земле! Неужели непонятно почему?

Кошачий Лаз – те же Врата для связи с иными мирами, многократно обсосанные в фантастических фильмах. Только Врата – это всегда что-то торжественное и уж во всяком случае большое, если не гомерическое. Кошачий Лаз – кольцо диаметром чуть больше полуметра, но функции у него те же. Толстяку в него просто не пролезть; так и застрянет – верхняя половина неведомо в какой галактике, а нижняя останется на пересадочной станции Луна Крайняя, что скрыта в кольцевом валу кратера Дженнер посередине моря Южного. Поначалу Кошачий Лаз держали на вечно достраиваемой квазистационарной орбитальной невидимке «Гриффин», но потом решили, что береженого бог бережет. Правильно, в общем, решили.

«Гриф» КВАЗИ стационарен не потому, что когда-нибудь свалится на Землю, подобно горемыке «Миру», а потому, что его орбита имеет большой наклон к плоскости экватора. Зачем толкаться там, где висят или медленно дрейфуют более тысячи спутников связи, живых и дохлых? Безопаснее пересекать их кольцо дважды в сутки. Фактически станция висит над одной географической долготой, но с размахом «гуляет» по широте и может принять лифтовую кабину как из Архангельска, так и из Кейптауна. Хотя в Кейптауне, сами понимаете, стартовой площадки нет.

– А сколько их всего, стартовых площадок? – спросил я.

Надя пожала плечами.

– Четыре, если где-нибудь новую не оборудовали. В общем-то, и четырех много. Так, держим запас на всякий случай.

Я хмыкнул.

– А сколько, говоришь, было найдено шнур-генераторов в той якутской тундре?

– Два шнур-генератора и два шнур-приемника. Что тебе непонятно? Они ведь размножаются. Разве я тебе еще не сказала?

В ответ я только замычал – или застонал, если угодно. Сотрясенные мозги или нет – все равно такую прорву невероятной информации они вместить не могут и не желают. Сопротивляются. Насилуемый здравый смысл вопиет и протестует.

Да только насильникам от его воплей ни горячо, ни холодно.

Запаздывание сигнала почти не ощущалось; в самом деле, тридцать шесть тысяч километров – разве это расстояние? Туда и обратно – чуть больше двух десятых секунды.

– Мама, это ты? Ты слышишь меня? Да, это я. Со мной все в порядке, ты не волнуйся. Вот, удалось позвонить, а вообще-то со связью тут не очень… И со свободным временем тоже. Вкалываем. Что?.. Ты говори громче, тут плохо слышно. Надолго ли? Точно не знаю, но, кажется, еще немного задержусь. Неделю, наверное, или две. Да… Нет… Да что ты, никакой радиации, никакой химии. Чистое место, так что за меня не переживай. Да, все путем. Ты деньги получила? Что? На дом принесли? Вот и хорошо. А как ты? Лекарства вовремя принимаешь? Угу. Ну все, я побежал, ребята ждут… Да, я тебя тоже целую. Пока!

Я дал отбой и вернул трубку Стерляжему. Обыкновенную телефонную трубку. На витом шнуре.

– Спасибо.

– Не за что. Я же обещал. Ты здесь скоро управишься?

– Вон тот блок, – я ткнул пальцем, – надо менять. С остальными, наверное, закончу сегодня.

– А что тот блок? Ты же уникум, попробуй.

– Дохлый номер. Медицина не пользует покойников.

– Вот всегда так, – сказал Стерляжий и присовокупил короткое ругательство. – Как чего сгорит, так на «Грифе» именно этой ерунды нет в запасе. Гоняй, значит, опять лифт туда-сюда…

Махнув рукой, он покинул аппаратный модуль. Я не возражал: чем меньше народу толчется вокруг, тем быстрее идет работа. В идеале лучше всего быть одному. Попал бы Робинзон на свой остров в большой компании – построил бы он, пожалуй, дом и лодку, как же! Попытался бы раз, другой, а потом плюнул бы и дремал под бананом.

Работы на «Грифе» оказалось непочатый край. Два бортинженера только и делали, что исправляли поломки аппаратуры, а если случайно оказывалось, что ремонтировать нечего, удивлению их не было предела. Нечего и говорить, что они с великим удовольствием спихнули на меня воз своих недоделок, чуть только убедились, что я не полный олух и вникаю быстро. Втроем пошло веселее. Троекратно, а кое-где и пятикратно дублированные основные системы – это понятно, так и должно быть. Но если, понадеявшись на дублирование, забыть об уходе за техникой, можно сразу заказывать себе венок с трогательной надписью на ленточке. Очень скоро он пригодится.

Не припомню такого фантастического романа, чтобы звездолет или, там, планетолет издыхал в нем от естественных неисправностей, а не от оплевания какой-нибудь смертоносной дрянью из носовой гаубицы случившегося поблизости неприятельского линкора или, на худой конец, от столкновения с банальным метеоритом. Интересно, почему сгоревшая микросхема – серийная, морально устаревшая, цена ей пятак – кажется фантастам еще банальнее? Она-то почему не годится в виновницы вымышленной катастрофы? Потому что всегда готова сыграть роль виновницы катастрофы реальной?

Наверное.

«Гибрид высокой технологии и викторианского стиля» – так, кажется, обозвал наши космические изделия некий француз еще лет двадцать назад. С тех пор, на радость тому лягушатнику, ничего не изменилось. На Западе вовсю используют углепластик и чуть ли не картон – у нас дюраль, титан и бериллий, причем о технологичности никто не думает – изделия-то мелкосерийные, а то и вовсе единичные. Попадаются удивительные каракатицы, напоминающие то ли хитрую головоломку, то ли настольный макет химического комбината. Разница состоит в том, что после окончания расчетного срока службы ИХ изделия обычно уже ни на что не годны и стремительно выходят из строя, а у наших и так бывает, и этак. Какой-нибудь зонд, рассчитанный на три часа работы в атмосфере иной планеты, может функционировать сутками, дежурные операторы валятся с ног, поскольку о смене никто не позаботился, а паршивая железяка шлет и шлет данные, зараза!

Бывает и наоборот.

Управление, связь, телеметрия, жизнеобеспечение – и так далее, и тому подобное, всего и не перечислить. До космического лифта меня пока не допускали, но и без него работы у меня хватало. Какой я им, к лешему, уникум и любимец техники! Кто это придумал с больной головы? Любитель я, а не любимец. Скажем, бытовой компьютер завис ни с того ни с сего – так что же, он завис от антипатии к пользователю? А если он работает, не зависая, значит, пользователь ему нравится?

Ага, как же. Может, еще святой водой на системный блок побрызгать? Если не так-то просто найти естественную причину отказа, это еще не значит, что ее нет вовсе. Все остальное – идолопоклонство и происходит от лени ума.

Это значит, что лень ума руководителей Корпорации оставила меня в живых? Гм… А хоть бы и так, я на них за это не в обиде!

На самом деле всякая тварь нуждается в ласке, и техника тоже. Иной раз стукнуть кулаком куда надо – это и есть ласка. Люби технику, как живое существо, не срывай на ней злость, и она не подведет. Вот и весь секрет. Какой тут нужен особый талант – не понимаю.

Удивительно только, что два бортинженера, оба помешанные на своей специальности (на «Грифе» иных не держат), вдвоем управлялись медленнее меня одного, и уже на второй день оба меня зауважали. Быть может, ухаживать, любя, и просто ухаживать – это разные вещи?

Не знаю, не знаю. Наверное, об этом следовало бы поговорить с прикованными к постели больными, они такие вещи тонко чувствуют. Я – нет.

Бывают, конечно, и фатальные случаи, вот как с этим блоком. Техника тоже смертна. Ей даже хуже, чем людям: она не умеет ремонтировать себя, треснувшая печатная плата не зарастет, как сломанная кость, а сгоревшая микросхема не будет автоматически заменена новой, как отмершая клетка эпителия.

Дело двигалось, как оно и должно двигаться у всякого, у кого руки не кривые от рождения и к шее приделана голова, а не нашлепка с ушами. Я посвистывал и не ощущал ни малейшей усталости. Мигрень давно сошла на нет, приступы головокружения больше не повторялись, и к невесомости я притерпелся. Надоедало то и дело гоняться за разлетающимся инструментом, зато инструментарий у них был классный, ничего не скажешь.

«У них»? Или все-таки уже «у нас»? Я не смог определить точно и выбросил ненужную задачу из головы. Тоже мне, витязь на распутье. Поживем еще, а там будет видно…

Стерляжий вплыл в отсек, как всегда, неожиданно. Его сопровождал хмурый бортинженер.

– Заканчивай, пошли.

– Куда еще? – Не терплю, когда меня дергают туда-сюда, как марионетку. – Мне тут еще дел часа на три…

– Вот он за тебя закончит, – кивнул Стерляжий в сторону бортинженера, по всему видно, очень недовольного таким решением. – Двигай за мной, дело не терпит.

Какое такое у него дело? Честно говоря, единственным местом, куда я сейчас слетал бы с охотой, был камбуз. Поесть – дело десятое, я не был очень уж голоден, но сегодня по камбузу дежурила Надя, и с ней я поболтал бы с удовольствием. Просто так, ни о чем. Например, подколол бы ее в очередной раз насчет ее вечной возни с нелепой куклой Аграфеной (которая наверняка обретается там же, где ее хозяйка) и, надо думать, нарвался бы на встречную подколку. Люблю такие разговоры. Да и сама Надя очень даже ничего, поглядеть на нее приятно…

Естественно, Стерляжий повел меня не на камбуз. Я и не надеялся. Да и о чем мне говорить с Надей при Стерляжем? О непонятных капризах в работе термостата?

«Гриф» был всегда повернут к Земле одной стороной, и я, хоть Земли не видел, прекрасно понимал, где «верх», а где «низ». Стерляжий ловко и экономно пробирался «наверх». Я запыхался, поспевая за ним и совершая массу ненужных телодвижений. По словам Нади, настоящая сноровка в невесомости возникает у человека не ранее чем через две-три недели. То-то и оно, что недели, а не дня.

Очень скоро пошли отсеки, где я еще не бывал. Большинство модулей имело стандартные размеры, и я, помнится, еще в первый день моего пребывания на «Грифе» прикидывал, как их доставляли на орбиту – лифтом на внешней подвеске, потому что внутрь кабины такой модуль ну никак не влезет, – или присобачив приемник энергошнура к самому модулю? Оказалось, что и так, и этак.

Одно радовало: модули были состыкованы компактно, и станция не уподоблялась растянутой в пространстве гирлянде сосисок. Пусть конфигурация на первый взгляд выглядела несуразно, на уровне футуристического бреда начала прошлого века – все равно лучше так, чем прямые стометровки. И как графья ухитрялись жить и не тужить в анфиладах? Противно же! И сквозняки.

Оп! А ведь в этом помещении я, кажется, уже бывал… Хотя нет, оно все-таки другое. Хотя и однотипное.

Внешний шлюз.

А вот и знакомый цилиндр кабины лифта. Висит в захватах.

В шлюзе, повернутом в сторону от Земли.

Значит, лунный?

Конечно. Тот самый, о котором говорила Надя. Вышедший из строя. И похоже, мне придется его ремонтировать.

Хотел бы я знать – как?

Как чинить то, что работает неизвестно на каком принципе, неизвестно из чего собрано и к тому же собрано не людьми? Да, может, оно вообще никем не собрано, а само выросло? Найди в джунглях дикаря каменного века, дай ему чинить телевизор, если ты совсем сошел с ума… Починит? Скорее, огреет каменным топором, ну, в лучшем случае, покамлает над ним немного, наевшись древесных поганок, в бубен постучит, попытается вызвать духов, ответственных за непонятный колдовской ящик…

Быть может, телевизор от удивления и заработает. Всякие бывают чудеса.

Вот Стерляжий, уверившийся в том, что с техникой я лажу, и вызвал меня – камлать. Как самого продвинутого колдуна в дикарском племени.

Но дикарь с кольцом в носу все-таки человек. Ему наша техника куда ближе, чем человеку – нечеловеческое.

Кстати, где оно?

И тут я ЕГО увидел. Сам. Прежде чем Стерляжий ткнул пальцем под полированный раструб энергоприемника кабины, похожий на ракетную дюзу, мой взгляд уже был там. Где же еще и помещаться генератору энергошнура, как не на дне шахты? А вот и ограничители-упоры – грубые, мощные гидравлические цилиндры, способные, видимо, в случае аварии погасить инерцию кабины и не дать ей растереть генератор по металлу…

Вот именно – растереть, а не сокрушить с хрустом, как любую земную железяку. Потому что ЭТО не было механизмом в человеческом понимании. Пожалуй, ОНО было живым.

Полуметровый буро-коричневый шар. Видимо, твердый, но… Так мог бы выглядеть броненосец или панголин, свернувшийся в клубок. Под твердой броней – мягкая, живая плоть.

Наивно и жалко смотрелись присоски; провода от них свивались в два пучка. Один уходил куда-то под стенную панель, другой заканчивался неким блоком в стандартном корпусе измерительного прибора. Я мельком взглянул на расположение клавиш и индикаторов – ну ясно, скороспелая самоделка, ни эргономики, ни дизайна. По всему было видно, что передо мной резервный блок управления. Наверное, бывают ситуации, когда приемом кабины приходится управлять прямо отсюда, из шлюзовой, облачившись в скафандр…

Чего и ожидать от станции, собранной абы как.

– Надеюсь, ты сможешь что-нибудь сделать. – В голосе Стерляжего прозвучало сомнение. – Я пришлю кого-нибудь с технической документацией…

– На это есть техническая документация? – поразился я, кивнув на шар.

– Не мели чепухи. – Стерляжий фыркнул. – Только на блок управления, конечно. Да смотри поаккуратней тут…

Я уже не слушал его. Заклинившись кое-как между двумя гидроцилиндрами, я протянул руку и коснулся шара, ничуть не удивившись тому, что его поверхность оказалась приятно теплой. Шар… Шарик… Хороший песик, хороший… Хотя нет, ты, пожалуй, не пес. У тебя есть совсем не собачье чувство достоинства, и, будь у тебя хвост, ты ни перед кем не стал бы им вилять. Ты свернувшийся в клубок большой пушистый кот… котик… котище… Барсик ты, или Васька, и гладить тебя одно удовольствие. А тебе – нравится?..

– Что ты его щупаешь? – недовольно начал Стерляжий. – Он не…

– Молчи! – резко оборвал я его. Так надо было сделать. Но кто бы мне объяснил – почему?

Не объяснишь. Это либо понимают без слов, либо не понимают вообще, и не нужно рассказывать слепому о живописи. Лучше поберечь слова.

Ну и посочувствовать слепому, разумеется. Только молча.

Жизнь – ее я почувствовал, как слабый удар тока, и улыбнулся, поняв, что не ошибся. Шар был живым, притворяясь мертвым. Но разве черепаха, втянувшаяся в панцирь до отказа, обязательно мертва?

Ошибся я в другом – в скороспелой аналогии с дикарем и телевизором. Но это было не страшно.

Совсем наоборот.

И какая мне разница, как возникла эта жизнь – самостоятельно или же была кем-то создана, из белков она или из фабричных деталей, – жизнь есть жизнь. Напрасно многие думают, что к ней нужны иные подходы, чем к технике, – подход к сложным системам всегда один и тот же. Не делай им зла, помогай по мере сил или хотя бы сочувствуй, если не в силах помочь. Они это оценят и отплатят добром. Ну не все, конечно. За акул и крокодилов не поручусь, за комаров и гельминтов тоже, но ведь отморозков везде хватает. Впрочем, я не зоолог, мне нет нужды общаться с кусачими.

И еще я почувствовал другое. Что-то мешало мне настроиться на одну волну с живым генератором. Что-то небольшое, но настойчивое эгоистично требовало внимания к себе и только к себе. Я не сразу понял, что это такое, а когда понял, с облегчением отнял руку от коричневого шара.

Нет, не Барсик. Мурка. И не одна.

– Ну? – жадно выдохнул Стерляжий. – Что?

– С ним все в порядке, – сказал я. – С блоком управления, думаю, тоже. Просто… их двое. Там детеныш. Они рожают или почкуются?

– Уверен? – выдохнул Стерляжий.

– Конечно. Только не зови меня принимать роды – не умею. Поглазеть приду, конечно. А чинить тут ничего не надо.

– Ч-черт! – процедил Стерляжий. – А я-то думал… Вот сволочь, теперь эта бодяга на несколько недель…

Шар конвульсивно дернулся. И сразу успокоился, чуть только я вновь прикоснулся к нему.

– Не обзывай его чертом и сволочью. Он любит вежливых.

Стерляжего передернуло.

– Я и не обзывал. Ситуация сволочная, а не он. Теперь придется переориентировать второй генератор на Луну. С Землей связи не будет – Луна Крайняя сейчас важнее.

– А в чем дело? – полюбопытствовал я.

– В чем, в чем… Воды у них нет, вот в чем! Ты воду на Луне никогда не добывал? И не пробуй. Все с Земли и притом через «Гриффин»! Говорил же я: прямой лифт нужен, прямой! И Луну Крайнюю надо было строить не на краю диска, чтобы не зависеть от либрации. Зар-р-разы, перестраховщики! Им проще людей угробить!

– Совсем нет воды? – тихо спросил я.

– Есть замкнутая система очистки, – нехотя признал Стерляжий, – хиленькая, на четверых. На дежурную смену. – Он вдруг выкатил глаза и закричал так, что шар живого генератора под моей рукой вздрогнул и попытался болезненно сжаться: – А на Луне Крайней застряло семнадцать человек!..