– Ах, ты так, да?.. А я тогда вот так!
Темнеет в глазах от перегрузки. Наверное, меня вытошнило бы, не будь содержимое желудка тяжелым, как ртуть. А когда маневр уклонения заканчивается и возвращается легкость, меня уже не тошнит.
Странно. Обычно бывает наоборот. Но я вообще аномальтный фрукт.
– Ты опять?..
Новый маневр. И еще один финт. Не будь мой кораблик оснащен цереброуправлением, финт ни за что не удался бы. Поди-ка пофинти, когда не можешь шевельнуть пальцем, налитым не свинцом даже – осмием! И тогда противник накрыл бы меня, как неподвижную мишень. Но нет, мы еще повоюем…
Мысленно приказываю сменить картинку – корабли-миражи маневрируют, перестраиваются. Чужак сбит с толку, но всего лишь на несколько секунд. Сейчас он опять поймет, кто в стае настоящий, а кто – одна видимость.
Есть, есть у него какое-то чутье! И как все-таки хорошо, что космоиды неразумны!
Зато они могут вести огонь – если данный термин тут уместен – подолгу и без видимой усталости.
Готово – он понял, кто есть кто. Прямо в меня летит ослепительный плазменный шар. Не имею никакого желания проверять, выдержит ли защита моего кораблика прямое попадание. Думаю, что нет. Посудины класса «москит» создавались для патрулирования, а отнюдь не для серьезного боя.
Уворачиваюсь. Темнеет в глазах…
Какой нормальный человек пойдет во Внешний патруль по доброй воле? Нет таких.
Ненормальный – другое дело. Но не всякий ненормальный, а лишь тот, для кого эта работа – трудотерапия. Его убедят, да и сам он вряд ли будет сильно противиться. Это ведь временно. А терять основную работу найдется мало охотников.
Наша задача: патрулирование дальних задворков Солнечной системы. У каждого из нас есть свой сектор, а в секторе, кроме пустоты, – с десяток следящих автоматических станций да еще танкер-автомат для дозаправки.
В поясе Койпера тьма-тьмущая ледяных глыб, иногда целых планетоидов, а в облаке Оорта их и того больше. Но расстояние! Но объем пространства! Разбросайте по мировому океану миллион шариков от пинг-понга, а потом вооружитесь пребольшим сачком и начните охоту на них – много ли выловите?
Пусто в секторе. Ну, почти пусто. Область моего одиночного прозябания расположена высоко над эклиптикой, но это почти ничего не значит. Вблизи эклиптики плотность ледяных тел – мусора, оставшегося от формирования Солнца и планет, – лишь немногим выше. «Снежки» и ледяные глыбы поперечником в несколько метров залетают в мой сектор сравнительно часто, но очень, очень мало здесь тел, достойных внимания. Для этого ледяная гора должна иметь не только приличную массу, но и определенный вектор скорости. От него зависит, может ли данный объект представлять хотя бы минимальную опасность для Земли и внеземных поселений. Чаще всего – нет. Устремится ледяной Монблан к Солнцу, окутается облаком газов, отрастит, может быть, пышный хвост на радость тем землянам, кто еще не разучился смотреть в небо, – и уйдет навсегда. Для нас ведь сотни тысяч лет – это навсегда, и только так.
Но если существует хотя бы ничтожная вероятность столкновения ядра кометы с Землей, Луной, Марсом и несколькими освоенными астероидами, если оно должно пересечь хотя бы одну космическую трассу, – в распыл ледышку! Мала, очень мала вероятность катастрофы, но не равна нулю. Комета Крячко наглядно показала это и заставила не жалеть средств на Внешний патруль. А Буэнос-Айрес пришлось отстаивать заново.
Автоматические станции засекают приближение объекта, но считается, что решение о его уничтожении должен принимать человек. Глыбу до пяти километров поперечником я уничтожу и сам; более крупный объект раздроблю или хотя бы собью «с пути истинного» ракетой с ядерной головкой, а там пусть автоматика считает новую эфемериду покалеченной ледяной горы. В девяноста девяти случаев из ста эта траектория окажется вполне безопасной. Беда в том, что взрыватели моих ракет рассчитаны на дробление ледяных гор – контактные, да еще и с замедлением. Они не сработают, пролетев сквозь облако газа и пыли, составляющее тело космоида.
Хотел бы я знать: что ему понадобилось возле Солнца?
Гм… возле? Пока не так, чтобы возле. Три расстояния от Солнца до Нептуна. Дальние задворки. Отсюда наше Солнце выглядит просто-напросто очень яркой звездой. Здесь темно, холодно и пусто. Надо быть сумасшедшим, чтобы подписаться на такую работу.
Или временно съехать с катушек.
С людьми моей профессии это случается. Межзвездные перелеты требуют времени, но, как правило, не настолько много, чтобы имело смысл погружать экипаж в анабиоз. Несколько недель, а то и месяцев в тесном обитаемом отсеке, пристыкованном к огромнейшей туше грузового корабля, – то еще удовольствие, я вам доложу. Самое ужасное: рядом всегда одни и те же рожи. И безобидные пороки хороших, в общем-то, людей, не пороки даже, а индивидуальные особенности, вроде привычки сопеть за едой, становятся невыносимыми. Так бы и врезал!..
Ну, терпишь какое-то время. Долго терпишь. Отворачиваешься, скрипя зубами. Загоняешь свою неприязнь поглубже, пытаешься отвлечься на что-то приятное… «Пора в патруль», – неуклюже шутишь, осознав, что по твоей вине возникла неловкость или растет напряжение в экипаже. И все знают: еще не пора, раз способен подтрунивать над собой. А сидящий внутри тебя мелкий бес смееется над твоими усилиями спасти самоконтроль и знай накручивает тебя, усиливая твою злобу до того, что однажды ты не выдерживаешь и…
И по прибытии в порт назначения перестаешь быть членом экипажа. Иных увольняют – иным, кто для Компании более ценен, предлагают пройти курс реабилитации.
Его смысл, кстати, совпадает с желаниями реабилитируемого: либо попасть в человеческую гущу, либо быть запертым в одиночной камере.
Сначала второе. Затем первое.
Невеликие потроха моего кораблика – чем не одиночная камера? От людей меня отделяют миллиарды километров. Сейчас мне совсем не нужны люди. Зато когда я затоскую по ним всерьез – а так и будет, хотя этот факт я готов принять лишь умом, – как раз подойдет к концу моя смена. И я начну считать дни и часы до возвращения на базу.
Потом – оплаченный Компанией отпуск на Земле. Субтропики. Пальмы. Пляжи. Шипение волн, накатывающихся на белый песок. На песке шезлонг, в руке коктейль, а вокруг очень много беззаботных людей, и среди них красивые женщины. Ни к чему не обязывающие слова, флирт, спортивные игры, дайвинг, серфинг, снова флирт под сенью пальм, и в самом воздухе витает что-то сиропное. Пусть рассудок твердит тебе, что фальшива такая жизнь, – наплевать. Да и не жизнь это вовсе. Это пробуждение к жизни.
Потом – снова в рейс. Может быть, даже в составе прежнего экипажа, хотя это скорее исключение, нежели правило. Но годится и прежний. К этому времени вновь пробудившегося к жизни пилота уже можно выпускать из клетки без намордника.
Со мной это случится еще не очень скоро. Пока что я лечу – и лечусь. Одиночеством.
То есть лечился до тех пор, пока автоматическая станция не засекла космоида…
Черное Ничто, и я – крупица в нем. Инородное включение. Хорошо, что Ничто не обладает эмоциями – ему глубоко безразлично мое присутствие в нем.
Можно поспать. Можно побеситься. Прекрасное занятие для мизантропа. Никому нет дела.
А еще можно послушать музыку.
Композиция называлась «Деление бесконечности на нуль» и была весьма тягомотной. Самое то, чтобы ни о чем не думать. Раньше я слушал болеро Равеля – тоже помогало.
Так бы и продолжалось месяц, другой, а то и третий. Подозреваю, что Компания на моем простое ничего не теряет; ходят упорные слухи, что она сдает своих пилотов Патрулю внаем. Наверное, это правда – немного раздражающая, зато рациональная. Осознание господствующей в мире рациональности, а местами даже гармонии, отменно способствует врачеванию психозов. И темное Ничто обволакивает тебя, неслышно спрашивая: «Ну и куда ты рыпаешься? Зачем трепыхаешься, пылинка ничтожная?»
И знаете – помогает.
Ну не скотство ли это со стороны космоида – прерывать процесс лечения?!
Встретились два одиночества…
– Вот гад…
Во рту солоно – я ненароком прокусил себе губу до крови. На этот раз космоид едва не достал меня. Он очень целеустремленный космический гость, и «пшел вон» на него не действует.
Машинально наполняю пространство новыми кораблями-призраками. Как и в прошлые разы, это помогает ненадолго.
За каким чертом ему понадобилась наша Солнечная система, хотел бы я знать. Судя по тому, что мы знаем о космоидах, они питаются релятивистскими частицами, а велика ли их плотность близ Солнца? Такая же, как повсюду в Галактике. Частицы солнечного ветра вроде бы не несут достаточной энергии. Плотность жесткого излучения здесь тоже мала – Солнце не магнетар и никогда им не станет. Если космоид нуждается в пище, то зачем ему этот жиденький гомеопатический бульончик?
Псих, наверное…
Мысль плотно застревает в моей голове. Почему бы, собственно, чужаку не быть ненормальным? Иной раз и животное может взбеситься. Это все объясняет: и настырность, с которой космоид прет к Солнцу, и тот удивительный факт, что он явился один, а не с группой дружков. Бывало ли когда-нибудь, чтобы космоиды наблюдались поодиночке, а не группами, вернее, стадами?
Насколько мне известно – никогда.
Выходит, я открыл новое явление.
Тщеславная мысль о приоритете не успевает завладеть мною – опять приходится уворачиваться. Этак я сожгу всю горючку для плазменных двигателей, останутся только слабосильные ионные, а на них не пофинтишь. На них даже не смоешься – чужак не поймет, что я пытаюсь оставить поле боя, догонит и сожжет. Удивившись, что так легко это получилось, – если только природа, создавшая космических животных, должно быть, с жестокого похмелья, не забыла наделить их способностью удивляться.
Между нами говоря, я с удовольствием отказался бы от чести быть первооткрывателем явления. Потом мне, конечно, начнут объяснять, что мое теперешнее состояние как нельзя лучше подходит для встречи с таким вот феноменом натуры… Потому что, дескать, я зол и не менее упрям, не забывая при этом беречь свою шкуру. Доля правды в этом есть – и все же я охотно предпочел бы одиночество и ватное безмолвие.
Теперь моя очередь. Ракеты чужака не берут, они его попросту не замечают, но плазменная пушка – иное дело. Жаль, что зарядов осталось мало. Зато перехват начинает удаваться. Космоид притормозил. Похоже, он не понимает, кто ему противостоит и чего ради. Громадный бык обратил внимание на лающую на него собачонку… роет копытом песок, косит исподлобья кровавым глазом…
Пора «тявкнуть». Два огненных сгустка уносятся в сторону чужого. От одного он уворачивается, второй цепляет «шкуру» противника по касательной. Булавочный укол. Но лучше, чем ничего.
И вновь мой черед уворачиваться…
– Тридцатый, слышим вас. Тридцатый, повторите свое сообщение.
Ага, отозвались. Наконец-то. Связь во Внешнем патруле поддерживается через радиоканалы – считается, что этого достаточно, несмотря на колоссальные расстояния. Сверхсветовые передатчики громоздки и дороги, их нет на наших корабликах, а в результате от вызова до ответа проходят десятки минут, если не часы.
– Я еще жив, – хриплю я.
В повторении моего первого сообщения нет необходимости. Вот оно: «Говорит Тридцатый. Вижу на экране неопознанный объект. Иду на сближение». И я рванул наперерез. А через несколько минут уже вопил изумленно: «Тридцатый вызывает Штаб! Это космоид! Одиночный космоид! Попытаюсь перехватить». Все время после этого передатчик оставался включенным, и в Штабе слышали мои междометия. Не все, а те, которые успели долететь. Некоторые еще летят.
И летят распоряжения в ответ. Пока долетело только первое.
Я закладываю сложную фигуру, известную среди пилотов как «кувырок Зильберта». Уж очень близко от меня пронеслись в прошлый раз огненные шары. Противник приноравливается к моему стилю пилотирования; пусть он животное, но животное, способное к обучению. Если не показывать ему новых фокусов, то рано или поздно он меня накроет.
Какая гадость этот кувырок… Если Зильберту нравилось выполнять его, то он патологический извращенец…
Но чужак бьет мимо. Я очень хорошо ушел.
– Жив… – шепчу я для Штаба. – Веду бой…
Выпустить еще пару зарядов из плазменников? Нет, позже. Заряды надо беречь.
Плазменное топливо, кстати, тоже. Его осталось не так уж много.
– Тридцатый! – оживает вдруг радио. – На связи полковник Горбань. Понял вас. К вам идет «Самурай». Оставайтесь в секторе, свяжите нарушителя боем.
Он не спрашивает: «Как поняли?» Пока я отвечу (боюсь, что не очень молодцевато), да пока он получит ответ, пройдет столько времени, что для пользы дела лучше уж помолчать.
Но «Самурай» – это хорошо. Насколько я понимаю, это лидер класса «Рыцарь» – корабль весьма существенный, немногим уступающий ударному крейсеру. Космоиду придется туго.
Но пока туго приходится мне. Удрать с чистой совестью я смогу не раньше, чем расстреляю весь боекомплект плазменных пушек, и на последних остатках горючего.
Залп!
Цереброшлем хорошо фильтрует мыслительный мусор – в сторону противника стремительно летят два огненных шара, а не десять. Десяти там, скорее всего, уже нет…
Так и есть. Осталось четыре заряда. Продержусь ли я до подхода «Самурая»?
Вопрос.
– Тридцатый, я «Самурай», иду к вам. Расчетное время подхода – двадцать семь минут.
Двадцать семь, значит… Уже хорошо, что не три часа, но все-таки много. Будет чудо, если я продержусь. Надо постараться. Погибать за просто так я не намерен. Откуда мне знать, что у космоида на уме?
О проекте
О подписке