Глава 3

– Значит, в Радогду все еще не проехать? – сокрушенно спросила Мария Ивановна. – Только через Юрловку?

Снявши свой старушечий платок, она больше не выглядела бабкой. Очень сухая, очень подтянутая пожилая женщина вполне интеллигентного вида. Тоже, кстати, учительница, как и отсутствующая Милена Федуловна, которой, по правде говоря, куда больше подошло бы называться Марь-Иванной. Географичка с непогасшим энтузиазмом в глазах. Наверняка таскает своих недоразвитых оболтусов по музеям и походам, учит их не блудить, то есть не заблуждаться... тьфу, не блуждать в лесу и определять минералы по внешнему виду. Примерные ученики к таким учителям равнодушны, шпана их ненавидит, зато середнячки с кое-какими мозгами под черепной крышкой от них без ума. По себе помню, у нас в школе был такой типаж, только преподавал тот типаж не географию, а физику. Магия личности. После школы я чуть было не решил поступать в физтех, даже подавал документы... Интересно, что бы я делал сейчас с физтеховским образованием?

Хм... Возможно, то же самое.

– Прямо – никак, – подтвердил Феликс и развел руками. – Озеро. Пар от него, как от Везувия...

– От Везувия – дым, едреныть, – поправил Матвеич и был сам тотчас поправлен Марией Ивановной. По ее словам выходило, что вулканы выбрасывают в основном водяной пар, а вся остальная гадость идет к пару примесями. Надо же, не знал.

Мы уже давно исчерпали запас дежурных тем, как-то: погода, природа, литература, целебные качества местной минеральной воды, налимы и их ловля на живца, а я также выяснил, что Феликс живет в восьмом номере, толстый Леня – в пятом, а Марию Ивановну с внуком, оказывается, подселили в четвертый, к Милене Федуловне, очень недовольной этим обстоятельством, тем более что седьмой номер уже три дня никем не занят. По сведениям Лени, Милена Федуловна уже ходила в административный корпус жаловаться и качать права. Кроме того, я узнал, что номер первый, а равно находящийся над ним шестой также пустуют и вообще заколочены по причине аварийности не то водопровода, не то канализации, так что неведомый мне Борис Семенович с двумя молодыми людьми фактически занимают все левое крыло на первом этаже и очень не любят, когда кто-нибудь заходит в тот коридор – однако мальчишка есть мальчишка, у них у всех шило в одном месте... Весь этот малосущественный информационный массив я принял вполуха, попивая хорошо заваренный чаек из эмалированной кружки и сочувственно поддакивая. Негодяй Феликс успел меня представить как известного писателя, но разговоры о ремесле я пресек на корню. Имею я право отдохнуть или нет?!

Теперь же мы выслушали краткий рассказ Феликса о том, как он спозаранку, даже не позавтракав, надел лыжи и, пока наст еще не подтаял на солнышке, совершил десятикилометровый бросок через леса и поляны. О причинах столь трогательной заботы о своем здоровье Феликс умолчал, а я, вспомнив себя утреннего и содрогнувшись, с уважением подумал, что он железный человек. По словам Феликса, он и дальше бы бежал, но наткнулся посреди снежной целины на море разливанное и вынужден был повернуть. Матвеич тут же снова встрял, на этот раз к месту, и со смешком сообщил, что утреннего автобуса, едреныть, не было, а дневной, едреныть, пришел с опозданием, и негодующие пассажиры, опаздывающие на поезд, впихнулись в него, что сельди, едреныть, и сломали заднюю дверь. Толстый Леня хрюкнул. Мария Ивановна вздохнула.

– Жаль... Хотела с Кешей в Радогду съездить, народные промыслы там знаменитые. И наличников таких нигде больше нет. Знаете, их посмотреть издалека приезжают...

– А здесь разве не такие? – спросил я.

– В этом корпусе? – Она махнула на меня крепенькой желтой ладошкой. – Что вы, Виталий. Разве это искусство? Это кич. Да вы завтра взгляните сами. А это панно? Разве искусство?

Мы все посмотрели на попорченное резное панно. Как и положено в охотничьем домике, оно изображало сцену охоты. Деревянные собаки азартно кусали за лапы деревянного орущего медведя, а одна вроде бы целилась вцепиться медведю в деревянное ухо. Правда, ухо это было отбито, и вцепиться было некуда. Очень может быть, что в это панно спьяну швырялись бутылками, а возможно, судя по некоторым следам, и томагавками, как ирокезы. Народные чиновничьи забавы.

Или мне показалось, или на медвежьей морде и в самом деле темнел грязный след – небольшой такой, не более пятирублевой монеты. Не утерпев, я поставил на стол свою кружку с недопитым чаем, покинул обширное кожаное кресло, где полчаса назад так уютно устроился, и ринулся проверить.

На меня посмотрели с интересом. Пухлый Леня заколыхался, как будто желая что-то сказать, пожевал толстыми губами, но не издал ни звука. Зато Феликс произнес заинтересованно:

– Что там, Виталий?

– Если кто-то привез сюда макаку, – медленно закипая, проговорил я с нарастающей угрозой, – то пусть сам моет ей ноги. – И, снова плюхнувшись в кресло, добавил: – А если это чьи-то дурацкие шутки...

В последнем я был убежден. Откуда взяться макаке? Явно кто-то шутил с дурна ума, и я догадывался кто.

– Кеша! – спохватилась Мария Ивановна. – Куда он пошел, вы не видели? Несносный ребенок. Кеша!

– Какой я тебе Кеша, ба? – донесся сверху обиженный дискант, и над балюстрадой показалась возмущенная лопоухая физиономия. – Называй как надо, а то меня нет. – И возмущенная физиономия убралась вместе с ушами.

– Викентий! Сейчас же спустись!

Внучек Марии Ивановны соизволил вновь явить свою физию из-за балюстрады и вызывающе шмыгнул носом.

– Другое дело. А мультики по телеку скоро?

– Не знаю я, когда мультики! Лучше скажи: это ты следов понаставил? Только не врать!

– Каких следов, ба? – невинно поинтересовалось дитя.

– Обезьянних!

– Не-а. А где следы?

– Вон, – показала Мария Ивановна. – И на нашей двери – тоже. Милена Федуловна уже возмущалась. Скажешь, не ты?

– Не-а, – уверенно отрицал внучек Викентий.

– А кто?

Мария Ивановна кипела. Марии Ивановне было мучительно стыдно перед нами за своего внука и за свое раздражение. Вот тебе и педагог-любимец, подумал я. А впрочем, сапожник всегда без сапог.

– Позавчера я такой след видел у себя в номере, – густо проклокотал Леня. – Утром умылся, хотел лицо вытереть и все такое – и на тебе. Прямо на полотенце.

– А у меня на оконном стекле, – проворчал Феликс. – Только не позавчера утром, а вчера. – Он потянулся к панно посмотреть, щелкнул по носу безухого медведя и уверенно кивнул. – Ага. Точно такой же грязный след и, что любопытно, с внешней стороны. На втором-то этаже. Что делать – не люблю грязи. Пришлось, знаете ли, открывать окно и оттирать, номер выстудил совсем. – Он покосился на меня и поправился: – То есть комнату...

Я усмехнулся про себя. Знаем ваши штучки. Покои, мол. Апартаменты. Но кто же в них, апартаментах, комнатах, покоях и так далее наставил обезьяньих следов, если не мальчишка?! Больше-то некому. Разве что незнакомый мне Борис Семенович на почве шизофрении подбирает ключи к чужим номерам, а также карабкается по наружным стенам, чтобы посадить отпечаток на стекло... а два телохранителя его, значит, подсаживают. Угу. Замечательная гипотеза, как раз годилась бы скрасить промежуток между двумя рюмками...

Стоп! Сегодня никаких рюмок. Стаканов – тем более. Феликс с Матвеичем – пусть пьют хоть вдвоем, хоть с толстым Леней, если возьмут к себе третьим эту двуногую клокочущую цистерну с эндокринными проблемами, а я – пас. Что я, пить сюда приехал?

Пластмассовый чайник на краю стола закипел, забулькал и выключился. Феликс захлопотал.

– Еще чаю? Вам кофе, Леня? Сахар берите. А вам, Виталий? Чаю? С коньячком?

– Коньячку чуть-чуть, – предупредил я.

– А я знаю, кто следы оставляет, – донесся сверху дискант. – Нанопитеки.

Толстый Леня хрюкнул в чашку и набрызгал.

– Кто?

– Нанопитеки, – последовал ответ сверху. – Маленькие такие обезьяночеловеки, они в сугробах живут. Им там хорошо, когда зима. А когда снег тает, они выползают и начинают всюду лазать. Это их следы, чесслово. Значит, и сюда уже залезли.

– Ты их видел? – не без иронии улыбнулась Мария Ивановна и обернулась к нам. – Вы, пожалуйста, не обращайте внимания, он такой выдумщик...

– А они маленькие и прозрачные. Их нельзя увидеть. Они только следы оставляют.

Мария Ивановна погрозила внуку пальцем.

– Ладно, Викентий, за выдумку ставлю тебе пять, и иди сюда. Чаю хочешь?

– С конфетами? – немедленно вопросил внук.

– С печеньем.

Реабилитированный Викентий, не отзывающийся на имя Кеша (но не Викой же его звать, в самом деле), дождался еще одного, уже третьего по счету зова бабушки и съехал вниз по перилам винтовой лестницы. Вряд ли он принял в расчет центробежную силу, поскольку его сразу начало кренить набок, так что, проехав от силы полвитка, он мелькнул ногами и остаток пути проделал в свободном падении. Мария Ивановна слабо охнула. Было слышно, как внучек с сухим стуком грохнулся о паркет. Из-за лестницы он появился, имея вид страдальца и хромая, кажется, на обе ноги. Мария Ивановна судорожным движением приложила ладонь к сердцу. Бездушный Леня гыгыкнул.

Я механически начал вставать, еще не успев сообразить, что мне надлежит сделать в этой ситуации, и очень сердясь как на Леню с его гнусной ухмылочкой, так и на индифферентного Матвеича, – а Феликс уже действовал. Во-первых, он крякнул. Во-вторых – длинной ручищей сграбастал мальца, поставил его перед собой, как новобранца, и принялся мять колени. Помяв, развернул Викентия афедроном к себе и отвесил звучного шлепка.

– Симулянт. Марш отсюда, нанопитек.

– Ба, чего он дерется! – завопил Викентий, шустро отбежав от Феликса на безопасное расстояние и потирая ушибленное место.

– В самом деле все в порядке? – У Марии Ивановны был голос узницы, получившей известие о помиловании.

– Мослы целы, связки целы, – проворчал Феликс. – Хитрец и симулянт. Иных детей можно с парашютной вышки кидать без парашюта, лишь бы не на гвозди, а иной и в песочнице ногу сломает. Ваш – из первых.

– Ба, чего он дерется!

– Викентий! – строго сказала Мария Ивановна. – Смотри, все расскажу маме.

– Ну и рассказывай. А чего он дерется? И обзывается...

Ответом его никто не удостоил. Матвеич покряхтел, помялся, сказал, что пора сходить проверить донки, однако с места не сдвинулся. Мария Ивановна тайком от внука быстро положила что-то в рот – валидол, наверное. Толстый Леня шумно пил кофе, нависая щеками над чашкой. По-моему, он потешался про себя и едва сдерживался, чтобы не фыркнуть прямо в кофе. Я заметил, что Феликс на всякий случай отодвинулся от него подальше. Викентий подулся немного и очень скоро убедился в бесперспективности этого занятия.

Пить чай просто с печеньем он не пожелал. Он пожелал пить чай с печеньем и телевизором, вожделея, очевидно, мультиков. Мультики были, но, во-первых, они шли по такому каналу, который ловился с ужасными помехами, а во-вторых, то, что с трудом пробивалось сквозь помехи, оказалось древним «Лошариком», однозначно презираемом всеми мальчишками, особенно теми, кто остается невредим при падении с парашютной вышки. Если, конечно, не на гвозди.

Викентий тут же зашипел и принялся щелкать кнопками. По всем каналам дружно шла реклама, один лишь раз на экране возник диктор теленовостей и успел сказать об очередном наводнении на юге Британии. Мелькнул джип, чинно плывущий по мутной улице-реке, после чего телевизор был выключен, а Викентий обиженно заявил, что не хочет ни чаю, ни печенья. Уговаривать его не стали.

Матвеич все-таки решился, вздохнул и, сказав «пойду донки проверю», нахлобучил треух и затопал к выходу. Леня, хлюпнув, допил кофе.

– Между прочим, – сказал Феликс, ни к кому специально не обращаясь, – в моем замке сегодня кто-то ковырялся. Кто бы это мог быть, как вы думаете?

– Пропало что-нибудь? – с интересом спросил я.

Феликс пожал плечами.

– Ничего не пропало, да, по-моему, никто и не влез. Замок только изуродовали, теперь открывается с трудом. Никто случайно ничего не видел?

Я развел руками, а Леня отрицательно замычал. Мария Ивановна переспросила, в каком номере живет Феликс, и, услыхав, что в восьмом, а стало быть, на втором этаже, высказала уверенность в том, что неудачливый взломщик должен был пройти через холл. Феликс возразил, что в холле почти всегда кто-то сидит, и чужого человека заметили бы. Вслед за тем повисла тишина: каждый сообразил, что ковыряться в замке мог и не чужой. Не очень-то приятное умозаключение, доложу я вам, и тишина нехорошая.

– А пятипалых следов на двери не было? – поинтересовался я.

– Нет, а что?

– Да так, – сказал я мрачно. – У меня в номере таким следом наволочку изгадили. Какой-то нанопитек дверь отпер, пока я гулял... Нет, ничего не пропало, – поспешно добавил я навострившей уши компании. – По-моему, кому-то здесь просто скучно, развлекается кто-то, шутит, как умеет...

– Едрен пельмень! – свирепо всклокотнул Леня, сделавшийся вдруг очень похожим на перекормленного людоеда. – Драть за такие шуточки и все такое! По филею. Папиным ремнем.

По-моему, он притворялся, изображая ярость, и немного перебарщивал.

Мария Ивановна моргала, переводя взгляд с меня на Феликса, а с Феликса на Леню.

– Но простите... – вымолвила она. – Я понимаю, шутки эти глупые. Послушайте, Феликс, и вы, Леонид, но вы же сами говорили, что следы появились не сегодня и даже не вчера, а значит, Викентий никак не мог...

– А на Викентия мы баллон и не катим, – великодушно пробулькал Леня. – Нанопитеки, гы. Смешно придумал.

Взвизгнула входная дверь, по паркету часто застучали собачьи когти. Нагулявшийся бульдог, вывалив от усердия язык, натужно буксировал к нам Милену Федуловну. По-видимому, ее собственные планы этим нарушались, поэтому она дернула поводок и провезла за собой собаку юзом, пока та, жалобно подскулив, не смирилась с хозяйской волей и не засеменила следом, виляя обрубком хвоста. Было слышно, как в левом крыле лязгнул замок, затем резко хлопнула дверь.