За окном заурчал двигатель, затем бибикнул клаксон, и Балыкин выглянул наружу из-за шторы.

– Грузовик привез дрова – это два, – пробормотал он. – Иди запасайся, пока соседи не разобрали. Ах да, у тебя же целая поленница… Как здесь живут без центрального отопления, вот что мне неясно. А еще спутники, понимаешь ли, запускают.

– Кое-где есть и центральное, – заступился я за этот мир. – Но больше дрова. Почему нет? Людей здесь мало, и миллиарда на всю планету не наберется, а лесов много, жги – не хочу. Да и уютнее, когда в доме есть камин.

– А печка?

– Экономичнее. Когда надо просто прогреть квартиру, топлю печку. Когда хочу отдохнуть – камин.

– Сидишь у камелька, – подхватил Балыкин, – щуришься на огонь, как кот Васька, сосешь, понимаешь ли, коктейль через трубочку… А кто она?

Ну ясно. Мара аккуратна и никогда не оставит одежду валяться на стульях и подоконниках, всегда рассовывает ее по шкафам, но женская рука в квартире чувствуется сразу – тут вазочка, там кружевная занавесочка… Моя берлога не холостяцкая.

– Ее зовут Мара, – объяснил я. – Она медсестра, сейчас на дежурстве.

– Понятно. О безопасности не спрашиваю. Раз уж ты выбрал этот мир…

– Значит, считаю его безопасным для себя. У тебя иные сведения?

Спрошено было только для того, чтобы Балыкин помотал головой. Шея у него толстая и короткая, так что крупная голова поворачивается, как башня танка.

– Аборигены доверчивы и неагрессивны, – решил все-таки пояснить я. – Преступности мало, войны вялые, оружие массового поражения ни разу не применялось. Очень хорошие люди, я по сравнению с ними просто Джек-потрошитель. Еще плюс: не слишком любопытны, уважают приватность. За все время, что я здесь, у меня никто не спросил документы, веришь?

– И Мара?

– Говорю же: никто. Для Мары я реэмигрант, подхвативший на чужбине акцент. Работаю от случая к случаю инструктором по туризму и рыбалке, вожу в тайгу группы туристов-экстремалов. Возвращаюсь, естественно, замученный, а то и раненый… как в этот раз.

– Сказал, что волки напали?

– Ну не зайцы же…

– Удобно, что подруга – медсестра, – полушутя заметил Балыкин. – Пожалуй, ты неплохо устроился. Перевязки на дому, понимаешь ли, компрессы… А где чай?

Я принес ему чайник, заварку, сахар и чашку в цветочек.

– А сам что же? – спросил он, валясь в плетеное кресло возле журнального столика.

– Не хочется. Впрочем, если ты боишься, что я тебя отравлю…

Балыкин хрюкнул в чашку, показав, что оценил шутку. Налил чай и вбухал в него сразу пять кусков желтоватого сахара. Он всегда был сладкоежкой – утверждал, что ему надо питать мозг.

Лучше бы он вылечил свой хронический насморк. Сейчас еще ничего, а как у моего шефа обострение – невозможно же рядом с ним находиться! Слон не так громко трубит, как Балыкин сморкается.

– В твоем подъезде лифт, понимаешь ли, странный, – сообщил он, шумно отхлебнув и не выразив неудовольствия качеством напитка. – Без кнопок. Я не разобрался.

– А зачем кнопки, если педали есть? – удивился я. – Ящичек в углу видел? Откидываешь крышку, а с той стороны у нее седло. Садишься и крутишь. Как проедешь этаж, так звякнет колокольчик. Проще простого.

От удивления Балыкин обжегся.

– Погоди… Лифт без электричества, что ли?

– С электричеством, – тепреливо объяснил я. – Лампочку на потолке видел? Здесь не каменный век. Электричество есть, мотора только нет. Педали крутить надо. Для чего мотор, когда всего четыре этажа?

– Тогда зачем лифт? – хмыкнув, спросил Балыкин. – Лестница же есть.

Соображал он туговато – наверное, сахар еще не достиг его извилин.

– Как это зачем? – удивился я. – А если старичок или старушка, или инвалид? Или детскую коляску надо поднять-опустить? Тут надо мной живет баба Фаня на одной ноге. Ей нужно спуститься – она мне стучит сверху костылем. Нужно подняться – ну, тогда с улицы покричит.

– И ты педали крутишь?

– Для бабы Фани – да. Ну, бывает, еще кто-нибудь попросит…

– Лифторикша, – прыснул Балыкин. – И не раздражает?

– С соседями лучше жить в мире. Да мне и не трудно. Никому здесь не трудно.

– Человек, понимаешь ли, продукт среды, – изрек Балыкин и, достав из кармана огромный несвежий платок, впервые за эту встречу трубно высморкался. – В этом мире люди добрые и простодушные… ну и ты привык быть таким же. Зря. Засиделся ты в своей берлоге, размякаешь, вижу. На Землю бы тебя отправить на недельку, куда-нибудь на городскую окраину, чтобы отучился расслабляться, а потом, понимаешь ли, на Виварий на денек-другой – и был бы ты у нас в форме…

Сожаление прозвучало в его голосе, и даже почудились мне извиняющиеся нотки. Впрочем, это ничего не меняло. Если я нужен Балыкину немедленно, то он меня немедленно и получит. В этом у нас обоих не было сомнений.

– Срочное дело? – помог я ему, подавив вздох.

Он помолчал немного. Слышно было, как во дворе визжат дети, катающиеся с горки, и как в квартире бабы Фани орет зажравшийся кот, требуя чего повкуснее.

Балыкин, конечно, понял, что никуда я отсюда не рвусь, да и как было не понять. Но понял он и то, что не стану я и отнекиваться, тыча ему в нос шрам и рассказывая ужасы о плотоядных зайцах.

– Ты найдешь Степана и Германа, – заговорил он уже в приказном тоне. – Я – Юлию и Терентия нашего, понимаешь ли, Семеновича. Времени мало. Сбор в штабе завтра в двадцать два ноль-ноль. Там, понимаешь ли, и введу вас в курс дела.

– Заказ? – только и спросил я.

– Можно и так сказать. Ну, мне пора. Не провожай.

Шумно выхлебав остатки сиропа, называемого им чаем, Балыкин выбрался из кресла – невысокий, коренастый, вечно настороженный. Бронемашина, готовая к бою. Повертел напоследок башней, хмыкнул.

– Да, чуть не забыл спросить, – обернулся он. – Мне просто интересно: какой тут у них, в раю этом вялом, понимаешь ли, государственный строй?

– Тоталитарная демократия.

Он подвигал ушами, силясь, как видно, представить себе этот гибрид кота и кита.

– Бывает хуже, – только и сказал.

Я не спорил. Любому скользуну это известно: еще как бывает. Нас не удивишь ни анархической монархией, ни олигархической теократией. Мироздание велико.

Он ушел, а я сварил себе кофе. Хороших, на вкус землянина, кофейных сортов здесь не водилось – один из немногих минусов этого мира, – но в данный момент гурманские удовольствия интересовали меня в последнюю очередь. Я был озадачен, и не сказать, чтобы приятно. Для начала, чтобы размяться, поймал себя на слове и подумал: а почему, собственно, я назвал землянином только себя? Разве аборигены этого мира – не земляне? На местном аналоге русского языка слово «Земля» произносится как «Зимла», и точно так же обозначает не только планету, но и почву. Ну хорошо, аборигены – зимлане, а не земляне. Вот уж громадная разница!

Анатомических различий не видно. Психологические – существуют, но носят, пожалуй, характер поправок. И на Земле ведь у каждой нации свой менталитет.

Нормальное взаимное влияние близкорасположенных миров. Каким-то образом оно проявляется и помимо нас, скользунов, но каков механизм влияния – неясно. Мы действуем локально – а тут речь идет о глобальном взаимном влиянии. Над его механизмом почем зря ломают голову теоретики, вот хотя бы Терентий наш, понимаешь ли, Семенович… Опять-таки, даже смежные миры влияют друг на друга по-разному, и коэффициент влияния представляет собой многомерную матрицу с неуверенно определяемыми элементами… Есть кое-какие гипотезы, есть даже одна-две теории – нет лишь толку от них, поскольку по большому счету воз и ныне там.

Прихлебывая невкусный кофе, я подумал о словах Балыкина. Что он, собственно, имел в виду, буркнув «можно и так сказать»? Что за миссия нам предстоит? И где?

Ничего не понятно. Ничего, кроме состава группы. Ни сути задания, ни сроков, ни мира, в котором придется работать. Не люблю, когда темнят, хотя у нас это дело обычное. Как будто в добродушном мире Зимлы меня схватят и начнут допрашивать, загоняя иглы под ногти!

Вздохнув, я написал Маре записку: «Не вини мя, позван в опрометь. Страда-робота. Дожидай чрезо невесть дни. Цалуваю». Вздохнул. Мара будет недовольна, но, когда я вернусь – если вернусь, – скандала не закатит. А позвонить моему несуществующему начальству из несуществующей турфирмы с претензией, почему, мол, вызвали на работу недолеченного, ей, конечно, и в голову не придет. Она мне доверяет. Здесь все всем доверяют.

Ах, какой мир! Балыкинская ирония просто глупа. Ну и что же, что здесь нет персональных компьютеров и мобильной связи? Да я согласен в пещере жить, если компания хорошая, вождь разумен, а соседние племена – не людоедские!

Еще раз вздохнув, я начал собираться. Много времени это не заняло – мой рюкзачок всегда наготове, Мара к нему не притрагивается. Да там и нет ничего такого, что я хотел бы скрыть от ее глаз, – обычный набор для путешествий.

До свидания, уютная моя берлога, до встречи, педальный лифт! Пока меня нет, придется бабе Фане просить повертеть педали соседа с четвертого этажа. Она его не любит – он грубиян. По местным, разумеется, меркам.

Морозный воздух и солнце – в лицо! Черт меня побери, до чего же не хочется ускользать отсюда! Вон деревья – я к ним уже привык. Вон могучие гранитные лбы выперлись из почвы по прихоти доисторического ледника и вклинились между домами, один из них до третьего этажа ростом и с одной стороны пологий, с него дети катаются на санках. Кто-то не пожалел сил проложить на самый верх дощатый трап с перекладинами и оградить верхнюю площадку перилами. И никакому уроду не придет в голову сломать полезную, хотя и доморощенную конструкцию или изрисовать ее похабщиной. Нет, этот мир – по мне. Состарюсь – поселюсь здесь навсегда. А пока – прав Балыкин – я несколько расслабился…

И я принялся приводить в порядок инстинкт самосохранения – по пути на вокзал старался не подставлять спину, был готов упредить любое опасное движение любого встречного, милые улыбающиеся лица прохожих объявил харями коварных врагов и вообще был настороже. Ничего, конечно, не случилось и не могло случиться со мною на планете Зимла. Разве что несчастный случай, да и то вряд ли.

На вокзале пришлось ждать поезда, а потом еще шесть часов трястись в вагоне, наблюдая, как над самыми сугробами стелется дым из паровозной трубы. Дым вовсе не хотел пачкать замечательное синее небо. Потом за окном стемнело, и уже глубокой ночью я добрался наконец до города, чьим аналогом на Земле является Петрозаводск. Я мог бы ускользнуть прямо из квартиры, но разрешения не соблюдать легенду Балыкин мне не давал. На улице и на вокзале меня мог видеть кто-нибудь из знакомых аборигенов, и очень хорошо, если видел. Я уехал по делам, пусть он так и доложит Маре. Надо полагать, образовалась внеплановая группа туристов, или охотников, или морозоустойчивых подледных рыболовов, а все инструкторы в разгоне, один я в пределах досягаемости. Вот я и вызван, дело обычное.

Такси от вокзала брать не стал. Прошелся пешком, миновал освещенную фонарями часть города, забрел в подворотню между дощатым забором и бревенчатой стеной какого-то дома. Оглянулся – никого.

В виде перестраховки выждал с минуту – и скользнул.