Ночь. Идём на посадку, полоса блестит, лоснится в свете прожекторов. Белая, высвеченная, и мороз, прямо чувствуется, висит в воздухе.

Посадка на лыжи жесткая – сначала тряхнет хорошенько, борт подпрыгнет и только потом побежит, поскользит по снежной полосе.

Выходишь – темно, и только в свете прожекторов воздух искрится.

***

Сам знаешь, в деревнях сейчас, особенно в глубинке, мужиков раз-два и обчелся, да и те пьют в мертвую. А тут случилась незадача – помер кормилец, хоронить надо, могилу копать, на кладбище везти. А кому? На своих надежды никакой. Пошли люди к геологам, что рядом лагерем стояли. Так, мол, и так… помогите.

Ну это святое помочь в таком скорбном деле. Договорились на завтра.

А вечером в лагере гулянка, дым коромыслом до утра – то ли чей-то день рождения, то ли конец сезона, я уже сейчас и не помню. Но состояние с утра было волшебным – голову от подушки не оторвать, язык от нёба не отлепить, куда уж там ехать могилу рыть. И жара, как назло, ни ветерка.

Собрались с силами, обливаясь потом, могилу вырыли. Двое, радостно отдуваясь, побрели к лагерю, а вот третьему – Вовке, он у нас еще и за шофера был, – на грузовике, с гробом, на кладбище ехать. А солнце припекает… голова раскалывается.

И вот, представляешь, пустынная шоссейка в лесу, медленно и печально движется скорбная процессия. Солнце пробивается сквозь листву. Теневые пятна разбросаны по дороге. Тишина и умиротворение. Впереди медленно едет грузовик. Гроб в открытом кузове. Следом – жидкая процессия из односельчан, в основном женщины в черном. За рулем Вовка, облизывая сухие губы, рядом какой-то сильно подвыпивший мужичонка – дальний родственник покойного.

И только дорога чуть пошла под уклон, как из-за поворота навстречу газик, а в нем вся команда – в соседнюю деревню в магазин ездили, за портвейном. Увидели процессию, притормозили. Стоят на обочине, пропускают. Вовку заметили, бутылку в окно показывают.

И вот тут он не выдержал. Ну сил никаких нет, мутит его, потом обливается, а до кладбища еще километра полтора. Поставил рычаг передач на первую скорость, бешено рыкнул на мужика, чтоб ничего не трогал, и прыг на ходу из кабины.

В следующей за грузовиком процессии недоуменно завертели головами.

Вовка подскочил к газику и рванул на себя дверцу.

Следует отметить, что сидящие в газике его маневр поняли однозначно – мгновенно с бутылки была сорвана пробка, портвейн, пробулькивая, полился в стакан.

Единым махом Вовка опрокинул его в себя, сунул обратно в руки разливающему и получил взамен яблоко с коричневым лежалым бочком. Впился зубами. Мотнул головой, показывая, что полный наливать не надо, и так же молча влил в себя еще полстакана, после чего нелепыми скачками помчался вдоль скорбно бредущих догонять грузовик.

Обошлось… Нагнал, залез, довез. Никаких претензий – русский народ понимает, что такое «трубы горят».

Вернулся в лагерь вечером, одаренный за работу пятью бутылками водки.

***

Как-то лося подстрелили… Целая история.

Поначалу подранили крепко. Загнали в болото, там и достреливали.

Почему случайно?

Изначально была задача завалить, чтобы мяса на весь сезон хватило.

Мы в четыре лодки шли. Первый – Генка. На него этот лосяра и вышел. Они же любопытные страшно – обязательно надо поглядеть, что за шум на реке. Генка говорит: «Плыву, вдруг шум, треск, повернулся, а из прибрежного месива зелёнки, чуть ли не над лодкой, – морда здоровенная, рога как лопаты, и смотрит – интересно ему!» Бабахнул с ходу. Видел, что попал.

Лосяра – вверх по склону, кроша мелкие деревца. Генка причалил и за ним. Тут остальные подплывать начали – лодки бросают, ружья в руки и следом.

Он в болото ломанулся и встал без сил – Генка его хорошо зацепил.

Там и добили. А как вытаскивать? Болото, а он здоровый, как две коровы.

Жара! Ни ветерка. Мошка, комар – жуть! Оводы ещё… Пот в три ручья.

Освежевали, порубили и на слегах по частям к лодкам вынесли.

Мы с Пашкой ногу тащили – насилу подняли. Бредём, слега прогибается, нас от тяжести из стороны в сторону мотает. Целый день возились – умучились, ты не представляешь!

Зато вечером – свежая печень на костре, только чуть обжаренная – чудо, за уши не оттянешь! Натрескались от пуза. Утром просыпаюсь, ну и пописать… От страха чуть не обделался – струя зелёная! Не зеленоватая, а ярко зелёная, как зелёнка! Жуть!

Это мне уже потом рассказали, что свежая лосиная печень дает такой эффект.

А черт его знает, почему такое действие…

С лосем-то? Вертолет вызвали, загрузили лосятину, тушенки наделали. Так не только этот полевой сезон с мясом были, но и почти весь следующий. Здоровый был лосяра!

***

Чернобыль… Про это надо говорить отдельно…

Самому не довелось, а вот ребятишки из нашего отдела съездили.

Я поехал уже осенью, на машине, в район Гомеля, недалеко от Припяти. Поразили совершенно темные без единого огонька деревни, мимо которых проезжали, и колодцы, полностью замотанные зловещей черной полиэтиленовой пленкой. Наш водила по вечерам, пока мы копались в вечно барахлящей аппаратуре, усаживался у нас за спиной на свернутый спальник и планомерно выпивал бутылку водки, твердо веря, что спирт спасет его от излишков радиации.

Сейсмостанция, на которой была установлена наша аппаратура, обслуживалась молодыми ребятами. Вот им-то как раз и досталось. Майские праздники выдались жаркими, все повалили на берег Припяти – загорать. Девочки, шашлыки… Как результат – у всех серьезные проблемы с щитовидкой.

На этой станции у нас проводились долговременные наблюдения – ездили туда летом, из года в год. В мае вклинился Чернобыль – плюнул радиацией, и она неравномерно растеклась, размазалась, проникая и заражая всё и вся.

Мы к тому времени уже обзавелись счетчиками, поэтому поначалу мерили, где только можно, потом бросили – бессмысленно. Почему? Ну например, ставим палатки на поляне, предварительно замерив фон – в пределах допустимого. Я, как ярый индивидуалист, отодвигаю свою палатку под деревья на краю леса – расстояние от остальных двадцать метров, не больше. Совершенно случайно замеряю фон – уже намного выше.

Или идем на Припять купаться, счетчик, естественно, с собой. На берегу – пощелкивает, но если недолго, то ничего страшного. Опять же случайно, кто-то из нас измеряет «бечевник» – самый край берега возле воды, там, где река вынесла водоросли и разный мусор. Полоска-то шириной всего в полметра… Мама родная! Зашкаливает!

Ну ладно, это всё прелюдия, я сейчас не про это хочу рассказать.

Сразу предупреждаю – за что купил, за то и продаю. Как услышал… От себя ничего не сочиняю, а уж правда или нет – с меня взятки гладки.

Так вот… Грянул Чернобыль. Страна вздыбилась, поднялась на борьбу с бедою. Засуетились и у нас в институте. Собрали команду…

А теперь небольшое отступление. Экскурс, так сказать, – краткое субъективное восприятие того времени.

Серый тягучий застой – годы и годы. Жизнь скучна до оскомины. А взращены-то с детства на подвигах отцов и дедов – уши все прожужжали об их героическом прошлом, как строили они для нас это «прекрасное далёко». Я хочу сказать, что предпосылки для подвига были налицо. И стоило только начальству выкрикнуть: «Кто? Добровольцы?» Многие сделали шаг вперед не раздумывая. Да и раздумывать было нечего – информации-то никакой. А где-то в кулуарах невнятно шептали что-то про ордена и денежные премии… Но уверяю вас, не это было главным. Надо было что-то сделать, доказать самому себе да и всем, что жил и живу не зря, что если надо, то готов собственной грудью…

От нашего отдела поехало человек десять. От членкора до техника. Задача была простая – поставить как можно ближе к реактору сейсмоприемники, для того чтобы регистрировать продолжавшиеся там мелкие взрывы.

Приехали, рассказывают, бардак там был страшный… Штаб – все бегают, генералы в погонах щеки надувают, орут друг на друга, кто за что отвечает – не поймешь. Общего руководства нет – каждый суетится сам по себе.

Наконец, выделили им какой-то угол. С грехом пополам оборудовали себе рабочее место – расставили аккумуляторы, самописцы, разложили и прозвонили «косы».

Ранним утром команда во главе с начальством на выделенной машине с сопровождающим отправилась к реактору. Эдакий наскок – краткий по времени – быстро забетонировать сейсмоприемники, раскинуть провода и назад. На базе, на самописцах, остался Рафик. Раций, естественно, нет, связи никакой, но договорились, что он будет отслеживать их по подключающимся сейсмоприемникам.

Что-то, всегда так и бывает в подобных случаях, не заладилось. Как оказалось позднее, обыкновенная «сопля» – контакт где-то полетел.

Проходят три часа – сейсмоприемники молчат, пять часов – молчат. Рафик начинает нервничать, постоянно выходит на улицу, ожидая, что команда вот-вот появится и наконец-то прояснится, почему работы срываются. Шесть часов – никого!

И вот тогда Рафик не выдерживает. Этого человека надо знать… Южная непосредственность способствует принятию нетривиальных решений.

Выйдя на середину улицы, он начальственным взмахом руки нагло останавливает катящийся на него БТР. Тот замирает, и из люка высовывается перепуганный сержант-срочник.

Рафик, приняв грозный вид, орет:

– Куда? Доложить!

Царящая вокруг неразбериха, общая нервозность, доходящая порой до истерии, способствовала полному ступору мыслительного процесса в голове сержанта. Срывающимся голосом он отрапортовал.

Рафик сменил гнев на милость.

– Отставить. Дорогу к третьему блоку знаешь?

Сержант знал.

Рафик полез внутрь машины.

– Гони!

Вконец обезумевший сержант развернул БТР и втопил педаль газа в пол.

Их никто не остановил.

Получая бешеную дозу радиации, они побродили по пустынному помещению блока и вернулись назад.

На базе произошла радостная встреча с пропавшими. Оказалось, разминулись по дороге. Совместными усилиями нашли неполадку – аппаратура заработала.

Эпилогом к этой истории могла бы послужить реплика жены Максимова – инженера, технаря от Бога, классного прибориста – «просыпаюсь я ночью, а мой стоит у окна, курит и… весь светится».

Всё это, конечно, весело…

Сашка, самый молодой из той команды, умер через три года от рака крови.

***

Я сейчас расскажу тебе про «Площадь энтузиаста». Всё-таки Средняя Азия, мне кажется, это не только местоположение на карте, но ещё и особое настроение.

Итак, Средняя Азия, Таджикистан, наблюдательная точка «Ката-Айри», начало лета.

Предгорье, ровное как стол. В дали в жарком мареве виднеется невысокая горная гряда, прорезанная узкими морщинами саёв.

Два балка, продуваемые всеми ветрами. В двадцати метрах – заглушенная самоизливающая скважина. Лишь тонкая струйка воды течет по оголовку.

Даже этой струйки оказалось достаточно, чтобы вокруг неё развернулась баталия среди местных жителей из соседнего кишлака, что располагался километрах в восьми от этого места. Вода – это огород, а огород – это рынок и живые деньги. А нам нужен был приходящий сторож.

После долгих переговоров руководство экспедиции отдало предпочтение иссиня-черному, выжженному солнцем, пожилому мужику, мотивируя свой выбор тем, что у него, у единственного в кишлаке, была своя машина.

Он появлялся на точке не так часто. Издали был виден столб пыли, приближавшийся из-за горизонта. Медленно подкатывала блестящая красная «копейка» с черными тонированными стеклами. Из неё с широкой улыбкой в пол-лица выбирался сторож в выцветшем от старости грязном халате, в галошах на босу ногу. Подобострастно кланялся, прижимая руки к груди, бормотал что-то по-своему. Вытаскивал из машины кетмень с лоснящейся деревянной ручкой и узелок – в пеструю застиранную тряпицу были завернуты свежие горячие лепешки. Я и сейчас ощущаю этот запах свежего только испеченного хлеба.

Пустыня, блестящая красная машина, тонированные стекла, галоши… – согласись, несколько сюрреалистичная картинка.

Он появлялся раз в три дня на несколько часов, а потом ты снова оставался один на этой прожженной солнцем плоскотине, и не было никому дела до тебя.

На этой точке мне надо было просидеть месяц. Зачем? А не суть важно. Работой я был загружен минимально – час в день от силы. Остальное время надо было как-то проживать.

Через пять дней растительное существование обрыдло до предела, а впереди маячили ещё три бесконечные недели. Надо было что-то придумать, чем-то себя занять. Наблюдения за кузнечиками душу уже не согревали.

Ты знаешь, как реагируешь на появление первых кузнечиков в пустыне, когда один и нечем больше заняться?

Вдруг однажды ты замечаешь, как на жесткой, запекшейся песчаной корке, что у тебя под ногами, что-то шевелится. С удивлением разглядываешь кузнечика, только не зеленого привычного цвета, а грязно-бурого, как и всё вокруг. Долго гоняешься за ним, ловишь и сажаешь в банку. Собираешь разные веточки и суешь туда же. С умилением наблюдаешь за нехитрой жизнью такого знакомого и безобидного насекомого. Уже не один…

Через пару дней – кузнечики на каждом шагу. Уже не реагируешь, перестаешь обращать внимание.

Ещё два дня – и эти твари везде! Из-под ног брызжут во все стороны их маленькие поганые тельца. Они в балке, во вьючнике с едой, на столе, на постели. Кажется, что все пространство заполнено этими чертовыми попрыгунчиками.

Еще неделя – и они пропадают, растворяются среди песка и камней.

Ну да ладно, я отвлекся…

В общем, одиночество одолевало, требовалось чем-то себя занять. Бесцельно шатаясь по ближайшим окрестностям, я наткнулся на несколько больших камней – их бока еле проглядывали из-под песка.

И возникла гениальная по своей глупости идея – замостить площадь вокруг скважины! Все три последующие недели я бродил по пустыне, разыскивая большие камни, откапывал их, надрываясь и обливаясь потом, перекатывал к скважине. Рыл подходящие для них ямы и мостил, мостил, мостил… Болели руки и спина, сходил почерневший ноготь на отдавленной здоровенным булыжником ноге – ничто меня остановить не могло. Даже удушающая полуденная жара не умеряла моего пыла.

Зато был виден результат этого «сизифова труда» – за три недели я замостил площадь пять на пять метров, в центре которой торчал ржавый оголовок скважины! В одиночестве провел торжественное открытие и нарёк – «Площадью энтузиаста».