Взрослый человек всегда найдет, как сократить время и сдержать нетерпение, но, если даже он плохо владеет собой, его представление о времени реально. Не то было с Тирреем. Дожидаясь половины восьмого вечера, Давенант переживал утомительное физическое напряжение. Задолго до выхода из дома, надев серый костюм, он сел у окна, рассматривая прохожих. Просидев три минуты, схватил книгу, но читать оказался не в состоянии. Не стерпев могущества часовых стрелок, хладнокровно сопротивляющихся его вздохам, взглядам, покусыванию губ, метаниям из угла в угол, Давенант надел шляпу и отправился на улицу без четверти семь. Вдруг бой городских часов указал, что часы Губермана отстали на пятнадцать минут. «Вот это хорошо», – сказал Давенант вслух, обратив на себя внимание прохожих. Ни в какую сторону, как только к Якорной улице, он идти не мог, но решил идти очень тихо, чтобы явиться в десять минут девятого. Однако расстояние было не так велико, а его нетерпение – огромно, и, как следовало ожидать, Давенант оказался вблизи дома Футроза за полчаса до восьми. Опасаясь явиться первым, он удовольствовался тем, что стал смотреть на дом издали и простоял, не сходя с места, тридцать минут, осведомляясь у каждого прохожего:

– Который час?

– Четыре минуты девятого, – сказал ему наконец словоохотливый человек с розовыми, морщинистыми щеками. – Поставьте ваши часы по моим – это часы фабрики…

Но Давенант был уже довольно далеко. Он мчался по прямой линии к подъезду и попал в кабинет Футроза, куда его провела горничная, мимо полуоткрытой гостиной, где слышались веселые голоса.

– Я велел просить вас к себе, пока вас еще не завертели мои хозяйки, – сказал Футроз, мельком осмотрев Давенанта. – Могу порадовать вас: приехал профессор Старкер. Я скоро увижусь с ним и попрошу его записать вас участником первой же экспедиции. Своевременно я вас извещу.

Затем он расспросил Давенанта о комнате, о Галеране, дружески посоветовал застегивать пиджак на все пуговицы и усадил в огромное кресло-нишу, откуда, как из провала, видны были книжные шкафы, мраморная фигура Ночи и проникновенно улыбающийся Футроз.

– Я еще не поблагодарил вас, – сказал Давенант. – Иногда мне кажется: я проснусь – и все это исчезнет.

– Ну-ну, – добродушно отозвался Футроз, – будьте спокойнее. Ничего страшного не произошло.

Давенант хотел прямо сказать: «Я никогда не был счастлив так, как все эти дни», – но услышал подлетающие шаги и, не посмев обернуться к двери, забыл, что хотел выразить.

– Давенант здесь? – воскликнула, вбегая, нарядная, красиво причесанная Роэна. – Вот он. Запрятан в кресло.

Давенант вскочил.

– Здравствуйте! – сказала Элли, напоминающая уменьшенную Роэну, – в коротком платье. – Позволь его увести, Тампико. Он нам нужен.

– Кто у вас?

– Все: Гонзак, Тортон и Тита Альсервей.

– Единственно не хватает вас, – сказала Роэна Давенанту. – Тампико, он человек с понятием. Ему нечего у тебя делать. У нас веселее, правда? Ты тоже явишься, мы очень просим тебя.

– Вы надеетесь, что я приду к вам хихикать?

– Да, мы надеемся, – сказала Элли. – Отец и его две дочери хихикают… Это мы включим в программу.

– Я приду позднее. Давенант, повинуйтесь!

– А-рес-то-вать! – закричала Элли, беря под локоть Давенанта с одной стороны, другим локтем завладела Рой, и они увлекли его в гостиную.

Теснее и ярче, чем днем, показалась теперь Давенанту эта комната, сильно озаренная огнями люстры и пахнущая духами. Вечерние оттенки несколько изменяли ее вид; присутствие в ней незнакомых Давенанту – Гонзака, Тортона и Титании Альсервей – вызвало в нем ревнивое чувство, делая гостиную Футроза похожей на другие гостиные, которые приходилось иногда видеть ему с улицы в окно. Давенант любил ярко освещенные помещения аптеки, парикмахерские, посудные магазины, где блеск огней в множестве стеклянных и фаянсовых предметов создавал лишь ему понятные праздничные видения.

Роэна познакомила Давенанта с другими гостями. Гонзак – рыжеватый юноша с острым лицом, сероглазый, надменный, не понравился Давенанту, Тортон вызвал в нем оттенок расположения, несмотря на то, что бесцеремонно оглядел новичка и спросил, будто бы не расслышав:

– Да… ве…?

– …нант, – закончил Тиррей.

Тортон был смугл, черноволос, девятнадцати лет, с начинающими пробиваться усами и вечной улыбкой. Он без околичностей перебивал каждого, если хотел говорить, и смеялся не грудью, а горлом, говоря похоже на смех: «Ха-ха… Ха-ха!»

Титания Альсервей, однолетка Роэны, тонкая, удивленная, с длинной шеей и золотистыми глазами при темных бровях, двигалась с видом такой слабости, что каждое ее движение взывало о помощи.

Давенант чувствовал себя не свободно, стараясь скрыть замешательство. У него не было естественноразвязных манер, лакированных туфель, как на Гонзаке и Тортоне; его костюм, казалось ему, имел надпись: «Подарок Футроза». Должно быть, его лицо сказало что-нибудь об этих смешных и трагических чувствах обласканного человека «с улицы», так как Элли, посмотрев на Давенанта, задумалась и села рядом с ним. Это был знак, что он равен. Роэна разлила чай. Давенант получил чашку вторым, после Титании Альсервей, и начал немного отходить.

Старательно слушая, о чем говорят, он присматривался к гостям. Разговор шел о неизвестных ему людях в тоне веселых воспоминаний. Наконец заговорили об Европе, откуда недавно вернулся со своим отцом Тортон.

При первой паузе Рой сказала:

– Давенант, почему вы так молчаливы?

– Я думал о гостиной, – некстати ответил Давенант, нарочно говоря громче обыкновения, чтобы расшевелить себя, и замечая, что все внимательно его слушают. – Вечером она другая, чем днем.

– Вам нравится эта печь, в которой мы сидим? – снисходительно произнесла Титания.

– Да, как огонь!

– Мы ее тоже любим, – сказала Роэна, – у нас страсть к горячим и темным цветам.

– Несомненно, – подтвердил Гонзак.

– Я равнодушен к обстановке, но люблю, когда есть качалка, – сообщил Тортон.

– Нет ничего хуже прямых стульев с жесткими спинками, как, например, у Жанны д’Аршак, – заметила Титания.

– Какая у вас будет гостиная? – спросила Элли Тиррея. – Впоследствии? Минуя времена и сроки?

– Такая же, как и ваша, – смело заявил Давенант.

– Однако вы – патриот! – заметил Гонзак.

– Скажи мне, как ты живешь, и я скажу, кто ты, – изрек Тортон.

– Неужели вы это сами придума… – спросила Рой, но Тортон перебил ее одним словом:

– Аксиома.

– Малоизвестная, надеюсь, – отозвалась Альсервей.

– Вы хотите сказать, что я не оригинален? Ха-ха! Оригинально то, что так может случиться с каждым оригиналом.

– Тортон, вам – нуль. Садитесь, – сказала Рой.

– Сижу. Молчать?

– О, нет, нет! Говорите еще!

– Как же вас понять?

– Женское непостоянство, – объяснил Гонзак и уронил ложечку.

Все расхохотались, потому что смех бродил в них, ища первого повода. Рассмеялся и Давенант.

– Давенант засмеялся! – воскликнула Элли. – О как чудно!

– Вы под сильной защитой, – сказал Тиррею Гонзак. – Если вы смеетесь один раз в год, то в этом году выбрали удачный момент.

– А почему?

– Именно потому, что вас поощрили.

– Фу-фу! – закричала Элли. – Это не шутка, это перешутка, Гонзак!

– Слушаюсь, пере-Элли!

– Окончилось ваше увлечение балетом? – спросила Рой Титу Альсервей.

– Нет, когда-нибудь я умру в ложе. Мой случай неизлечим.

Давенант откровенно любовался Роэной. Она была так мила, что хотелось ее поцеловать. Взглянув влево, он увидел блестящие глаза Элли, смотревшие на него в упор, сдвинув брови.

– Я вас гипнотизировала, – заявила девочка. – Вы – нервный. Ах, вот что: можете вы меня переглядеть?

– Как так – переглядеть?

– Вот так: будем смотреться в глаза, – кто первый не выдержит. Ну!

Давенант принял вызов и воззрился взгляд во взгляд, а Элли, кусая губы и смотря все строже, пыталась победить его усилие. Скоро у Давенанта начали слоиться в глазах мерцающие круги. Прослезившись, он отвернулся и стал вытирать глаза платком. Его самолюбие было задето. Однако он увидел, что Элли тоже вытирает глаза.

– Это оттого, что я смигнула, – оправдывалась Элли. – Никто меня не может переглядеть.

Пока тянулась их комическая дуэль, Рой, Гонзак и Тортон горячо спорили о стихах Титании, которые она только что произнесла слабым голосом умирающей. Роэна возмущалась выражением, «И рыб несутся плавники вокруг угасшего лица…»

– Рыбы штопают чулки, пустив бегать плавники, – поддержал Гонзак Роэну.

Титания надменно простила его холодным нездешним взглядом, а Тортон так громко сказал: «Ха-ха!» – что Элли подбежала к спорщикам, оставив Давенанта одного, в рассеянности.

Некоторое время, казалось, все забыли о нем. Прислушиваясь к веселым голосам Роэны и Элли, Давенант думал – странное для своего возраста: «Они юны, очень юны, им надо веселье, общество. Почему они должны заниматься исключительно мной?» Подняв голову, он увидел картину, изображающую молодую женщину за чтением забавного письма. Давенант прошелся, остановясь против небольшой акварели: безлюдная дорога среди холмов в утреннем озарении. Элли, успев погорячиться около спорящих, подбежала к нему.

– Это – «Дорога Никуда», – пояснила девочка Давенанту. – «Низачем» и «Никуда», «Ни к кому» и «Нипочему».

– Такое ее название? – спросил Давенант.

– Да. Впрочем… Рой, будь добра, вспомни: точно ли название этой картины «Дорога Никуда» или мы сами придумали?

– Да… Тампико придумал, что «Дорога Никуда».

Прекратив разговор, все присоединились к Давенанту.

– До-ро-га ни-ку-да! – громко произнесла Рой, улыбаясь картине и Тиррею и смущая его своим расцветом, который лукаво и нежно еще дремал в Элли.

– Что же это означает? – осведомилась Титания.

– Неизвестно. Фантазия художника… – Рой рассмеялась. – Давенант!

– Что? – спросил он, добросовестно стараясь понять восклицание.

– Ничего. – Она повторила: – Итак, это – «Дорога Никуда».

– Непонятно, – сказал Тортон.

– Было ли бы понятнее, – процедил Гонзак, – понятнее: «Дорога Туда»?

– Куда – туда? – удивилась Титания.

– В том-то и дело, – заметил Тортон.

– Дорога – куда? – воскликнула Элли. – О, дорога! Куда?!

– Вот мы и составили, – сказал Гонзак. – Дорога никуда. Куда? Туда. Куда – туда?

– Сюда, – закончил Давенант.

Снова молодых людей одолел смех. Все хохотали беспричинно и заразительно.

Изображение неизвестной дороги среди холмов притягивало, как колодец. Давенант еще раз внимательно посмотрел на нее. В этот момент явился Футроз.

– Вот и Тампико! – воскликнула Элли, бросаясь к нему. – Ми-лый Тампико, нам весело! Мы ничего не разбили! Просто смешно!

– Что вас так насмешило? – спросил Футроз.

– Ничего, но мы стали произносить разные слова… Вышло ужасно глупо. – Рой вздохнула и, пересилив смех, указала на картину: – Дорога никуда.

Она объяснила отцу, как это вышло: «туда, сюда, никуда». Но уже не было смешно, так как все устали смеяться.

– Я купил ее на аукционе, – сказал Футроз. – Эта картина напомнила мне одну таинственную историю.

– Какая история? Мы ее знаем? – закричали девушки.

– По-видимому – нет.

– А почему не рассказал, Тампико? – спросила Элли.

– Почему? В самом деле – почему?

– Ну, мы этого не можем знать, – заявила Роэна.

– Я люблю истории о вещах, – сказал Гонзак. – С нетерпением ожидаю начала.

– Разве я обещал?

– Извините, мне показалось…

– Крепкие ли у всех вас нервы? – спросил Футроз, делая загадочное лицо.

– За себя я ручаюсь, – сказала Титания, усаживаясь в стороне, спиной к окнам.

– И я ручаюсь – за тебя! – Рой села рядом с отцом. – Но не за себя.

Элли полулегла на диван. Давенант, Тортон и Гонзак поместились на креслах. Тогда Футроз сказал:

– Бушевал ветер. Он потрясал стены хижин и опрокидывал вековые деревья…

– Так было на самом деле? – строптиво перебила Элли.

– Увы! Было.

– Смотри, Тампико, не подведи.

– Начало очень недурно, – заметил Гонзак, – особенно «стены хижин».

Футроз молчал.

– А дальше? – спросил Давенант, который был счастлив как никогда.

– Все ли успокоились? – хладнокровно осведомился Футроз.

Но бес дергал за языки.

– Папа, – сказала Рой, – расскажи так, чтобы я начала таять и умирать!

Футроз молчал.

– Ну, что же, скоро ли ты начнешь? – жалобно вскричала Элли.

– Все ли молчат? – невозмутимо осведомился Футроз.

– Все! – вскричали шесть голосов.

– Ветер выл, как стая гиен. В придорожную гостиницу пришел человек с мешком, с бородой, в грязной одежде и заказал ужин. Кроме него, других посетителей не было в тот странный вечер. Хозяин гостиницы скучал, а потому сел к столу и заговорил с прохожим человеком – куда направляется, где был и кто он такой? Незнакомец сказал, что его зовут Сайлас Гент, он каменотес, идет в Зурбаган искать работу. Хозяин заметил одну особенность: глаза Сайласа Гента не отражали пламя свечи. Зрачки были черны и блестящи, как у всех нас, но не было в них той трепетной желтой точки, какая является, если против лица сияет огонь…

Рой заглянула в глаза отца.

– Даже две точки, – сказала она. – А у меня?

Элли подошла к ней и освидетельствовала зрачки сестры; та проделала это же самое с девочкой, и они успокоились.

– Нормально! – заявила Элли, возвращаясь на свое место. – Мы отражаем огонь. Дальше!

– Из сделанного хозяином наблюдения, – продолжал Футроз, – вы видите, что хозяин был человек мечтательный и пытливый. Он ничего не сказал Генту, только надел очки и с замешательством, даже со страхом, установил, что зрачки Гента лишены отражения – в них не отражались ни комната, ни хозяин, ни огонь.

– Как это хорошо! – сказал Давенант.

– Вот уж! – пренебрежительно отозвалась Титания. – Две черные пуговицы!

– Но пуговицы отражают огонь, – возразила Роэна. – Не мешайте Тампико!

– Теперь меня трудно сбить, – заявил Футроз, – но будет лучше, если все вы воздержитесь от замечаний. Сайлас Гент начал спрашивать о дороге. Хозяин объяснил, что есть две дороги: одна прямая, короткая, но глухая, вторая вдвое длиннее, но шоссейная и заселенная. «У меня нет кареты, – сказал Гент, – и я пойду короткой дорогой». Хозяину было все равно; он, пожелав гостю спокойной ночи, отвел его в комнату для ночлега, а сам отправился к жене, рассказать, какие бывают странные глаза у простого каменотеса.

Едва рассвело, Сайлас Гент спустился в буфет, выпил стакан водки и, направив свои редкостные зрачки на хозяина, заявил, что уходит. Между тем ураган стих, небо сияло, пели птицы, и всякая дорога в такое утро была прекрасной.

Сайлас Гент повесил свой мешок за спину, подошел к дверям, но остановился, снова подошел к хозяину и сказал: «Послушайте, Пиггинс, у меня есть предчувствие, о котором не хочу много распространяться. Итак, если вы не получите от меня на пятый день письма, прошу вас осмотреть дорогу. Может быть, я на ней буду вас ожидать».

Хозяин так оторопел, что не мог ни понять, ни высмеять Гента, а тем временем тот вышел и скрылся. Весь день слова странного каменщика не выходили из головы трактирщика. Он думал о них, когда ложился спать и на следующее утро, а проснувшись, признался жене, что Сайлас Гент задал ему задачу, которая торчит в его мозгу, как гребень в волосах. Особенно поразила его фраза: «Может быть, я буду вас ожидать».

Его жене некогда было углубляться в человеческие причуды, она резко заявила, что, верно, он напился с каменщиком, поэтому оба плохо понимали, что говорят. Рассердясь, в свою очередь, и желая отделаться от наваждения, трактирщик сел на лошадь и поскакал по той дороге, куда пошел Гент, чтобы не думать больше об этом чудаке, а если с ним что-нибудь приключилось, то, в крайнем случае, помочь ему.

Он въехал в лес, усеянный камнями и рытвинами, а после часа езды увидел, что Гент висит на дереве…

Тортон незаметно протянул руку к стене и погасил электричество.

Все вскочили. Девушки вскрикнули, а хладнокровная Титания, голося пуще других, требовала прекратить глупые шутки.

Сказав: «То-то! Ха-ха!» – Тортон пустил свет.

У всех были большие глаза. Рой держала руку на сердце.

– Это Тортон, – предал его Гонзак.

– Разве так можно делать! – строго вскричала Элли. – Все равно, что налить вам за воротник холодной воды!

– Я не буду, – сказал Тортон.

– Давенант, присматривайте за вашим соседом, – попросила Рой. – Впрочем, пересядьте, Тортон. Куда?! Туда, никуда, вот сюда.

Тортон повиновался.

Футроз не торопился. Ему было хорошо дома, он следил за переполохом с добродушием птицевода, наблюдающего скачки малиновок и щеглов.

– Ну, – сказал он, – можно кончать? Но мне осталось немного… Сайлас Гент висел на шелковом женском шарфе, вышитом золотым узором. Под ним на плоском камне были аккуратно разложены инструменты его ремесла, как будто перед смертью он или кто другой нашел силу для жуткой мистификации. Среди этих предметов была бумажка, исписанная самоубийцей. И вот, обратите внимание, как странно он написал: «Пусть каждый, кто вздумает ехать или идти по этой дороге, помнит о Генте. На дороге многое случается и будет случаться. Остерегитесь».

Почему погиб Гент, осталось навсегда тайной. Но с тех пор кто бы, презрев предупреждение, ни отправился по той дороге, он неизменно исчезал, пропадал без вести. Было три случая – с кем именно, я не помню, но третий случай стоит упомянуть особо: по этой дороге бросилась бежать лошадь, разорвав повод, которым была привязана, и, несмотря на все усилия, ее не нашли.

– Тампико, ты густо, густо присочинил! – сказала Элли, когда слушатели зашевелились. – Те, кто искал лошадь, должны были идти на загадочную дорогу, и если вернулись, то… сделай вывод!

– Я не оправдываюсь, – ответил Футроз. – Все запутанные дела несколько нелепы в конце. Увидев картину, я вспомнил Гента и купил ее.

– Что же все это значило? – спросил Давенант. – В особенности – глаза, не отражающие ничего… А он не был слеп! У одного охотника глаза были совсем крошечные, как горошины, между тем он мог читать газету через большую комнату и отлично стрелял.

– Ах, вот что! – сказала Рой. – Мы будем стрелять в цель. Прошлый раз Гонзак осрамился. Гонзак, мы дадим вам реванш. Элли тоже хочет учиться. Давенант, вы должны хорошо попадать, – у вас такие твердые глаза.

Стрельба издавна привлекала Давенанта как упражнение, требующее соревновательной точности. Такого рода забавы свойственны всем пылким натурам. Однако до сих пор ему пришлось стрелять только два раза, и то в платном тире, соображаясь со своими скудными средствами.

– Я присоединяюсь, – сказал Футроз. – Нас семеро, хотя Элли не в счет, так как она все еще зажмуривается…

– Какая низость! – вскричала Элли.

– Ну конечно. Составим список и назначим приз, – не два, не три приза, а один, чтобы не было жалких утешений. Приз должен исходить от дам. Так значится во всех книгах о турнирах и других состязаниях.

– Так как приз получу я, – заявил Тортон, – не разрешат ли мне самому придумать награду? Ха-ха!

– Нет, это слишком! – возмутилась Титания. – Я стреляю не хуже вас и, вот назло, заберу приз.