В этом и заключается основной исторический трагизм как самого Нечаева, так и начатого им движения. Другим, не менее важным фактором, подточившим корни нечаевского движения, было народничество 70-х годов. Явившись на смену нечаевскому движению, народничество, с его расплывчатой программой, отрицанием политической борьбы и централистической организации партии, растворило в своих аморфных формах сущность нечаевского движения и надолго задержало применение выдвинутой им тактики политической борьбы. Борясь с принципами нечаевской тактики, народничество вскоре само запуталось в своих собственных противоречиях и принуждено было сойти с исторической сцены, признав ряд своих тактических ошибок. Возникшая в 1879 году партия «Народной Воли», несмотря на признание ряда народнических ошибок, несмотря на провозглашение тактики политической борьбы, по существу своему оставалась народнической партией. В данном случае произошла только перегруппировка сил, но старые народнические традиции продолжали коснеть над каждым членом партии «Народной Воли». Выдвинутая народовольцами тактика политической борьбы не носила массового характера, а выливалась преимущественно в форму индивидуального террора. Тем не менее, даже такую форму политической борьбы приходится признать существенным шагом вперед в сравнении с формами борьбы предшествующего периода 70-х годов. Но если сравнивать ее с тем, что уже дано было в нечаевском движении, то вся система политической борьбы народовольцев представится не шагом вперед, а шагом назад – обратным поворотом к Нечаеву, десятью годами раньше провозгласившему этот самый принцип.

Не сумевшее в 70-х годах переварить тактики политической борьбы Нечаева, народничество вынуждено было признать именно то, что отрицало до сих пор. Самым главным и, можно сказать, основным противоречием в народнической программе являлось отношение его к зарождавшемуся революционному движению рабочего класса. То, чего недоставало в нечаевском движении именно, наличия движения, рабочего класса – это самое для народовольчества стало фактором разложения. Не учитывая самостоятельных задач рабочего класса, а, наоборот, пытаясь даже обойти его, народовольчество этим самым подтачивало свои собственные корни. В результате выхода на историческую сцену российского пролетариата, инициатива политической борьбы отныне закреплялась не за горстью отважных революционеров-интеллигентов, оторванных от масс, а за целым революционным классом, выразительницей которого стала русская социал-демократия. На протяжении десятков лет борьбы, беспрерывно отсеиваясь и отслаиваясь в своей классовой чистоте, русская социал-демократия закладывала незыблемые основы классово-политической борьбы во имя окончательного торжества социальной революции. Правда, и тут не обошлось без известных шатаний политической мысли. В лице меньшевиков история еще раз могла наблюдать измену рабочему классу и делу социальной революции.

Лишь в лице социал-демократов – большевиков, тесно и неразрывно связанных с рабочим классом, история, наконец, нашла последовательных завершителей классовой борьбы, во имя которой, полсотни лет тому назад, боролся Сергей Нечаев. Октябрьский переворот 1917 года, совершенный рабочим классом при непосредственном руководстве Российской Коммунистической партии (большевиков), – это победоносный финал полувековой революционной борьбы. Грандиозные завоевания Октябрьской революции являются, несомненно, результатом борьбы не одного, а целого ряда поколений, неисчислимыми жертвами и усилиями заплативших во имя торжества социализма.

И если в завоеваниях Октября история отмечает каждый революционный факт, каждое усилие и отдельную жертву не только со стороны рабочего класса, почти целиком вынесшего на своих плечах всю тяжесть борьбы с русским царизмом, но и те отдельные усилия и жертвы народников 70-х и 80-х годов, то тем более она должна отметить в завоеваниях Октября революционные борения Сергея Нечаева и связанного с ним движения, провозгласившего борьбу во имя торжества социальной революции задолго до народовольцев, на рубеже 60—70-х годов прошлого столетия. Историческое значение Нечаева, недооцениваемое нами в силу мемуарной накипи современников, представляет тот исключительный интерес, что в лице его история имела отдаленного предтечу современного нам движения. Нечаев был первым провозвестником борьбы за социальную революцию, стремившимся к ниспровержению царизма и к захвату политической власти силами организованной партии. Созданная Нечаевым партия «Народной Расправы» в истории революционной борьбы являлась первой попыткой организации боевой революционной партии, строго законспирированной и централистически построенной от верху до низу, представлявшей собою в зародыше как бы схему современной развернутой организации. От низовых ячеек-кружков первой степени через кружки следующих высших степеней организация восходила к Отделению, охватывавшему деятельность целой сети кружков в данном городе или губернии. В свою очередь, «Отделения», соответствующие современным губернским центрам, выдвигая наиболее активных членов, выделяли «Центральный комитет», руководивший делами всей организации во всероссийском масштабе. Далее, по уставу нечаевской организации, Центральный комитет неразрывно связывался с заграничным центром, а через него с 1 Интернационалом. Ничего подобного не было ни до Нечаева, ни в последующий период народнического движения. Даже сама по себе тактика нечаевской борьбы, которую окрестили народники презрительным именем «нечаевщины», представляла единственную возможную форму борьбы в специфических условиях тогдашнего самодержавия.

Безусловное подчинение уставу организации, строжайшая дисциплина не только для отдельных членов, но и для всей организации, непримиримая ненависть ко всему политическому и экономическому строю тогдашней царской России, захват политической власти с передачей земли крестьянам, а фабрик и заводов, как орудий производства, рабочим, равномерное и целесообразное распределение продуктов труда на основах коммунистического уклада будущего общественного строя, таковы главные основы программы и тактики нечаевского движения. Исторический трагизм нечаевского движения заключается в том, что движение опередило на несколько десятилетий выступление на историческую сцену рабочего класса, единственно могущего воплотить в жизнь выдвинутые Нечаевым принципы грядущего коммунизма. Но как бы не было схематично начертанное Нечаевым движение, тем не менее, оно представляло собою первую и в своем роде единственную попытку организации революционных сил с последовательным применением программы и тактики политической борьбы. Ничего подобного русская история не знала до Нечаева. В этом отношении его можно рассматривать, как одного из первых провозвестников того великого переворота, который в окончательной форме завершился лишь спустя 47 лет, в октябре 1917 года.

Нечаев был одним из первых последователей коммунистического учения Гракха Бабефа, и, как таковой, он действительно по праву должен занимать одно из почетных мест в истории нашего движения.

Между тем, в настоящее время о Нечаеве знают значительно меньше, чем знали при его жизни. Мало того, имя Нечаева и до сих пор еще остается одним из самых запутанных и неосвещенных имен в истории русского революционного движения. Тот мемуарный хлам, который нагроможден был его политическими противниками, продолжает коснеть и по настоящее время, мешая разглядеть подлинную революционную сущность Нечаева. О Нечаеве слишком много писали народники, достаточно много уделяли ему внимания и буржуазные историки.

Тем не менее, о нем нет до сих пор ни одной исторической работы, объективно вскрывающей сколько-нибудь личность и характер его деятельности. Наоборот, вокруг Нечаева и до сих пор продолжают еще бушевать страсти. И до сих пор имя его продолжает вызывать судороги на лице у многих мемуаристов, как вызывало оно полсотни лет тому назад, когда жил и боролся Сергей Нечаев. Полувековая историческая давность, время, казалось, вполне достаточное, чтобы хотя немного поубавить полемический пыл и сократить свои страсти. Пора отнестись с должным вниманием к личности революционера-борца и произвести, хотя бы частичную, переоценку его деятельности. Пора перестать повторять полувековые бредни мемуаристов и сводить чуть не личные счеты с давно погибшим революционером. В настоящее время мы вплотную подошли к моменту переоценки политической деятельности Нечаева. Полувековая революционная борьба рабочего класса не только с царским правительством и буржуазией, но и с теми революционно-буржуазными группировками, которые пытались занять командные высоты в историческом процессе, внесла достаточно четкие коррективы для определения классовой сущности нечаевского движения, обнаружив, что на рубеже 60-х и 70-х годов прошлого столетия в лице Нечаева история уже имела попытку провозглашения принципа классовой борьбы. Многое, что казалось непонятным в нечаевском движении несколько лет тому назад, благодаря классовому коррективу пролетарского движения, выявилось, как отдаленная попытка провозглашения политической борьбы не только с царским правительством, но и с революционно-буржуазными группировками, впервые выступавшими на сцену. Рабочий класс знает – к каким методам борьбы прибегает буржуазия в своей классовой ненависти к нему, знает, что единственным методом в подобной борьбе является политическая клевета и что приемы этой клеветы довольно однообразны для различных исторических моментов, Буржуазия оклеветала Нечаева, но пролетариату слишком знакомы классовые корни этой клеветы. Анализируя мемуарную накипь вокруг имени Нечаева, можно легко вскрыть классово-буржуазное происхождение всех обвинений, возводимых на Нечаева. Вот почему для действительной переоценки революционной деятельности Нечаева, необходимо прежде всего проанализировать весь мемуарный хлам, облепивший тяжелым пластом исторического Нечаева, и, вскрыв его классово-буржуазную подоплеку, очистить от него Нечаева, а затем приступить к анализу его политической деятельности.

Скромные по своей ближайшей цели студенческие беспорядки (в которых Нечаев принимал активное участие. – А. Г.) сыграли видную роль в развитии революционных идей в России, заставивший высказаться тогдашних представителей революционной мысли по вопросу, который являлся в ту эпоху координатным для интеллигентного разночинца.

Этот вопрос был – «наука» или «жизнь», или, точнее, – легальная оппозиция или революционная борьба. Ближайшее десятилетие показало, что вопрос этот был разрешен в пользу «жизни»), т. е. борьбы. Так оценивает один из историков значение студенческих волнений 1868–1869 гг.

«которые неразрывно связаны с именем Нечаева. Давая сравнительно верную оценку студенческим волнениям 1868–1869 гг. «тот же С.Г. Сватиков далеко не беспристрастен в оценке личности и последующей тактики революционных действий самого Нечаева. Обстоятельно изложив фактический материал о студенческих волнениях, Сватиков умышленно отказался проанализировать историческую зависимость личности главного руководителя этих волнений от тех общественно-политических условий, которыми определялся характер деятельности Нечаева. Сделай это, Сватиков легко мог бы вскрыть источник легенд и извращений, возникших вокруг имени Нечаева. Только одна из участниц нечаевского движения, Александра Ивановна Успенская (Засулич), в своих воспоминаниях о Сергее Нечаеве и связанном с ним движении, смогла подняться над общим уровнем огульного осуждения Нечаева и четко определить источник подобного рода легенд: «Через полгода, когда, отданная моей матери на поруки, я очутилась на свободе, мне пришлось услышать многое, не вязавшееся с моим представлением о Нечаеве. Всякого рода слухов и разговоров было много. Черпались они главным образом из «Московских Ведомостей» (издаваемых Катковым. – А. Г.), как наиболее осведомленной газеты, благодаря ее сношениям внёс Г. Сватиков^[1], Воспоминания А.И. Успенской представляют ту исключительную ценность, что в них А.И. выступает в роли единственной защитницы исторического образа Нечаева, и что написаны они человеком, стоявшим к движению значительно ближе, чем все пишущие по этому вопросу. Органическая связь слухов о Нечаеве с газетой Каткова, конечно, не случайное замечание А.И. Успенской. В подтверждение этому можно найти немало примеров, если внимательно сопоставить мемуарную литературу современников Нечаева с оценкой его представителями правительственной клики. Пытаясь загрязнить личность революционера, правительство умышленно распространяло самые нелепые сведения о Нечаеве, которые бессознательно, а то и сознательно, подхватывались тогдашней молодежью, перерабатывались ею по-своему, чтобы после, в качестве «исторических свидетельств современников», – вся эта накипь была включена в общий арсенал мемуарных материалов о Нечаеве. Что это так, достаточно указать хотя бы на замечание близкого к Каткову по своим политическим воззрениям правительственного цензора А. Никитенки, который в своем Дневнике» говорит, что «…возбуждать полудикий народ к восстанию, давать ему в руки топоры – не есть ли это политическое безумие?» Не так ли оценивала характер нечаевского движения и современная ему молодежь?

Единственным источником информации о Нечаеве и нечаевском движении в то время являлся «стенографический отчет о процессе нечаевцев». Процесс происходил в Петербурге в течение летних месяцев 1871 года. Стенографический отчет об этом процессе печатался на страницах «Правительственного Вестника» (1871 год).

Это единственный более или менее полный правительственный отчет о политическом процессе в России, ставший достоянием гласности широких масс^[2]. Но, несмотря на то, что это был «стенографический» отчет, каким, по крайней мере, его считают, с отчетом этим не все обстоит благополучно. Все части этого отчета, как то: обвинительный акт, показания свидетелей и подсудимых, а также судебные речи, в которых Нечаев и связанное с ним движение освещены с безусловно отрицательной стороны, все эти места в отчете приведены полностью и без искажений.

Наоборот, все то, что так или иначе противоречит правительственным представлениям о Нечаеве или разбивает ложь возводимых на него обвинений из этого «стенографического» отчета тщательно выброшено. «Вообще, я замечаю, – говорит один из защитников подсудимых, кн. Урусов, – что показание Успенского

1) кем-то процензуровано и сокращено; на этом я не настаиваю, но для меня важно, чтобы, по крайней мере, те подробности, которые переданы в стенографическом отчете, были переданы верно, а не в искаженном виде.

2) Обращаясь к председателю суда, Урусов просил исправить «весьма важные неточности, которые вкрались в отчет». Тем не менее, «неточности» эти не были исправлены, так как Судебная Палата отклонила заявление Урусова.

Из этого можно заключить, что тот единственный источник информации о нечаевском процессе, которым располагали современники, лично не знавшие Нечаева, оказывался далеко не безупречным в своей фактической достоверности. И вот этот-то стенографический отчет, которым зачитывалась молодежь, и лег в основу представлений о Нечаеве. Нечаевский процесс вызвал громадный и небывалый для того времени интерес к политическим вопросам. «Многие, не читавшие до этих пор газет и не интересовавшиеся политикой, только под влиянием нечаевского процесса начинают постепенно приобщаться к общественной мысли. Летом начался процесс нечаевцев, говорит в своих воспоминаниях М.Ф. Фроленко, появились отчёты, началось усиленное чтение газет, толки о нечаевцах, об их деле.

Всем хотелось попасть на суд, посмотреть, послушать. Про некоторых говорили, что Г. Успенский, одни главных участников движения, муж Позакласпридендонвы, ногвыів рсосБо» невзамони будто даже спали на дворе суда, лишь бы попасть в очередь, так как пускалось без билетов небольшое количество».

Но не все могли попасть в залу суда. Большинство учащейся молодежи, как и сам М.Ф. Фроленко, один только раз побывавший в зале суда, довольствовалось правительственным отчетом.

Отсюда вполне понятно, что представление тогдашней молодежи о Нечаеве и всей его деятельности могло складываться на первых порах не иначе, как в разрезе газетного или журнального освещения, заведомо искажавшего деятельность Нечаева. Подняться до критической оценки Нечаева тогдашняя молодежь не могла. В этом мешали ей отсутствие прочно установившихся политических воззрений на ход общественного развития тогдашней России, с одной стороны, а с другой – те смутные этические представления, которыми окрашены были первые дни пробуждения ее к общественной жизни. Правительственный же отчет, служивший единственным источником информации, давал готовую оценку Нечаева, как человека, для которого нет ничего «священного», который может посягнуть на самые интимные стороны дружбы, который, во имя своих диких и кровожадных вожделений, способен был, совершить убийство ни в чем неповинного студента Иванова. Подобная оценка Нечаева преподносилась молодежи в таком законченном освещении, что молодежь невольно отворачивалась от Нечаева. Не вдаваясь в критическую проверку, она принимала полностью готовый портрет Нечаева. Убитый по постановлению революционной организации студент Иванов действительно был предателем. Иванов собирался донести полиции на Нечаева и на всю организацию и этим выдать правительству более 80 человек членов революционного общества «Народной Расправы». Но правительству невыгодно было, чтобы в общественном мнении Иванов предстал в роли предателя; тогда, естественно, все симпатии молодежи сосредоточились бы на исполнителе этого приговора. Боясь этого, правительство заведомо освещало Иванова, как невинного человека, явившегося лишь жертвой преступных замыслов Нечаева»^[3].

Вокруг загадочного убийства Иванова в парке Петровско-Разумовской Академии в Москве правительство умышленно сосредотачивало существенную часть всего нечаевского процесса.