9. Дела и слухи

Она по-матерински поцеловала Иуду в лоб.

– Как самочувствие, солнышко? – спросила Ксения робко.

– Уже лучше. – Иуда натурально зевнул и дотронулся подушечками пальцев до её мягкого бедра. – Но если б ты легла рядом и приласкала…

– О, Господи, Вена, у тебя одно на уме, просто как у братца твоего. Прямо бес в ребро, – она пристыдила его с наигранным отчаянием, зато зарделась вполне искренне: было видно, что слова мужа ей по нраву. Сидя на краешке дивана, она крепко сдавливала руку Иуды в своих влажных ладонях. – Ребятишки чутко спят. Они как увидели тебя вечером, так запрыгали от радости. Долго не могли уснуть. Ты уж, ради Бога, напрягись, постарайся их вспомнить или хотя бы сделать вид. Я сказала им, что ты тяжело болел и перенес сложную операцию.

– Послушай, Ксения, а вдруг… – Иуда освободил руку и постучал ногтем по её обнаженной глянцевой коленке.

– Господи, как приятно, когда ты произносишь моё имя! – Горячими шершавыми губами она несколько раз ткнулась в его небритые щеки. – Фу, колючка какой! Ты раньше по два раза в день брился, чтобы меня не оцарапать.

– Я хочу сказать: а вдруг окажется, что тело моё принадлежит твоему мужу, а всё остальное…

– Знаю-знаю. Следователь Джигурда мне намекал. Боялся, что я в обморок упаду. А я нисколько не испугалась: ты ведь сам часто казнился, называл себя настоящим Иудой – предал, мол, своего учителя, старика Вебера, бывшего нашего надзирателя, царство ему небесное. Говорил: нет, де, мне прощения ни на этом, ни на том свете.

– Но ведь я действительно Иуда из Кериофа, сын Симона, казначей и ученик Егошуа из Эль-Назирага. Мой дух внедрили в тело покойного Вениамина. Это свинство, конечно…

– Перестань, дорогой. Совсем не остроумно. И не смешно. Меня такими залетами не удивишь. Вспомни, где я работаю: в психбольнице, сестрой милосердия. Там я насмотрелась разных Пилатов и Авессаломов. Может, тебе немного подлечиться у нас? За лекарствами сама буду следить, а то ведь…

– Нет уж, спасибо! – уязвлено фыркнул Иуда, начиная терять терпение. Посудите сами, Ксения: как бы мог ваш муж так легко выбраться из могилы…

– Мы уже на «вы»? – Она положила руки ему на плечи и заглянула в глаза. – Не мучь ты себя, Вена. И меня тоже. Вебер сам во многом виноват. Он всех нас невольно подставил под удар. Если тебя Господь оживил столь чудесным образом – значит, простил. Радуйся! Ты теперь у нас вроде святого. А за святость надо платить.

Иуда бросил на неё непонимающий взгляд – и едва не рассмеялся.

– Ладно, замнем… Но ты мне дай хотя бы взглянуть на этот Новый Завет. Чего там насочиняли мои друзья-апостолы?

– Окстись, Вениамин! Эта книга богодухновенна. Не могли её написать прстые рыбаки и мытари. – Лицо Ксении ожесточилось от священного испуга.

Теперь уже Иуда взглянул на неё с пристальным интересом и хмыкнул.

– Может быть. Но ты всё равно дай почитать. Вдруг что и прояснится.

Она принесла небольшой томик в потертом бархатном переплете, включила настольную лампу у изголовья постели и, сухо пожелав спокойной ночи, ушла в комнату к детям. Иуда заметил, что глаза её туманились от подступивших слез… Узкая спина чуть сгорбилась, лопатки заострились. Стало жалко эту милую женщину – и неловко за себя. Страшно волнуясь, он раскрыл книгу, вдохнул особый, волнующий запах пожелтевших страниц и углубился в чтение.

Вряд ли найдутся слова, чтобы передать всю сложность нахлынувших на Иуду переживаний. Раза два всплакнув растроганный воспоминаниями, он иногда весело смеялся над явным вымыслом или преувеличением, но чаще одобрительно цокал языком, дивясь преображающей силе печатного слова. В наиболее острые моменты повествования Иуда вскакивал с дивана и возбужденно челночил по скрипучим половицам, взъерошивая дрожащими пальцами волосы на затылке. Один раз даже выругался матом и заметил, что испытал определенное облегчение. Теперь он глубже понимал островитян, которые матерились на каждом шагу.

Наверное, нет нужды описывать, что чувствовала Ксения, лежавшая в соседней комнате, слушая, как он шарахается и ругается: всю ночь не сомкнула глаз и горько плакала в подушку. Были минуты, когда ей всерьёз верилось, что в тело Вениамина вселился дух его брата Якова, а может, и похуже – дух изменника Искариота, тогда ей хотелось схватить детей и бежать из собсвенного дома.

А бедный Иуда, измученный видениями, посылаемыми беспощадной памятью, успокоился лишь под утро. Но и во сне он громко матерился, когда ему в кошмаре чудилось: какой-то юноша в хитоне, с расплывчатым лицом, заносит нож над его изогнутой спиной, целясь точно под левую лопатку, а Иуда, едва успевает перехватить его костлявую руку, где на запястье синеет татуировка из трех шестерок…

Многое приснилось ему за какой-то час. А перед пробуждением сон с покушением обрёл новые черты: некто в стеклянной маске пытался задушить Иуду, и тому пришлось стукнуть злодея в физиономию. Тотчас раздался крик, и Иуда увидел следователя Джигурду: ползающим на коленях возле дивана, держась одной рукой за покрасневшую челюсть, а другой, шаря по половицам в поисках слетевших с носа очков.

– Вы с ума сошли! Я, между прочим, при исполнении и могу вас привлечь, – воскликнул гневно чиновник, вставая с четверенек.

– Извините, гражданин начальник, – испугался Иуда.

Он не сразу понял, что Джигурда пытался разбудить его, тормоша за плечо.

– Кстати, а откуда вы наш язык знаете? – прищурился следователь, протирая платком круглые стекла очков.

– Там – всему научат, – усмехнулся Иуда, кивнув на потолок.

Из кухни явилась Ксения, робкая и увядшая за ночь, в длинной плиссированной юбке и шелковой кофточке. Перевела подавленный взгляд с Иуды на следователя и сказала:

– Вы бы позавтракали. Я приготовила рыбу, она на столе. Чайку хоть попейте.

Когда она вышла, Джигурда проворчал:

– На небе кашу заварят, а на земле её расхлебывают.

Во время чаепития следователь рассказал по порядку обо всем, что произошло за последнее время. По ходу рассказа объяснил, что старинные кулачные бои (село на село, улица на улицу), издавна в грубых формах процветавшие на острове, постепенно обрели более глубокое символическое содержание: к ним стали готовиться основательно, как к международным соревнованиям. Кулак становился не просто средством самозащиты, а идеологическим оружием, материальным знаком внутреннего противодействия року и доказательством здорового образа жизни. Ферапонтов во всём любил эпохальные подходы и смыслы. Когда наступила безобразная развязка кучного боя на площади Восстания, Джигурда вместе с вынырнувшей из толпы Кувшинниковой сумели пробиться к Иуде, облепленному аборигенами, как оводами, погрузили его в патрульную машину и отвезли на квартиру вдовы. Джигурда резонно решил, что у неё дома экзотическому гостю будет безопаснее, чем в тюрьме, куда губернатор приказал его доставить. Ферапонтову следователь сказал, что «библейский посланник» сбежал по дороге, едва не придушив шофера, отца троих детей. Возмущенный губернатор велел немедленно произвести эксгумацию трупа сектанта Кувшинникова, чтобы покончить с всякими легендами и убедиться в простой истине: покойники не оживают. «Подобное ещё надо заслужить. А это кто такой?» – без околичностей выразился губернатор.

Заметим, что Александру Гайсину удалось побывать на кладбище, и он рассказал следующее. Полупьяные рабочие быстро раскопали свежую могилу и вытащили при помощи веревок большой красивый гроб. Когда же подняли крышку, все в ужасе разбежались: из гроба восстал слегка посиневший старик Зозуля, известный в городе бомж, и очумело заморгал похмельными глазами. В изножье у него лежала пустая бутылка из-под «Полынной водки». Зозуля, запинаясь, поведал собравшимся, что водку честно заработал в продмаге, помогая сгружать всенародный товар. Уединившись на кладбище, своём любимом месте отдыха, выпил спиртное в приятном одиночестве, недалеко от небрежно раскопанной (будто взорванной изнутри, как он выразился) могильной ямы, на дне которой обнаружил открытый гроб. Наклонившись над могилой в порыве любопытства, он потерял равновесие и ухнул прямо в зияющую деревянную пасть. Вылезти наверх Зозуля, разумеется, сам не смог и решил соснуть в уютной домовине, а чтобы не было холодно, накрылся сверху тяжелой крышкой. На рассвете директор кладбища по фамилии Мясоед, обходя свои невеселые владения, наткнулся на нечто странное: на дне разъятой могилы темнел гроб, обшитый бархатно-алой материей, а в изголовье могильной ямы стоял новенький металлический памятник с круглой фотографией цветущего молодого человека по фамилии Кувшинников. Будучи человеком неверующим, Мясоед, тем не менее, сильно испугался, бросился в контору и лишь там немного отдышался. Наверняка, подумал он, тут орудовала шайка грабителей – уже третий случай за квартал. Но в следственные органы сообщать ничего не стал, в силу стойкого убеждения, что деловому человеку лучше не иметь с ними никаких дел, особенно касавшихся мёртвых. Поэтому, даже не убедившись, что в гробу именно тот мертвец, который числился по документам, он приказал перепуганному сторожу опять засыпать могилу и хоть этим компенсировать свой огрех. Так что, если бы не эксгумация, несчастный Зозуля никогда бы не опохмелился, а Мясоед по-прежнему бы директорствовал и брал взятки за лучшее место под землей. (Спустя несколько дней появилась наша разгромная статья об этом.)

Огонек народной молвы потихоньку разгорался: утром на заправочной станции Джигурда уже слышал, как один шофер-перегонщик излагал другому свою версию событий – будто местные сектанты откопали ночью своего покойного руководителя, воскресили его, использовав колдовские приемы, а на его место закопали живого бомжа в качестве необходимой жертвы Иегове. Теперь, рассказал шофер, воскресший пресвитер обладает, дескать, чудодейственной силой – может убивать и лечить одним взглядом на расстоянии. По другой народной версии, кладбищенские грабители вскрыли могилу, привлеченные слухами о золотой челюсти покойника, а тот, когда они стали проверять его зубы железными щипцами, взял да и закричал от боли, выйдя из летаргического сна; грабители в панике разбежались, но один старичок упал от страха в яму, и разбуженный сектант на радостях похоронил его вместо себя по закону Иеговы: зуб за зуб…

Все версии сходились в одном: наконец-то на острове произошло какое-то достойное событие, настоящее чудо, расцветившее серые будни, – и это, мол, тоже не к добру, того и гляди случится неурожай или эпидемия заморского гриппа. Со своей стороны губернатор Тотэмоса отвергал саму возможность пустых чудес, не связанных с благоденствием острова, и приказал, во что бы то ни стало, разыскать беглого покойника, уже якобы натворившего немало скверных дел.

– Так что, собирайтесь. Терять из-за вас работу я не намерен. Но прежде приведите себя в порядок, – заключил Джигурда.

Когда Иуда, приняв душ, освободился от щетины при помощи электробритвы и переоделся в светло-голубой костюм Вениамина, в синюю льняную рубашку, пропитанную запахом земляничного мыла, надел в азарте салатовый с легкой искрой галстук и замшевые туфли, а затем немного припудрил опухшее лицо – перед удивленным следователем предстал эффектный, можно сказать, киногеничный мужчина, готовый на подвиг, на труд и на любовь.

Не успели они перейти мощеной битым кирпичом дорожкой через узкий дворик к выходу на улицу, как их окружила толпа пожилых людей, мужчин и женщин. Все они разом упали на колени перед Иудой и старались дотронуться до его костюма. Джигурда проворно отскочил в сторону, хотя никто и не собирался касаться его одежд. В душу Иуды скользнул тысячелетней памяти холодок – ему даже показалось, что от него тоже исходит некая живительная сила, особенно после прикосновения жадных женских рук. Стремясь предупредить их просьбы, о содержании которых нетрудно было догадаться, он жестом древнеримского воина выбросил руку вперед в направлении зеленых верхушек тополей и зычно крикнул:

– Я послан к вам, островитяне, с последним предостережением: покайтесь, кто ещё в грехе, ибо скоро будет поздно! Очищайтесь в молитвах от скверны вашей жизни, от бесов суетного мира. Будьте как дети в своих помыслах. Ибо кара Господня близка!..

Говоря так, Иуда прекрасно осознавал, что бесполезно призывает этих людей уподобиться детям и покаяться: без настоящей веры, никто в пыли валяться не станет. К нему пришли за исцелением от телесных недугов – люди во все века одинаковы. Но как им помочь? Впервые он пожалел, что отказался от того запаса особых сил, который полагался ему по статусу задания. Одна из старушек, сморщенная, как печеная тыква, целуя его туфли, тоненько запричитала:

– С воскресением вас, Вениамин Михайлович, пастырь вы наш родной! Чудо свершилось, и мы тому счастливые свидетели. Мы денно и нощно молились за вас перед Господом, и он услышал наши молитвы. Теперь и вы внемлите слезам своих верных овец: обратите на наши немощи великую силу вашей небесной благодати, чтобы и нам не страдать без вины…

– Замучил меня сахарный диабет, батюшка. На одних уколах живу… – подхватила другая женщина, похожая в своём тусклом платочке на бледный картофельный росток.

– А у меня, родимый, рука сохнет, и желудок болями изводит, будто червь какой там сидит… – пожаловалась ещё одна бабушка, и всхлипы её перешли в тягучий вой.

– Слушайте меня внимательно, братья и сестры! – властно оборвал их всех Иуда и машинально поправил галстук. – От грехов я не избавляю. Только один Господь это может. А болезни – суть грехи ваши или родителей ваших, со времен Адама-отступника. Такую ответственность я на себя не беру, не уполномочен. Тем более, мучиться всем нам осталось недолго. Но вот что я могу, благочестивые: кто имеет за душой Христа, тот спасется. Я тоже этого хочу и об этом молю. Кто верит в Него, с тем да сбудется. А кто сомневается – не взыщите: что посеяли, то и пожнете! – Иуда вскинул кверху руки с растопыренными пальцами и повернул их ладонями к страждущим, словно из ладоней исходили два луча. Взгляд его остекленел. Голос набрал нужные отстраненность и высоту. – Глядите в мои глаза и старайтесь узреть в них другие очи. Это не мои, это Его очи пронизывают вас насквозь, как некогда меня, и внушают вам: не бойтесь внешних болезней, а бойтесь внутренних, ибо внешней смерти нет. И я тому свидетель. Имеющий уши да услышит и исцелится! Аминь. Ступайте с Богом и верьте.

Мы подбежали к нему с блокнотами и фотоаппаратом, но следователь Джигурда резко отстранил нас и подтолкнул Иуду к стоявшей неподалеку патрульной машине. Последующий разговор наших героев подсказало нам богатое воображение:

– То, чего я так боялся, произошло, – невесело вздохнул Иуда, оттягивая жесткий воротник рубашки.

– Вы сами-то хоть верите в то, что говорили? – угрюмо спросил Джигурда.

– Самое трудное было – не рассмеяться. Но вот откуда слова эти взялись, не пойму. Словно кто-то вкладывал их в мой бедный ум. Скоро меня разоблачат, и тюрьма будет лучшим выходом.

– Пожалуй, что так, – с улыбкой согласился следователь.