13

На следующий день случилось, наконец, то, ради чего Клифт столько времени терпел этот цирк со своим превращением в нефтяного магната. В кабинет к нему вошли главбухша с кассиром, и не без усилия водрузили на приставной столик чёрную спортивную сумку.

Дарья Сергеевна широким жестом, словно фокусник, расстегнул металлический замок-молнию, и указала наманикюренным пальчиком на толстенькие пачки купюр, заполнивших до отказа объёмистое нутро:

– Подъёмные, зарплата, квартальная премия… Как вы распорядились, наличными. Пришлось вчера всю выручку «Нефтепромбанка» выгрести. Поэтому купюры в пачках разного достоинства. Всего пять миллионов отечественных рублей. Будете пересчитывать? – улыбнулась она.

– Да что вы, – осклабился, в свою очередь, Клифт. – Спасибо, выручили. Деньги мне, скажу откровенно, понадобились для одной конфиденциальной сделки… не хотелось бы оставлять следов перечислениями со счёта на счёт… ну, вы меня понимаете…

– Конечно, – заговорчески подмигнула главбухша. Кому же, как не ей, в конце концов, в таких махинациях знать толк!

Клифт с деланным равнодушием подхватил сумку и небрежно пихнул под стол – подальше от любопытных глаз.

«Вот и всё», – подумал он буднично. – «Сейчас покручусь здесь для виду с пол часика, и – на вокзал. Только меня и видели!».

Отсидев это время как на иголках, он секунда в секунду надавил на кнопочку селектора, и скомандовал Гиене Львовне:

– Машину мне. Я тут отъеду по делам ненадолго…

Подхватил сумку, и, кренясь слегка на бок под тяжестью денег, покинул свой кабинет.

На выходе из здания его уже ждал чёрный джип-катафалк, и персональный водитель, Серёга, (имя он узнал давеча), предупредительно попытался подхватить саквояж.

– Ничего, своя ноша не тянет, – отмёл его попытку Клифт, и поставил сумку под передним сиденьем, себе под ноги.

– Куда едем? – со свойственной всем шоферам фамильярностью полюбопытствовал водитель.

– Давай в аэропорт! – решительно распорядился Клифт.

Возвращаться в гостиницу он вовсе не собирался. Всё, как говорится, было при нём – даже «сдёрнутые» у Лисицина с Борщёвым бумажники. Вернее, деньги, бывшие в них. Бумажники-то он, не будь дураком, давно выкинул…

«Голому собраться – только подпоясаться!», – веселился в душе Клифт. – Сейчас отошлю водилу, куплю билет на первый попавшийся рейс, лишь бы отсюда подальше, и – наше вам с кисточкой!

Свирепая машина быстро промчалась по улицам, нарушая все мыслимые правила дорожного движения, легко рассекала автомобильный поток, и вскоре оказалась на загородной автотрассе. По сторонам потянулись лесопосадки, за которыми скрывались дачные массивы и новые, элитные посёлки.

– Мы вчера в детский дом по этой дороге ехали? – полюбопытствовал у водителя Клифт.

– Так точно! – охотно отозвался тот. – Сейчас впереди поворот на право, а там километров пять – и Лебяжий плёс. Говорят, наша компания там турбазу собирается строить…

Клифт вспомнил вчерашний пир «на лоне природы», и бросил, даже для себя неожиданно:

– А ну-ка сверни!

Через четверть часа джип въехал во двор детского дома. Там как раз играла младшая ребятня. Несколько детей постарше осваивали на узком заасфальтированном пятачке подаренные нефтяниками роликовые коньки.

Заведующую Клифт углядел сразу. Она живо руководила обучением, подхватывая то одного, то другого «конькобежца» под руку, и следя, что бы он ни расквасил нос. Клифт подумал, что Елизавета Ивановна похожа на берёзку – стройная, худенькая, в этом белом, с какими-то легкомысленными цветочками платьице.

Завидя «крутую тачку», заведующая шагнула навстречу незваным гостям.

Клифт вышел из машины, и, улыбаясь глуповато, пожал протянутую руку:

– Здрас-с-сьте, Елизавета Ивановна… – и, предвосхищая возможный вопрос, добавил: – Мы с вами вчера так толком и не поговорили…

– А о чём разговаривать? – заведующая держалась подчёркнуто сухо, официально. – Мне сегодня уже предписание вручили о закрытии детского дома. А здесь, говорят, какой-то богатый нефтяник усадьбу помещичью восстановит. Уж не вы ли?

– Да никогда в жизни! – зарделся вдруг, как пацан, Клифт. – Я вообще не при делах!

– А кто тогда при делах? – язвительно заметила Елизавета Ивановна. – Восемьдесят лет детский дом здесь стоял, и никаких особых нареканий не было. А сейчас разом все навалились: и пожарники, и разные обр-сан-чёрт знает какие надзоры… Да вы поймите! – вспыхнула она, – Это же особые дети. Шансы, что их усыновят – минимальные. Все хотят умненьких да красивеньких, в крайнем случае – работящих. А эти ребята – инвалиды с детства. Им, скорее всего, до конца жизни по специнтернатам для умственно неполноценных жить предстоит. А тут ещё вы детство у них отнимаете…

– Их, говорят, в другие учреждения переведут… – будто оправдываясь, вставил несмело Клифт.

– Да нельзя их никуда переводить! Это для них такой стресс, такая трагедия! Они здесь адаптированы по максимуму… Когда их по достижении восемнадцати лет забирают, у меня сердце кровью обливается. А эти… Они ж несмышлёныши совсем!

Клифт пошарил в кармане пиджака, достал сигареты.

– На территории детского дома курить запрещается! – отчеканила Елизавета Ивановна.

Клифт указал на тропинку, ныряющую через калитку в заборе из сетки «рабица» в пойменный лес:

– Прогуляемся?

Вековые дубы, смыкаясь над головами, создавали здесь тень и прохладу. Из-за близости реки тропинка влажно пружинила под ногой. Стрекотала скандально потревоженная кем-то сорока.

– Сколько денег нужно, что бы исправить все выявленные этими проверяльщиками нарушения? – деловым тоном осведомился Клифт.

– Три миллиона рублей. Минимум. Но таких денег никто нам не даст, – понурясь, призналась Елизавета Ивановна.

Клифт в три затяжки высосал сигарету, старательно раздавил каблуком окурок, легонько тронул заведующую за плечико:

– Пойдёмте…

Вернувшись во двор, он свистнул водителю, старательно елозившему тряпкой по лобовому стеклу:

– Серёга! Тащи сюда мою сумку.

Когда тот подошёл, с заметным напрягом волоча саквояж, передумал:

– Поставь её вон там, на крылечке.

И когда шофёр отошел, шепнул Елизавете Ивановне:

– Там пять миллионов рублей. Наличкой. Берите, и тратьте на всё что нужно.

Та потеряла на мгновенье дар речи, а потом залепетала сбивчиво:

– Ой, а как же… Спасибо… Я прямо не знаю…

А потом порывисто обняла Клифта и звучно чмокнула его в щёку.

– Да ладно… Ничего… Не обеднеем… – конфузливо пробормотал тот, и рванул дверцу джипа, скомандовав вернувшемуся шофёру:

– Поехали!

– В аэропорт? – живо осведомился тот.

– Нет. Не в этот раз. Давая назад, в контору.

Хмыкнув каким-то своим мыслям, отвернулся, и всю дорогу смотрел в боковое окно.

14

Пришлось Клифту задержаться в компании ещё на какое-то время. Жил он здесь как при коммунизме, на полном бесплатном обеспечении. В гостинице его кормили, переодевали каждый день в чистое бельё и рубашку, и денег не спрашивали. Костюмы, туфли – как в магазине, рядами висят да стоят, подходи, выбирай. Куда торопиться? Глядишь, ещё деньжат подгонят, тогда и рванёт…

Удивительно, но только здесь, мотаясь по буровым, он впервые осознал по-настоящему значение слова «воля».

У зеков оно означало всё, что находилось по внешнюю сторону забора, опутанного колючей проволокой и спиралями «егозы», с вышками по углам периметра.

Но оказалось, что воля – это когда горизонт перед тобой – на сотни километров вокруг, но и там, где рыжая, выжженная палящим зноем степь сливается с белесым, безоблачным небом, пространство вовсе не сворачивается, не кончается, а тянется на юг, как объяснили здешние старожилы, через Казахстан до Монголии и Китая. И ты, в принципе, можешь, если появится такое желание, отправится в путь по этой огромной, воистину бескрайней степи, где редки людские поселения, и гуляет лишь тугой, жаркий полуденный ветер, шевеля реликтовый ковыль и спелые колосья налитой солнцем пшеницы.

Будучи по происхождению горожанином, Клифт, конечно, знал, что не на деревьях булки растут, что хлеб растят крестьяне, но представлялись они ему разве что по фильмам Шукшина да редким теперь кадрам телевизионной хроники, и казались если не простодушными недоумками, то уж недотёпами-неудачниками точно. И то – станет ли современный «продвинутый» человек ломить всю жизнь, без роздыха, выходных и праздничных дней, по колено в навозе, по локти в грязи, получая за свой труд столько, что бы только не сдохнуть с голоду, и опять – из года в год, пахать, сеять, убирать, выгребать да таскать…

Здесь, в целинных краях, степь, насколько хватало глаз, была словно позолотой покрыта – то сияла под солнцем поспевающая пшеница. Однако то там, то сям на этом переливающемся под ветром янтарном, светом напоённом, море, грязными пятнами выделялись делянки с буровыми качалками-вышками. К ним, взрезая поля, тянулись грунтовые, убитые в распутицу дороги с глубокими, как раны, разъезженными колеями, оставшимися от тяжёлых КАМазов-бойлеров. Земля вокруг буровых была мёртвой, пропитанной маслянистой нефтью, с содранным безжалостно до самой глины чернозёмным слоем, где ничего живое не сможет произрастать на века.

– Жалко, – подъехав к буровой и выбравшись из джипа, покачал головой, ступая по остро пахнущей нефтью грязи лакированными штиблетами, Клифт.

– Да, тут впору сапоги резиновые одевать, – поддакнул пыхтящий с одышкой рядом Борщёв.

– Да я не о ботинках. О природе, – поморщился Клифт.

– Природа, Юрий Степанович, на благо человека должна работать, – убеждённо возразил заместитель. – Вся наша цивилизация на нефти держится. А это, – обвёл он рукой пространство вокруг, – пейзаж, одна видимость. Растительность, считаю, вроде плесени на поверхности нашей планеты. А всё самое ценное – в недрах…

Клифт, брезгливо ступая по останкам убитой нефтью травы, хмыкнул угрюмо:

– Я вон по телевизору передачу видел – оказывается, человечеству не сорок тысяч лет от роду, как раньше считали, а сотни тысяч, если не миллионы. И всю эту прорву времени человек прекрасно обходился без нефти. А вот без еды, без мяса, хлеба, растительности этой, которую вы плесенью называете, без воды и нескольких дней не протянет – копыта откинет от голода и жажды. И что в итоге важнее: поля вот эти с пшеницей, реки чистые, или нефть, которая чёрные кляксы на всём оставляет, травит и убивает?

Заместитель покосился неодобрительно на шефа, вздумавшего произносить вдруг такие крамольные для любого нефтяника речи, а потом, сообразив мудро, что начальство имеет право и на такие вот чудачества, хохотнул примирительно:

– На наш век рек, полей и продовольствия хватит. Не мы же сами, в конце концов, эту нефть сжигаем. Гляньте, что в городах делается. У каждого – машина под задницей. От автомобилей уже не по улицам ни проехать, ни по дворам не пройти. Уже все деревья повырубили к чёртовой матери под автостоянки. Так что мы лишь потребности общества в энергоресурсах удовлетворяем. А потомки пусть выкручиваются, как хотят. Изобретут что-нибудь с голодухи. Белки синтетические. Или, я вон недавно вычитал – червячков разводить и жрать станут. Питательная, говорят, пища! В любом случае, то не наша с вами забота.

Равнодушно осмотрев вблизи вышку, поздоровавшись за руку с замурзанными, перепачканными с ног до головы нефтью буровиками, Клифт, придав лицу сосредоточенное, понимающее выражение, выслушал их, кивая согласно, а Борщёв, достав блокнот, записал какие-то данные, непонятные для Клифта – о дебете скважины, давлении, ещё какой-то технической хрени.

Через четверть часа, забираясь в чистое и прохладное, овеянное кондиционером нутро джипа, Борщёв предложил вдруг:

– А давайте, Юрий Степанович, новое месторождение осмотрим. Недалеко, километров двадцать отсюда. Наши разведчики недр определили: нефтеносные слои там богатейшие. Но земли пока не наши. И о том, что там нефть залегает, знает лишь ограниченный круг лиц. И нам предстоит, пока конкуренты не расчухались, это чёрное золото к рукам прибрать.

Джип мчался, оставляя за собой лисий хвост рыжей пыли, по просёлочной дороге, вдоль которой расстилались до горизонта поля пшеницы, подсолнечника. Вскоре впереди показалось по степному вольготно раскинувшееся село, застроенное заметно обветшавшими домиками, с тенистыми палисадниками, огородами да баньками на задах.

– Давай к правлению! – приказал шофёру Борщёв.

По разбитому, рассохшемуся будто асфальту, переваливаясь мягко на колдобинах, распугав кур и гусей, автомобиль подкатил к двухэтажному зданию с белёными кирпичными стенами и крупной, издалека читаемой табличкой у входной двери: «Закрытое акционерное общество «Колхоз Рассвет». Здесь же стоял на приколе заляпанный по самую крышу «Уазик».

– Вот и хорошо. Директор на месте, – кивнул на видавший виды вездеход Борщёв.

Пройдя через безлюдный вестибюль правления, с многочисленными дипломами, грамотами в рамочках по стенам, непременной доской объявлений и толстыми снопами пшеницы (а может, и ржи, Клифт в злаках не разбирался), поднялись по обшарпанной лестнице на второй этаж. По распахнутой настежь двери безошибочно угадали приёмную.

Место секретарши пустовало. Гости беспрепятственно прошли в кабинет директора.

Навстречу им шагнул высокий, с копной плохо расчесанных кудрей, голубоглазый человек в белой рубашке с короткими рукавами и джинсах.

– Привет колхозникам! – поприветствовал его Борщёв и представил: – Генеральный директор нашей компании Юрий Степанович Жабин.

– Виктор Николаевич Колесов, – протянул руку хозяин, и указал радушно на приставной столик: – Располагайтесь!

Клифт, не имея ни малейшего понятия, о чём следует вести разговор, сел, приосанившись, и выжидательно глянул на зама. Тот поинтересовался солидно:

– Как, Виктор Николаевич, без хлеба в нынешнем году не останемся? Мы тут помотались по полям – вижу, посевы жара подсушила.

– Есть маленько, – согласился Колесов, – но в основном у тех, кто хозяйствовать на земле не умеет. – И принялся объяснять увлечённо. – Надо же с умом сеять, сорта пшеницы подбирать. У нас из каждых пяти лет, как правило, три года засушливых. Азия! Зимой снег с полей в овраги сдувает, промерзает всё – озимые не родятся. Летом дождя не дождёшься. Одним словом, зона рискованного земледелия. Так я большую часть полей «Варягом» засеял. А «Варяг» знаете, что за сорт? Он путём скрещивания с афганской пшеницей получен. Что за климат в Афганистане – понятно. Та же жара, суховеи, нехватка влаги. Но растёт! И я даже в самый засушливый год с «Варягом» пятнадцать центнеров с гектара возьму!

– Научное земледелие – это, брат, сила, – с важным видом согласился Борщёв.

– А то! – азартно подхватил Колесов. – И всё же подобрать засухоустойчивые сорта – ещё полдела. – Он поднялся порывисто, подошёл к столу, стоявшему отдельно в углу кабинета. – Вот, полюбуйтесь!

Гости подошли, посмотрели. Клифт непонимающе воззрился на привядшие, с комочками грязи, присохшей к корням, стебли с зелёными, невызревшими ещё колосками, разложенными аккуратно, рядком на белом ватмане.

– Видите? – победно глянул Колесов, указывая пальцем на корешки. – Вот этот – тонкий, ломкий, как спичка. Колос – в зачаточном состоянии. На этом поле и убирать нечего будет. Считай, сгорело всё к шутам. А почему?

– Почему? – что б ни молчать, выдавил из себя Клифт.

– Да потому, что этот фермер, на чьём поле я этот колосок вырвал, заделал семена в почву всего на глубину два-три сантиметра. А температура поверхности земли при нашей жаре – под шестьдесят градусов! Вот всходы и поджарились, как на сковородке!

– Надо же, – сочувственно чмокнул губами Клифт.

– А теперь вот сюда посмотрите, – предложил Колесов, указывая на другое растение. – Корешок разветвлённый, кустистый. Стебель мощный, колос развитый, налитой, полновесный. В нём… раз, два… – принялся считать он, – шестнадцать зёрен. Значит, урожайность – шестнадцать центнеров с гектара.

– А это с чьего поля? – неожиданно для себя заинтересовался Клифт.

– С моего, естественно, – не без гордости хмыкнул хозяин кабинета. – И, учтите, что ни на этом поле, – пренебрежительно ткнул пальцем на худосочный стебель, ни на этом, – огладил он нежно налитой колос, – за лето ни капли дождя не выпало! А знаете, в чём разница? В том, что я семена на пять – семь сантиметров заглубил при посеве! Вот они от жары и не пострадали!

– Да уж, – уважительно кивнул Клифт, – дело мастера боится…

– Земледелие – это искусство, – чувствовалось, оседлал любимого конька Колесов. – Ну, скажем, как живопись… или способность музыку сочинять. Не каждому дано. – И покровительственно похлопал Борщёва по плечу. – Это вам не нефть качать. Пробурил дырку в земле, и черпай!

– Ну-ну, – нахмурился Борщёв. – Нефть добывать – это тебе не лаптем щи хлебать! Тут тоже, знаешь ли, умение нужно.

– Да только нам за наши таланты копейки платят, – подосадовал Колесов, – так, что хозяйство едва концы с концами сводит. А вы, нефтяники, в шоколаде. Знаете, солярка нынче почём? А, ладно, – махнул он рукой. – Пойдёмте, пообедаем.

– Отчего ж не пообедать? – охотно согласился Борщёв. – У нас в багажнике, водочка заначена…

– Из нефти? – подколол Колесов.