– Ленка Огарева, ну, ты помнишь ее – худющая, как гоночный велосипед, замуж выходит. Вроде по любви, не по залету. Представляешь, им после подачи заявления в ЗАГСе дали приглашение в магазин «Гименей». Там такие костюмы, рубашки, свадебные платья, туфли, колготки можно купить! Все дефицит сплошной и без очереди…

Родители и Кати, и Алексея откладывали с зарплаты деньги:

– Свадьба – штука недешевая. Гостей, конечно, не очень много будет, но все должно быть честь по чести… Да, надо предусмотреть денег и на коляску, пеленки-распашонки… Еще решить, где, на что жить будут, студенты…

Про свадьбу думали все, кроме Алексея. Он как-то и вовсе забывал о ней, когда в институте с однокурсницами спорил о «Как закалялась сталь», о «Романсе о влюбленных», о роли личности в истории…

Про свадьбу размышляли до того, как он бросил институт. Когда о новости узнали Катины родители, спросил ее:

– Что твои думают?

– То, что из института ушел, вроде спокойно пережили. Отец, правда, обозвал дураком, потому что отсрочку потерял и в армию пойдешь. Но одобрил, что на керамический устроился: там и зарплаты хорошие, и квартиру со временем должны дать, если туда же потом вернешься. А вот свадьбу и… все такое… ты же понимаешь, придется отложить… На два года.

– Понимаю. Придется, – сказал он и, как в последний раз, впился в пухлые, податливые Катины губы.

Нацеловавшись и наобнимавшись, разгоряченный, шел ночевать к тете Дусе. Только теперь вдруг заметил, как плохо живет его родственница. Дешевая, раз-два и обчелся, мебель. Старенький телевизор «Рекорд», каналы которого вместо рассыпавшейся ручки давно уже приходилось переключать с помощью пассатижей. Стены без обоев: по белой известке накатан валиком рыжий рисунок «листопад». На полу домотканая пестрая тряпичная «дорожка». Из-за пустоватых комнаты, кухни, ванной казалось, что в квартире холоднее, чем на самом деле. Но и на самом деле весьма ощутимо дуло из незаделанных щелей в оконных проемах. Сгущенка как-то очень быстро закончилась, голубовато подсвечиваемый изнутри холодильник был таким же пустым, как и кухня. Щи тетя Дуся варила без мяса – капуста да картошка.

Алексей вспоминал, как заботились дедушка и бабушка о «замечательном корнеплоде» в Потаповке:

– Спасибо Петру первому, что завез сей продукт в Россию. С картохой любые времена пережить можно, прокормиться с огорода, даже если ни денег, ни просто хлеба нет…

Новыми вечерами Алексей подолгу не мог уснуть. То возвращался мыслями к институту, то улетал ими к неведомой армии: что его там ждет… А то прислушивался: сквозь тонкие стены было хорошо слышно, что делают соседи. До него и дома частенько долетали отголоски чужой семейной жизни, усиливающиеся во время ссор, но за этой стеной люди не ругались, а просто так жили. Каждый вечер мужской голос орал одно и то же:

– Опять все холодное!!!

В ответ ему визгливое постоянное:

– Ты же сам с порога велел стол накрывать!!!

И еще голос потоньше, как на прокручиваемой снова и снова магнитофонной записи:

– Хватит уже! Разорались! Есть давайте!.. Хватит уже! Разорались! Есть давайте!.. Хватит уже! Разорались! Есть давайте!..

Проваливаясь в сон, вспоминал, что нечто подобное заставал и у Кати дома. Не придавал тогда значения…

Через несколько дней к нему на работе зашел отец, протянул:

– Вот деньги!

– Мне не нужно!

– До зарплаты еще не близко. Бери! Отдай половину Дусе: она тебя кормит, за свет, газ платит… Куришь?

Он уже полгода покуривал тайком от родителей – маме очень не хотелось, чтобы он дымил, как то и дело кашляющий отец. Алексей удержался от этой привычки в школе, из принципа не разделял страсть к табаку своих уже вовсю смолящих друзей детства в Потаповке. А вот в институте пристрастился под кофе с интересными разговорами и интеллигентными барышнями в очках, совместно дышали синим дымом.

Ответил с вызовом:

– Курю!

– Раз куришь, не проси у других, не «стреляй», не побирайся – ни себя, ни меня не позорь. Свое курево надо иметь! Покупай!..

У проходной почти каждый день встречала с сумкой грустная мама:

– Вот тебе кое-что из чистой одежды принесла. И вот еще, сынок, блинчики! И как ты, как ты без нас?

К тете Дусе забегала Лиля:

– Лешик, возвращайся уже! Без тебя дома тихо и скучно. Папа в газете сидит и курит, курит. Мама на кухне – и плачет, плачет…

Так продолжалось две недели. Но в начале третьей, в очередной раз встретив сына у проходной, мама светилась радостью. Цепко ухватила Алексея под руку:

– Все, пошли домой!

– Не пойду!

– Пойдем, сынок, пойдем!

– А отец?

– Отец ничего не имеет против.

– Так просто не имеет против?

– Я ему сказала, что сам виноват.

– Сам виноват?

– Ну, он же тебя так воспитал. Он же хотел, чтобы ты вырос самостоятельным. Идем, хватит по чужим домам ошиваться!

«Блудный сын» снова оказался дома. С узбекским ковром на полу в гостиной и румынской мебельной стенкой вдоль ее стены. С отечественной кухней «рогожка» на кухне. С набитым припасами холодильником: когда удавалось, всего покупали много и впрок. Алексей ел материны борщи со свининой, уминал голубцы с рисом и говядиной, запивал компотом из киргизских сухофруктов и не хотел обратно к тете Дусе.

Этого в семье никто не хотел. Снова, как и раньше, вечером выходного дня все вместе лепили пельмени: намораживали полную морозилку, чтобы, когда концу недели закончится огромная кастрюля борща, плова или макарон по-флотски, можно было за пять минут приготовить вкусный и сытный ужин.

Отец, чертыхаясь из-за попадающихся, стопорящих работу косточек, крутил фарш на ручной мясорубке. Мама месила крутое тесто. Алексей его раскатывал. Лиля мастерила первый секретный «счастливый пельмень», который потом затеряется среди пары сотен других слепленных уже всей семьей в восемь рук и найдется сваренным у кого-то во рту:

– Сегодня «счастливый» с перцем!

Или:

– С копеечкой!..

Пока лепили, пели на четыре голоса.

То:

 
«Один раз в год сады цветут,
Весну любви один раз ждут.
Всего один лишь только раз
Цветут сады в душе у нас.
Один лишь раз, один лишь раз…»
 

То:

 
«Я живу на границе, где полярная мгла,
Ветер в окна стучится, путь метель замела.
К нежной ласковой самой письмецо свое шлю,
Мама, милая мама, как тебя я люблю…»
 

А то:

 
«Виновата ли я, виновата ли я,
Виновата ли я, что люблю?
Виновата ли я, что мой голос дрожал,
Когда пела я песню ему?..»
 

На душе у Алексея было одновременно и спокойно, и неспокойно. Вроде, как обычно, будними вечерами вся семья собиралась за ужином, делилась новостями и мелкими радостями дня. Но то неожиданно хмурился отец, то мать смахивала со щеки беспричинную слезинку. Лиля рисовала в альбоме на фоне синего неба огромный черный танк…

Продолжали встречаться с Катей. Она то была очень нежной, то раздражалась из-за пустяков. Неделя бежала за неделей. А потом из военкомата принесли повестку.

Получив ее, Алексей первым делом раскрыл синюю папку, перечитал все снова, хотя, казалось, уже давно выучил наизусть. Завернул свое сокровище сначала в газету, потом в целлофановый пакет и засунул поглубже в письменный стол: как ни хотелось, с собой ее не возьмет – дома будет сохранней.

Достал с антресолей свой зеленый брезентовый вещмешок, в котором, как и в отцовском, на случай войны или тюрьмы было все необходимое: миска, ложка, кружка, зубная щетка, мыло, спички, смена белья…

На проводы у Годиных, как полагается, накрыли большой стол. Собрались гости. Тетя Дуся со слезами на глазах обняла, поцеловала, подарила «на дорожку» носовой платочек. В нем – синяя пятирублевка.

Катя пришла с родителями, которые оказались у Годиных в первый раз. Они внимательно и, кажется, с некоторым разочарованием осмотрели квартиру: «Да, не больше, чем у нас…» Подарили платочек – красный «червончик».

Было несколько одноклассников и одноклассниц. Не было друзей. Алексей ни с кем особо не дружил в Дальнедорожном. Настоящие друзья имелись только в Потаповке: Митяй, Андрюха, Николай. Их самих сейчас также должны были провожать в армию.

Конечно, пришел Валерка, который, как и задумывал, учился теперь в станкостроительном техникуме и продолжал играть в ансамбле на танцах. Он имел отсрочку от армии и несколько взрослевших поклонниц, с которыми распивал то шампанское «Советское» за шесть пятьдесят, то вино «Яблочное» «по рупь семнадцать».

Мать металась с закусками и горячим с кухни в гостиную и обратно. Отец, сидящий рядом с родителями Кати, курил одну папиросу за другой. Голубоватая водка «Пшеничная» по четыре сорок две лилась в рюмки, из рюмок опрокидывалась в рты, закусывалась теми самыми хрустящими зелененькими, а еще соленой капусткой, сочными маринованными помидорчиками, жареной курицей.

Алексею желали достойной службы и своевременного возвращения домой. Он тоже уже выпил изрядно, но его смущали не беспокойные глаза матери, а взгляд Валерки, сидящего напротив них с Катей. После нескольких рюмок тот вроде как перестал замечать виновника торжества и все время пялился на упущенную им когда-то подругу. Так и елозил взглядом по всей могучей Катиной форме, даже когда взял в руки принесенную гитару и запел:

 
«Велкам ту зе хотел Калифорния
Сач э лавли плейс, сач э лавли плейс…»
 

К такому интересу со стороны представителей своего пола Алексей вроде бы уже давно привык, но его задело то, что Кате сегодня, как показалось, понравился этот взгляд с другой стороны стола:

– Ты чего на него так смотришь?

– Вот еще! Ни на кого я не смотрю! Это тебе из-за водки кажется…

Наконец подвыпившие гости спели под Валеркин аккомпанемент:

 
«Через две зимы, через две весны
Отслужу, как надо, и вернусь…
Только две зимы, только две весны
Ты в кино с другими не ходи!»
 

Стали расходиться. Попрощавшись со всеми, Алексей увлек Катю к себе в комнату, обнял, прижал к двери, дыхнул водкой:

– Будешь ждать меня?

– Конечно!

– Два года?

– Что ж делать…

Она была притихшей, необыкновенно ласковой в этот вечер. Даже как будто не возражала против «этого». Только тихо заметила, когда он начал стягивать с нее одежду и дошел до синего нижнего белья:

– Может, не надо? Тебе же спокойнее там будет…

Несмотря на обуревающее его желание, Алексей согласился:

– Будет спокойнее.

Проводил ее домой. Снова долго целовались. Прямо под дверью ее квартиры, из которой кто-то смотрел в глазок.

Когда вернулся, в убранной квартире было тихо. Лиля спала. Отец, кажется, тоже. Только мама дождалась, обняла:

– Надеюсь, сынок, что ты все правильно решил, что не пожалеешь…

– Не пожалею!

– Не могу представить, как же мы без тебя… Как ты без нас…

Вспомнил каникулы в Потаповке, пионерской лагерь от керамического завода:

– Мы же и раньше расставались.

– Но не на два года! – Заплакала.

– Ну, мам! Все будет хорошо…

Был ли он в этом уверен? Про армию рассказывали разное. В книгах и на уроках в школе прославляли подвиги советских солдат. По телевизору показывали мощь отечественного оружия. Отслужившие же знакомые парни только усмехались, качали головами:

– Армия – это такая школа жизни…

Некоторые добавляли:

– Которую лучше пройти заочно.

Воевавший на Северо-Западном фронте дед Семен из Потаповки, когда внук бывал в деревне, ничего не рассказывал про армейские годы. Бабушка Зоя обычно оттаскивала Алексея от него:

– Лешенька, ну чего пристал? Видишь, не хочет дед об этом говорить.

Отец же теперь в ответ на его расспросы сначала повышал голос:

– Не хотел учиться в институте, так узнаешь, какова она – солдатская жизнь! – Потом смягчался и как мог серьезно объяснял, напутствовал: – Армия – это такая нелегкая работа… Следи за собой. Будь аккуратным. Не отставай, но и вперед сильно не суйся. Ни перед кем не пресмыкайся и никем не помыкай, не подличай, оставайся человеком. И помни, что бы ни случилось, это все равно пройдет. Понял?

– А что может случиться?

– Неважно. Но и это пройдет. Понял?

– Понял.

Уже с улыбкой:

– Знаешь, какая главная заповедь солдата?

– Какая?

– Держись подальше от начальства и поближе к кухне. Уяснил?

Алексей кивал:

– Уяснил. – И уточнял: – А этого всего достаточно?

Отец пожимал плечами и вздыхал:

– В мое время было достаточно. Как там сейчас, не знаю. В армии, наверное, как и в жизни, все постоянно меняется. Так что будь готов ко всему…

– К чему «ко всему»?

– Ко всему!..