Я отметил для себя, что этот офицер очень похож на французского актера Жана Марэ. Классическое крупное лицо, огромная нижняя челюсть, венчающая волевой подбородок – синий от мощной щетины. Выразительные голубые глаза, посаженные глубоко и спрятанные под массивные надбровные мышцы. С его внешностью можно было стать звездой киноэкрана, а не рвать глотку перед пацанами – солдатиками. Он тоже, как и все мы, ничего не может изменить, а орет на нас, для того, чтобы настроить на то, что здесь кончились игры. Здесь придется применить все то, чему нас научили за полгода в учебке. А чему нас научили? Ну да, тому, что мы самые дерзкие и сильные солдаты. Никто кроме нас! А кто против нас, тот уже в истории. Уже неплохо.

– Товарищ гвардии майор? – вдруг пискляво спросил один солдатик.

– Что! Резче излагай, боец! – с усмешкой рыкнул офицер.

– А мы с парашютами прыгать будем?

– Ха, ха! С гранатометами, с минометами точно будем, но без парашютов. Щегол!

– Как это…

– Увидишь, сынок. С вертолетов! Еще вопросы есть, нет, вот и отлично. Вперед марш. – Майор вдруг стал спокойный и отрешенный. Отвернулся от строя и мудро посмотрел в горы, словно орел.

Парни впереди, сзади, сбоку стали нехотя выходить из строя с желто-серыми лицами, похожими по цвету на стены армейского «сортира». Я и еще несколько солдат застыли как вкопанные и не двигались с места. Тогда я не знал, что мной двигало, но мой внутренний голос сказал четко и спокойно: «Стой Санек и не дергайся».

Майор «Марэ» направился ко мне. Мне даже понравилось, что вот так, просто, я смог проигнорировать призыв незнакомого мне начальника и вызвать его жаркий интерес к моей персоне. Для большей убедительности я вытянулся по стойке смирно, напряг на всякий случай брюшной пресс и задрал подбородок высоко в небо.

– Ну что, боец, замерз, сынок? Не хотим служить в лучшем полку десантной дивизии? Атве-чать! – заорал офицер в мои глаза, да так, что его слюна брызнула мне на нос, а мой брюшной пресс принял достаточно увесистый удар кулаком.

– Ни как нет, товарищ гвардии майор! – безукоризненно и громко гавкнул я.

– Ну, тогда почему такая нерешительность, воин? Укачало головку, сынок, во время перелета? Га-га! – засмеялся майор. – Что, господа лабусы, не привыкли к туркестанскому горячему приему?

– Никак нет! Решительность на месте! – твердо сказал я.

– Молчать, воин! Я не удивлюсь, что ты еще и художник. Зря ты, солдатик, наверное, сюда прилетел.

– Ни как нет, не зря! Служить хотим, и только в ВДВ, – отчеканил я, – а здесь не укачивает! В принципе. Аксиома. Так как голова десантника – кость, а кость не укачивает! Костью нужно головы противника разбивать. Пардон, лучше саперной лопаткой! А головку тем более не укачивает. Так как головка, она же башня боевой машины десанта, предназначена для размещения в ней оператора-наводчика боевой машины.

Офицер внимательно выслушал мои мозговые выкладки, нахмурился, а строй молодых солдат весело и громко заржал.

– Молчать в строю! – гаркнул майор. – Недоноски, половины десантников! Мальчики с большими членами. Шмир-на! Я не понял, сыны, служба медом показалась, не успели приземлиться своими «зелеными жопами» в Афганистан! А-а, да! Аксиома, теорема! А ты умный что ли, юморист? – обратился он ко мне. – Может математик Эйнштейн? Олег Папанов, Юрий Никулин, может Гоша Вицин или Савелий Крамаров? Аа-а, нет, ты просто решил стать здесь клоуном? Ладно, бойцы, всем встать обратно в строй. Сейчас размещаетесь в кинозале, где вас распределят по частям и гарнизонам. Потом вашим воспитанием займутся старшие опытные товарищи. Вот где будет весело, а умники и юмористы поедут туда, где чаще всего награждают медалями и орденами, в основном посмертно! Га-га! В самую «жопу»! – загоготал от смеха майор и продолжил. – Заходим вовнутрь спокойно, но стремительно! На месте бего-ом ма-арш! – скомандовал «Жан Марэ», закурил сигарету и сильно выдохнул дым в строй бегущих солдат.

Мы стали заходить в этот «космический ангар», оказавшийся клубом дивизии и закрепленный за «полтинником». Нас догнала и выстроилась чуть дальше вторая рота таких же желторотиков – новобранцев. Это были наши знакомые ребята, летевшие с нами с самого Каунасского военного аэродрома, собственно, это вообще не аэродром, а просто огромное взлетное поле для стоянки и взлета самолетов военно-транспортной авиации, не отмеченное ни на одной карте СССР…

Из Каунаса до Ферганского полка ВДВ мы вылетали 25 апреля рано утром одним бортом с ними в надежном и огромном Ил–76. Загрузили нас тогда полный самолет – двести пятьдесят десантных душ, включая командиров взводов и старшин-прапорщиков. Внутри салон был оборудован алюминиевыми конструкциями с жесткими креслами в два этажа. Летели долго, не меньше пяти часов. Командир экипажа то и дело выходил в эфир и шпарил армейские анекдоты, иногда смешные, но в основном затертые, как солдатские портянки. Шутка ли, пролететь через весь Союз из Литвы в Ферганскую долину. Через час полета и болтанки по воздушным ямам многих стало подташнивать. Штурман тогда по громкой связи в шутливом тоне объявил: «Братва, внимание! У каждого за спиной бумажные пакеты. Снимайте и блюйте туда, на головы товарищам и на пол не надо! Как поняли?»

Мы одобрительно закивали, кто-то уже не кивал, а хватал пакет и извергал туда все ненужное в этом бренном мире. Я удивлялся сам себе, обычно мне хватает пяти минут на каруселях, чтобы меня укачало по полной. Поэтому я всегда обходил все парки аттракционов за километр. И на призывной комиссии, когда молоденькая медицинская сестра спросила, укачивает ли меня в транспорте или на качелях, я с улыбкой соврал: «Это чувство мне не знакомо». А сейчас, в теплом брюхе небесного «горбатого кита», нас болтало и бросало по разным высотам. Я понимаю, что маршрут у нас военный, скорее всего – секретный.

Снова набираем высоту, летим на девяти тысячах метров. Через двадцать минут срываемся вниз, переходим на семь тысяч. На мат уже никто не обращает внимания, тошнит всех: бойцов, старшин сверхсрочников, прапорщиков пофигистов и лейтенантов гитаристов. Плох тот командир взвода, который не дружит с гитарой, ведь она как боевая подруга и верный друг, успех у твоих солдат и любовь их к своему взводному командиру.

Командир взвода подошел ко мне и закричал в мое правое ухо, пытаясь перекричать гул турбин.

– Ну как, Саня, дела? Жив маленько? Здорово, летим как янки во Вьетнам!

– Отлично, командир! – улыбнулся я в ответ.

Я одобрительно закивал головой, мне нравится дружеский тон офицера, но я едва сдерживаюсь, чтобы не потянуться за бумажным пакетом. Уши заложило так, что приходилось догадываться, о чем говорят солдаты по соседству. Все жаловались на невыносимую болтанку. Взводный пил греческий апельсиновый сок из алюминиевой банки, и дал глотнуть мне. Я сделал один глоток и отдал банку офицеру, больше пить боюсь, вдруг и вправду, стошнит.

Какой-то молодой и очень «зеленый» лейтенант с нижнего яруса закричал.

– Сколько можно болтаться в этих консервах! Дайте мне мой парашют и откройте дверь, я сойду на ближайшем повороте!

Самолет сотрясся от дружного смеха, никто и не задумывается серьезно он это, или нет.

– Брат, забудь про парашют на ближайшие два года, – посмеялся старлей, сидящий в хвосте самолета. – Мы теперь верблюды, корабли пустынь – это в лучшем случае, а в худшем – просто мясо, говядина.

– А ты что, самый бурой и информированный? – недовольно спросил лейтенант. – Откуда знаешь, что прыгать не будем?

– Как откуда? Люди говорят, – ответил старлей, – те, что вернулись – не прыгали! Караваны били, какие прыжки, боевая работа! Водка, баня, девчонки по выходным! Если конечно достанется сестричка!

– Хреновые значит десантники! А я буду, слышишь, – возмутился лейтенант, – буду прыгать, хоть бы к черту в пекло! Я член сборной вооруженных сил по десантным войскам, я всегда должен прыгать, мне к чемпионату СССР надо готовиться. На черта мне какие-то караваны, бабы, водка. Я спортсмен, я даже не курю! Женат я, год уже. У меня жена красивая, лабуска, эх, девка!

– О, а вот с этого эпизода поподробнее, – крикнул кто-то из офицеров. – Расскажи, лейтенант, какая у тебя жинка. Груди какого размера, глаза голубые или карие?

– Обойдетесь, вот ведь прохвосты, жинку им мою распиши! Вот вам! – лейтенант показал всем увесистую фигу.

– Без обиды, брат, говорят, там, «за речкой»¹⁷, наши воюют, ползают как черви в грязи и собственной крови! Не до соревнований! Тебе еще не поздно, в Фергане можешь пересесть в другой самолет, член сборной! И к жинке домой, в мягкую постель, – засмеялись офицеры и поправили, как по команде, свои усы.

– Я слышу, ты мне грубишь, летеха, может, поговорим по приземлению, а? Что скажешь? – крикнул обижено в хвост самолета спортсмен-парашютист.

– Легко, брат, правда, я не сказал тебе, что я ведь тоже «член»! – закричал старлей из хвоста. – Член сборной прибалтийского округа по боксу и армейскому рукопашному бою! Так что смотри, стоит ли?

– Черт с тобой, «член», я тоже могу в рукопашку! Эх, блин, говорила мне мамка: «Не ходи ты сына во солдаты». Вот засада, зачем же мы все туда летим? Мать вашу, мы ведь парашютисты, а не «соляра»? Не понимаю ни черта, – офицер затих и, наверное, заснул. На его вопросы никто не ответил.

Самолет выровнялся и пошел по прямой. Я вдруг уснул и даже перестал слышать шум турбин.

Через несколько часов мы приземлились на военном аэродроме туркестанского военного округа, в Ферганской долине. Наш самолет коснулся горячей бетонки, пронесся еще метров триста и замер. Открыли заднюю рамку. Мы стали выходить и осматриваться вокруг. Ну и печет, градусов сорок, не меньше. К нашему «Илу» подруливает «УАЗик» с полковником и двумя сержантами автоматчиками, все четверо, включая водителя, в десантных беретах и в выгоревшей добела амуниции. На горизонте в раскаленном мареве виднеются редкие южные деревца и белые домишки.

К нам бежит старик с двумя малолетними детьми – мальчиком и девчушкой. За ним поспевают три пестрые, почти бесшерстные дворовые шавки. Собаки радостно лают и крутят весело хвостами. Дети шумно кричат и просят у нас наши сухпайки, особенно их интересует сгущенное молоко и говяжья тушенка.

Солдаты стали дружно вытаскивать из своих мешков различные консервы и передавать детям и старику. Скоро благодарных рук уже не хватает, и старик с детьми радостно уходят.

Отойдя от самолета метров – пятьдесят, старик вдруг обернулся и радостно прокричал.

– Дэсантники! Спаси вас Аллах! Там, «за рэчкой»! Всевышний справедлив, каждый получит то, что заслю-жил!

Гора консервов все растет, к ней бежит детвора с ближайшего поселка и весело растаскивает все маленькими ловкими ручонками. Мы вываливаем из своих мешков почти все банки и пачки с галетами. Пить, как хочется пить, все остальное нам больше не нужно.

Многие парни блюют, отойдя от самолета метров на двадцать. Солдаты жадно опустошают содержимое своих фляжек с остатками литовской прохладной воды. Офицеры и прапорщики – кто покуривает, кто пьет личную, затаренную раньше минералочку. Звучит команда старшего офицера на построение. После проверки личного состава, полковник ставит задачу на марш-бросок в пять километров до городка учебного Ферганского полка ВДВ. Офицеры переходят на бег, и вся наша солдатская масса побежала, подчиняясь общему привычному порядку. Минут через двадцать кто-то из солдат стал отставать, кто-то даже упал. Полковник из «УАЗика» не унимается, и приказывает продолжать бег и нести «шлангов»¹⁸ на себе. Бежать в парадке, а это – галстук, фуражка и туфли для увольнений в город, настоящая пытка. За спиной бьет по лопаткам полупустой вещь-мешок с оставшимися в нем пустой фляжкой, запасным тельником и новеньким беретом десантника.

Прапорщики недовольно бурчат и вскоре дружно отстают от колонны и переходят на шаг. Через час бега мы прибываем в городок учебного полчка. Солдаты находят какой-то ржавый металлический бак на четырех таких же ногах, оказавшийся пунктом для умывания и мытья котелков. На его боках множество краников. Мы раздеваемся до пояса, обливаемся. Потом жадно пьем коричневую воду из соседнего бачка. Оказалось, что это вовсе не вода, а чай из верблюжьей колючки, в который накидали еще и таблетки с хлором. Но все равно, вкусно. У меня все плывет перед глазами, я пью эту необычайно вкусную «воду» и не могу напиться. Солдаты разбредаются в поисках тени, падают на махонькую травку, под каким-нибудь колючим кустиком и отрубаются с улыбкой на лице.

Офицеры столпились вокруг одного солдатика, которому стало плохо во время марша по долине. Кажется, ему делают искусственное дыхание. Любопытных солдат не подпускают. Полковник звонит в штаб полка, потом в госпиталь и страшно ругается. Двое солдат, бывших при нем, несут потерявшего сознание рядового в «УАЗик», туда же запрыгивает один из молодых прапорщиков. Автомобиль срывается с места и уносится прочь.

Несколько побеленных длинных глиняных казарм, спорт зона, десантный городок, ржавая парашютная вышка без купола наверху, беседка-курилка, аллея высоченных пирамидальных тополей, уходящая куда-то далеко к предгорьям – и ни души. Вот и все, что врезалось в мою память в этой Ферганской долине. Под ногами выжженная солнцем земля, превратившаяся в высохший цемент. Городок пуст, словно отряд крестоносцев где-то в Марокканской пустыне был застигнут страшной вестью о приближающихся тучах арабских воинов и в спешке ушел куда-то в горы.

Лишь через полтора часа, когда солнце спряталось за высоченным хребтом и многие из нас стали приходить в чувство от нестерпимой жары, мы заметили на флагштоке, высоко, в прозрачном синем небе красный флаг. Он бился в потоках вечернего ветра, будто алый парус в морских просторах. Я лежу и смотрю на него, улыбаясь. На мгновение вспоминаю Черное море, Новороссийск, свою мечту о службе в морской пехоте. Мне кажется, что я на палубе огромного десантного корабля, гордо бороздящего Средиземное море.

Мне не то чтобы весело, но все же радостно на душе, что я в десанте. Пусть не в морском, зато в самом настоящем – воздушном – на неизвестной, спрятанной в горах маленькой заставе парашютистов. Рядом такие же парни с крепкими нервами и сильными мускулами. С каждым днем мы становимся тверже, мудрее и старше. Уже не услышишь в наших беседах в курилке о разной ерунде, случавшейся с нами там, в той прошлой детской жизни.

Парни просыпаются и многие смотрят в небо, на флаг и на горы. Приходят офицеры, мы строимся и отправляемся на ужин. В большой палатке расположены длинные деревянные столы, точно такие же, что кормили русских солдат еще в войну 1812 года. Фонари качаются на ветру, в столовой полумрак. Каждому входящему десантнику выдают по две таблетки и заставляют немедленно проглотить. Таблетки, как и чай, пахнут хлоркой, мы морщимся, но глотаем их. Так надо. На ужин настоящий горячий сладкий чай. Все остальное есть у каждого солдата, но оказалось, что почти все сухпайки отданы маленьким жителям Ферганы. Я жую галеты, парни передают по столам оставшиеся банки с тушенкой и гречневой кашей. Каждый загребает по ложке и передает банку дальше. Есть особо не хочется, зато чай очень вкусный, не такой как в Каунасе.

Я присел у белой казармы нашего «дома» – на эту ночь. Из темноты появился командир взвода Семенов и сказал, что завтра утром мы вылетаем в Афганистан и попросил выполнить одно важное для него дело.

– Ладно, утро вечера мудренее, – махнул он рукой, постоял в задумчивости, и ушел в ночь.

Сверчки и цикады поют так громко, что их треск распространяется повсюду, отражаясь от черных предгорий и возвращаясь в самые уши. Эта мелодия не утомляет, она прекрасна и вечна, словно маленькие ангелы поют бесконечную мелодию жизни. Они будут петь всегда, если даже случится непоправимое, и я не вернусь из той неведанной страны, в которую мы влетим завтра на серебряных самолетах судьбы.

Странное, необъяснимое состояние, от которого встают дыбом волосы на затылке и бегут мурашки по всему позвоночнику. Где-то, внутри меня, все сжалось от едва тлеющей тоски по родителям – особенно по моему папке. Он только с виду был всегда дерзкий, смелый и независимый, но если бы со мной случилось несчастье, то он точно не выдержал бы такого удара. Мама – всегда ласковая и ранимая, но внутри была необычайно сильная, думаю, она смогла бы пережить мой геройский выход из жизни. Конечно, эти картины нужно прогонять, иначе они заполнят все твое мышление и, в конце концов, создадут опасную ситуацию.

Мысли мои плавно перестроились и потекли совсем в другом направлении. Я вспомнил как очень давно, наверное, в первом классе, мама читала нам с сестренкой книжку про путешествия Синдбада-Морехода, превращения Халифа-Аиста и волшебную лампу Алладина. Сказки Древнего Востока будоражили мое воображение и снились мне по ночам, они пленили меня и звали к себе. Ну что же, завтра все мои мечты станут явью, и я увижу волшебную, неизведанную и древнюю страну – Афганистан.

Мы вошли в пустую казарму Ферганского учебного центра ВДВ. Тишина, запустение, как в морге. Удивительно бедная обстановка, деревянный пол времен борьбы Красной Армии с басмачеством в Средней Азии. Старенькие стены с облупившейся краской. Солдатские кровати стоят в один ярус, второй просто не вместится, потолок слишком низок. Пара горящих лампочек на весь длинный коридор.

Где-то в углу трещит радио-транзистор:

«Яростный строй отряд, радостный строй гитар!

Словно степной пожар песен костры горят…

Но одержимость всегда права, когда находит свои слова!»

Когда-то давно, год или два тому назад, я очень любил эту песню и готов был слушать ее ежедневно. И сейчас она пробудила во мне спящее мужество, протрезвила от мрака и тяжелых раздумий. Неожиданно, из того же темного угла послышался шорох и с двух кроватей поднялись двое высоких загорелых словно черти и очень худых старших сержантов-десантников. Видок у них был отвязный и расхлябанный. Они ухмыльнулись, глядя на нас и завели разговор.

– Молодняк, здорово! Располагайтесь, выбирайте себе кровати, матрацы там, в углу, одеяла там же. Можете ложиться и дрыхнуть.

– Спасибо! – промямлил кто-то из наших.

– Надолго к нам? – обратились они ко всем сразу.

– Нет, завтра утром уже в Афган! – ответили мы почти хором.

– А, ха, смертнички! А куда?

– Вроде в Кабул, дальше не знаем! Может куда-нибудь в Кандагар¹⁹