Жена Бонасиё также рассуждала; но, надо сказать, вовсе не о честолюбии; невольно мысли ее беспрестанно обращались к прекрасному молодому человеку, очень молодцеватому и, казалось, очень влюбленному. Вышедши 18-ти лет замуж за Бонасиё, она жила постоянно в кругу друзей своего мужа, мало способных возбуждать какое-нибудь чувство в женщине, которой сердце было более возвышенно чем обыкновенно бывает в этом звании, и потому она оставалась нечувствительною к пошлым любезностям. Но особенно в это время звание дворянина имело большое влияние на сословие мещан, а д’Артаньян был дворянин; кроме того он носил гвардейский мундир, который, после мушкетерского, больше всех нравился дамам. Он был, как мы сказали, красив, молод, смел, он говорил о любви, как человек, который любит и жаждет любви; а этого слишком достаточно, чтобы вскружить голову женщине 23-х лет, какою была в это время Бонасиё.

Хотя супруги не виделись восемь дней и в эту неделю с каждым из них случились важные происшествия, но они встретились с каким-то предубеждением; впрочем Бонасиё обнаружил истинную радость и встретил жену с открытыми объятиями.

Она подставила ему лоб.

– Поговорим немножко, сказала она.

– Как? спросил удивленный Бонасиё.

– Да, мне нужно поговорить с вами о весьма важном деле.

– Да и мне нужно сделать вам несколько довольно серьезных вопросов. Объясните мне пожалуйста сколько-нибудь историю вашего похищения.

– Теперь совсем не о том речь, сказала Бонасиё.

– А о чем же? о моем заключении?

– Я узнала о нем в тот же день; но как вы не были виноваты ни в чем, даже ни в какой интриге, и как ни вы, ни кто другой не знали, за что вы были арестованы, то я не придавала этому происшествию больше важности чем оно заслуживало.

– Вы об этом очень легко говорите, возразил Бонасиё, оскорбленный недостатком участия к себе жены; знаете ли, что я на сутки был заключен в Бастилию?

– Сутки прошли скоро, и потому не будем говорить о вашем заключении, а обратимся к тому, что привело меня сюда.

– Как? что привело вас ко мне! Разве это не желание увидеться с мужем, с которым вы были разлучены восемь дней? спросил торговец, задетый за живое.

– Во-первых, оно, а потом другое дело.

– Говорите!

– Дело величайшей важности, от которого, может быть, зависит наше будущее счастье.

– Наше счастье очень переменилось с тех пор, как я вас видел, и я не удивляюсь, если через несколько месяцев многие будут нам завидовать.

– Да, особенно если вы последуете наставлениям, которые я вам дам.

– Мне?

– Да, вам. Нужно сделать доброе и святое дело и в то же время выиграть много денег.

Бонасиё знала, что, говоря мужу о деньгах, она задевала его слабую струну.

Но человек, хотя бы это был торговец, поговорив десять минут с кардиналом Ришельё, делался совсем другим человеком.

– Выиграть много денег? сказал Бонасиё с легкой улыбкой.

– Да, много.

– А сколько, около?

– Может быть, тысячу пистолей.

– По этому дело, о котором вы хотите со мной говорить, очень важно?

– Да.

– Что же нужно сделать?

– Вы поедете тотчас; я дам вам бумагу, которую вы ни под каким предлогом не выпустите из рук и отдадите по адресу в собственные руки.

– А куда я поеду?

– В Лондон.

– Я, в Лондон! Да вы шутите; мне нечего делать в Лондоне.

– Но другим нужно чтобы вы туда ехали.

– Кто эти другие? Я предупреждаю вас, что я ничего больше не буду делать наобум и что я хочу знать, не только чем, но и для кого я рискую.

– Знатная особа посылает вас и знатная особа вас ожидает; вознаграждение превзойдет ваши желания; вот все что я могу вам обещать.

– Опять интрига! все интриги! Благодарю, теперь я им не верю, и кардинал вразумил меня насчет их.

– Кардинал! вскричала Бонасиё. – Вы видели кардинала?

– Он позвал меня, отвечал гордо торговец.

– И вы были так неблагоразумны, что пошли по его приглашению.

– Я должен сказать вам, что не от меня зависело пойти или не пойти, потому что меня вели два солдата. Правду сказать, что как я тогда не знал кардинала, то был бы очень рад, если бы мог отделаться от этого визита.

– Что же, он бранил вас, делал вам угрозы?

– Он протянул мне руку и назвал меня своим другом, – своим другом, слышите ли, сударыня? Я друг великого кардинала!

– Великого кардинала!

– Не откажете ли вы ему в этом прозвании?

– Я не отказываю ему ни в чем, но скажу вам, что благосклонность министра непрочна, и что нужно быть безумным, чтобы привязаться к министру. Есть власти выше его, которые не зависят от каприза человека или от исхода какого-нибудь происшествия; к этим-то властям нужно привязываться.

– Очень жаль, что я не знаю другой власти кроме власти великого человека, которому я имею честь служить.

– Вы служите кардиналу?

– Да, сударыня, и как слуга его, я не позволю, чтобы вы увлекли меня в заговор против безопасности государства, и чтобы вы служили интригам женщины, у которой не французское, а испанское сердце. К счастью, бдительный взор великого кардинала наблюдает за всем и проникает в глубину сердец.

Бонасиё повторил слово в слово фразу, сказанную графом Рошфором; но бедная женщина, рассчитывавшая на своего мужа и в этой надежде отвечавшая за него королеве, пришла от этих слов в ужас как при виде опасности, в которую она попала, так и бессилия своего. Впрочем, зная слабость и особенно жадность своего мужа, она не отчаивалась добиться того что ей было нужно.

– А! вы кардиналист! вскричала она; вы служите партии тех, кто обижает вашу жену и оскорбляет вашу королеву.

– Частные интересы ничего не значат пред общественными. Я за тех, кто спасает государство, сказал с важностью Бонасиё.

Это было другое выражение графа Рошфора, которое он запомнил, и воспользовался случаем вставить в разговор.

– А знаете ли вы, что такое государство, о котором говорите? сказала Бонасиё, подымая плечи. Довольствуйтесь лучше званием мещанина без всякой хитрости и обратитесь в ту сторону, которая представляет вам больше выгод.

– А что вы скажете об этом, госпожа проповедница? сказал Бонасиё, ударяя по мешку, туго набитому серебром.

– Откуда эти деньги?

– Вы не угадываете?

– От кардинала?

– От него и от друга моего, графа Рошфора.

– От графа Рошфора, который меня похитил?

– Может быть.

– И вы принимаете деньги от этого человека!

– Ведь вы сказали мне, что это похищение чисто политическое?

– Да, но оно имело целью заставить меня изменить моей госпоже, вынудить из меня муками признания, которые могли подвергнуть опасности честь, а может быть, и жизнь августейшей госпожи моей.

– Ваша августейшая госпожа, возразил Бонасиё, изменница-испанка, и то что сделал кардинал хорошо сделано.

– Я знала, что вы трус, скряга и глупец; но не знала, что вы низкий человек!

Бонасиё, никогда не видавший свою жену рассерженною, и уступая супружескому гневу, сказал: что вы говорите?

– Я говорю, что вы подлец! продолжала Бонасиё, замечая, что она снова приобретала влияние на мужа. – А, вы занимаетесь политикой и притом кардинальской! А, вы продаете себя душой и телом за деньги демону!

– Нет, кардиналу.

– Кардинал и сатана это все равно.

– Молчите, молчите, нас могут услышать.

– Да, вы правы, и мне стыдно будет за вашу низость.

– Но чего же вы от меня хотите?

– Я сказала вам чтобы вы ехали тотчас же, чтобы вы исполнили добросовестно поручение, которого я вас удостаиваю, и с этим условием, я забываю все, прощаю вас, и еще больше, возвращаю вам мою дружбу (при этих словах она протянула ему руку).

Бонасиё был трус и скряга, но он любил жену; поэтому он тронулся. Мужчина пятидесяти лет не может долго сердиться на женщину двадцати трех лет. Жена это заметила, что он колеблется и сказала:

– Что же, вы решились?

– Но подумайте немножко, любезный друг, о том чего вы от меня требуете. Лондон далеко от Парижа, очень далеко, может быть поручение, которое вы мне делаете, не безопасно.

– Это ничего не значит, если вы избежите опасностей.

– Постойте, постойте, я решительно отказываюсь, я боюсь интриг. Я видел Бастилию. Брру! Это ужасно, Бастилию! На меня нападает страх при одной мысли о ней. Мне угрожали пытками. Знаете ли вы, что такое пытки? Деревянные клинья, которые вбивают между колен, пока не треснут кости! Нет, я решительно не еду, наконец, почему вы сами не едете туда? Право, я, кажется, ошибался до сих пор насчет вас; я думал, что вы мужчина, и притом из самых отчаянных.

– А вы баба, жалкая, глупая и низкая баба! А, вы боитесь; хорошо, если вы не поедете сейчас же, я велю арестовать вас по приказанию королевы и посадить вас в Бастилию, которой вы так боитесь.

Бонасиё впал в глубокую задумчивость; он взвесил мысленно силу гнева обеих сторон, кардинала и королевы, – гнев кардинала оказался значительно тяжелее.

– Велите арестовать меня именем королевы, сказал он, – а я объявлю, что я из партии кардинала.

Вдруг г-жа Бонасиё заметила, что она зашла слишком далеко и испугалась. Она с ужасом посмотрела на это глупое лицо с непоколебимым убеждением, как лицо испуганного глупца.

– Хорошо, пусть будет так, сказала она. – Может быть вы и правы: мужчины больше понимают в политике чем женщины, а особенно вы, так как вы говорили с кардиналом. Впрочем это жестоко, что мой муж, на любовь которого я, кажется, могла рассчитывать, обращается со мной так нелюбезно и не хочет исполнить моей прихоти.

– Это потому, что ваши прихоти могут завести очень далеко, возразил торжествующий Бонасиё, и я им не доверяю.

– Хорошо, я откажусь от них, сказала жена его, вздыхая; – не будем больше говорить о них.

– Если бы, по крайней мере, вы сказали мне, что я буду делать в Лондоне, сказал Бонасиё, вспомнив, хотя немножко поздно, что Рошфор советовал ему стараться узнать секреты жены.

– Бесполезно знать вам об этом, сказала она, отступая с безотчетною недоверчивостью от предмета разговора; – дело шло о безделице, которых обыкновенно желают женщины, о покупке, при которой можно было много выиграть.

Но чем больше она остерегалась, тем больше он думал, что тайна, которой она не хотела ему открыть, важна. И потому он решился сейчас же сбегать к графу Рошфору и сказать, что королева ищет человека, чтобы послать в Лондон.

– Извините, если я вас оставлю, любезная госпожа Бонасиё, сказал он; – не зная, что вы придете, я назначил свидание одному из моих друзей; я приду чрез минуту, и если вы хотите подождать меня полминуты, я только что покончу с этим другом, возвращусь и, как теперь уже довольно поздно, то провожу вас в Лувр.

– Благодарю, отвечала Бонасиё; – вы не так храбры, чтобы могли быть мне сколько-нибудь полезным; я возвращусь в Лувр очень хорошо и одна.

– Как вам угодно. Скоро вы опять ко мне придете?

– Без сомнения: я надеюсь, что на будущей неделе у меня будет свободное время от службы, и я воспользуюсь им, чтобы побывать у вас и привести в порядок наши дела, которые, кажется, немножко расстроены.

– Хорошо, я буду ждать. Вы не сердитесь на меня?

– Я? Нисколько!

– Так до свидания.

– До свидания.

Бонасиё поцеловал руку своей жены и быстро удалился.

Когда муж ее ушел, г-жа Бонасиё, оставшись одна, подумала: только и не доставало этому дураку, чтобы сделаться кардиналистом! А я отвечала за него королеве, обещала несчастной госпоже моей – О, Боже мой, Боже мой! она примет меня за одну из тех жалких женщин, которыми наполнен дворец, чтобы присматривать за ней! А! Бонасиё, я никогда не любила вас очень, а теперь хуже: я вас ненавижу, и даю слово, что за это вы мне заплатите.

В эту минуту удар в потолок заставил ее поднять голову, и чей го голос сказал ей:

– Любезная госпожа Бонасиё, отворите мне дверь в коридор, я сойду к вам.