XLIX
Испанский посланник

Король нашел Шико в своем кабинете, еще взволнованного объяснением между мужем и женой.

– Ну, Шико? – произнес Генрих.

– Что вам угодно, государь?

– Знаешь, что утверждает королева?

– Нет.

– Она утверждает, что твоя проклятая латынь может расстроить наше семейное счастье.

– О государь, – вскричал Шико, – ради бога, забудьте эту латынь, и кончено!

– Я больше и не думаю об этом, черт возьми!

– В добрый час!

– У меня, по чести, есть чем заняться.

– Ваше величество любит забавы.

– Да, сын мой, – Генрих был недоволен тоном, которым произнес Шико эти немногие слова, – да, мое величество любит забавы.

– Извините, может быть, я мешаю вашему величеству?

– Сын мой, – возразил Генрих, пожав плечами, – я тебе говорил ведь, что здесь не так, как в Лувре. Здесь все делается гласно: любовь, война, политика.

Взор короля был так добр, улыбка так ласкова, что Шико почувствовал большую смелость.

– Война и политика – меньше, чем любовь, не так ли, государь?

– Честное слово, так, мой любезный друг. Признаюсь, эта страна так хороша, лангедокские вина так вкусны, наваррские женщины такие красавицы!

– Э, государь, вы, кажется, забываете королеву! Разве девы наваррские лучше, ласковее ее? В таком случае поздравляю их от души!

– Помилуй бог, ты прав, Шико. А я и забыл, что ты посол, что ты представляешь короля Генриха Третьего, что король Генрих Третий – брат моей Маргариты и перед тобой я из приличия даже должен ставить Маргариту выше всех женщин. Но надо извинить мое неблагоразумие, Шико: я не привык к послам, сын мой.

В это мгновение дверь кабинета отворилась, и д’Обиак провозгласил:

– Господин испанский посол!

Шико так и подпрыгнул на месте. Генрих улыбнулся:

– По чести, вот неожиданное изобличение во лжи. Испанский посол! Эх, и какого черта приехал он сюда!

– Да, – повторил Шико, – какого черта приехал он сюда!

– Сейчас узнаем, – пообещал Генрих. – Не хочет ли наш сосед спорить насчет границ, например?

– Я удаляюсь, – скромно сказал Шико. – Это, конечно, настоящий посол его величества Филиппа Второго^[5], тогда как я…

– Французский посол уступает место испанцу, и притом в Наварре, – помилуй бог! Не бывать этому! Отвори вот этот шкаф с книгами, Шико, и останься там.

– Но оттуда я поневоле буду все слышать, государь.

– Ну и послушай, черт побери! Что за беда? Мне нечего скрывать. Кстати, вы все передали мне со стороны вашего повелителя, господин посол?

– Все, государь, решительно все!

– Так тебе остается теперь смотреть и слушать, как делают все послы. Из этого шкафа ты удобно можешь исполнять и то и другое. Смотри во все глаза и слушай всеми ушами, любезный Шико! – И прибавил: – Д’Обиак, скажи капитану моей гвардии – пусть введет господина испанского посла.

Шико, услышав это приказание, поспешил спрятаться в шкафу и тщательно притворил дверцы. Медленные, мерные шаги раздались по паркету – это шел посол его величества Филиппа II. Когда предварительные, освященные этикетом разговоры кончились, Шико убедился, что Беарнец очень искусно умел давать аудиенции.

– Могу ли я говорить свободно с вашим величеством? – спросил посол по-испански (этот язык понятен каждому гасконцу как свой собственный).

– Можете, милостивый государь.

Шико навострил уши – любопытство мучило его.

– Государь, – объявил посланник, – я принес ответ его величества.

«Так, – заметил про себя Шико, – если он принес ответ, значит, был вопрос».

– Насчет чего? – осведомился Генрих.

– Насчет ваших предположений в последнем месяце, государь.

– По чести, я очень забывчив. Потрудитесь мне напомнить эти предположения, прошу вас, господин посол.

– По поводу замыслов лотарингских принцев во Франции…

– Да, и в особенности по поводу властолюбия моего кума Генриха Гиза. Очень хорошо! Теперь я вспомнил. Продолжайте.

– Государь, король, мой повелитель, невзирая на просьбы лотарингцев заключить с ними союз, смотрит на союз с Наваррой как на более честный и, если откровенно, более выгодный.

– Да, будем откровенны! – подхватил Генрих.

– Я откровенен с вашим величеством, потому что знаю намерения моего повелителя в отношении вашего величества.

– А я могу знать их?

– Государь, король, мой повелитель, ни в чем не откажет Наварре.

Шико приставил к двери ухо, кусая пальцы: не бредит ли он, не спит ли?

– Если мне нет отказа, – отвечал Генрих, – так посмотрим, чего могу я требовать.

– Всего, что угодно вашему величеству.

– А! Вот как!

– Пусть ваше величество говорит все прямо и откровенно!

– Помилуй бог! Я просто теряюсь.

– Его величество король испанский делает своему союзнику предложение.

– Я слушаю!

– Французский король поступает с королевой наваррской как с заклятым врагом. Он отвергает ее, свою сестру, с той минуты, как она покрывает его позором. Оскорбительные слова французского короля на ее счет… я прошу прощения у вашего величества, предмет так щекотлив…

– Говорите, говорите!

– Оскорбительные слова и поступки короля Генриха Третьего на ее счет известны всем – молва о них разнеслась повсюду.

Генрих сделал знак несогласия.

– Да, – продолжал испанец, – нас уведомили. Итак, я повторяю, государь: французский король отвергает вашу супругу как свою сестру тем, что старается ее обесчестить, приказав публично остановить ее носилки и заставив капитана своей гвардии ее обыскивать.

– Но, господин посланник, к чему вы все это говорите?

– Следовательно, вашему величеству очень легко отвергнуть как жену ту, которую брат отвергает как сестру.

Генрих бросил взгляд на дверцы шкафа, за которыми Шико, с блуждающими глазами, ждал продолжения столь витиеватого начала.

– После развода с ней, – продолжал посол, – союз между королем Наварры и Испании…

Генрих поклонился.

– …Этот союз будет заключен так: король испанский отдает инфанту, свою дочь, за короля наваррского, а сам женится на Екатерине Наваррской, сестре вашего величества.

Беарнец вздрогнул всем телом от гордости, Шико – от страха. Первый увидел на горизонте свое счастье, лучистое, как солнце, другой – падение и смерть скипетра и счастья Валуа. Испанец, бесстрастный и холодный, видел только повеление своего короля. С минуту продолжалось молчание; потом король наваррский откликнулся:

– Предложение, господин посол, великолепно и делает мне очень много чести.

– Его величество король испанский, – поспешил гордый посол, надеясь воспользоваться этим энтузиазмом, – предлагает вашему величеству только одно условие.

– А, условие! Это справедливо. Посмотрим, каково ваше условие.

– Помогая вашему величеству против принцев лотарингских, то есть открывая вашему величеству дорогу к трону, мой повелитель желает облегчить для себя, посредством союза с вами, возможность удержать Фландрию, которую в настоящее время старается всеми силами завоевать герцог Анжуйский. Ваше величество, вы, конечно, хорошо понимаете то предпочтение, которое оказывает вам король испанский перед принцами лотарингскими, – хотя Гизы, его естественные союзники, как принцы католические, и без того стараются вредить герцогу Анжуйскому во Фландрии. Итак, вот условие – оно одно, справедливое и легкое: его величество король Испании породнится с вами двойным браком и поможет вам… – посол с минуту подыскивал слово, – наследовать королю Франции. Вы же утвердите за ним Фландрию. Теперь, зная мудрость вашего величества, я могу смотреть на свое посольство как на счастливо завершенное.

Молчание, более продолжительное, чем первое, последовало за этими словами, – для того, конечно, чтобы придать всю силу ответу, которого ангел-истребитель ждал, чтобы поразить огненным мечом Испанию и Францию.

Генрих Наваррский прошелся по кабинету.

– Итак, государь, – произнес он наконец, – это ответ короля Испании на мои предложения?

– Да, государь.

– И ничего больше?

– Ничего.

– Тогда, – заявил Генрих, – я отвергаю предложение его величества короля Испании!

– Вы отвергаете руку инфанты!.. – воскликнул испанец, вздрогнув, как от неожиданной раны.

– Честь велика, – Генрих поднял голову, – но я не могу считать ее выше чести быть мужем дочери короля Франции.

– Да, но этот брак приближает вас к могиле, государь, тогда как второй – к трону.

– Дорогое, несравнимое счастье обещаете мне вы, сударь. Но я никогда не куплю его кровью и честью моих будущих подданных. Как! Я подниму руку на короля Франции, на брата моей жены, для испанца, для чужеземца? Как! Я остановлю знамя Франции на пути побед, чтобы башни Кастилии и львы Леона вцепились железными когтями в землю, купленную кровью сынов Франции – моих братьев? Как! Я стану разжигать брань и междоусобие между моими родственниками, законными французскими принцами, – и введу иноземца в отечество? Выслушайте хорошенько: я просил у моего соседа, короля Испании, помощи против Гизов, которые жаждут моего наследия и не злоумышляют ни против герцога Анжуйского, моего родственника, ни против Генриха Третьего, моего друга, ни против моей жены, сестры моего короля. Вы поможете Гизам, говорите вы, вы обещаете им опору? Что ж! Я подниму на них и на вас всех протестантов Германии и Франции. Король Испании хочет удержать ускользающую Фландрию – пусть последует примеру своего отца, Карла Пятого: пусть просит у короля Франции свободного пропуска через французские владения, чтобы объявить себя первым фландрским гражданином, и Генрих Третий, я уверен, даст пропуск не хуже Франциска Первого. Я хочу трона Франции, по словам его католического величества. Это возможно, но я не имею нужды в его помощи для завоевания этого трона, – я возьму его сам, если он не будет занят и несмотря на все величества в мире. Итак, прощайте, милостивый государь. Скажите брату моему Филиппу, что я очень признателен ему за предложение. Но он меня смертельно обидел, если, делая предложение, считал, что я способен на него согласиться. Прощайте, милостивый государь.

Посол стоял в изумлении; он пробормотал только:

– Остерегитесь, государь! Доброе согласие между соседями иногда может рухнуть от одного дурного слова.

– Господин посол, – отвечал Генрих, – знайте, что быть королем Наварры и не быть вовсе королем для меня одно и то же. Моя корона так легка, что я не замечу даже, если она упадет с моей головы. Я, впрочем, постараюсь ее удержать, можете быть спокойны на этот счет. Прощайте еще раз, милостивый государь, – скажите королю, вашему повелителю, что мои честолюбивые мечты больше тех, о которых он мне говорил. Прощайте.

И Беарнец вновь, не показывая своего истинного лица, но приняв вид человека, за какого его считали, дал пройти героическому пылу и, любезно улыбаясь, проводил испанского посла до дверей своего кабинета.