Тем, кто удивится тому, что человек, так спешивший, как господин Сарранти, отказался от любезного предложения Жибасье, скажем, что если и есть на свете кто-нибудь хитрее самого хитрого полицейского, это тот человек, за кем следит полицейский.
Сами понимаете: лиса и гончая.
А значит, у господина Сарранти зародились кое-какие, неясные пока, подозрения относительно этого так плохо говорящего по-французски венгра, который, однако, довольно складно отвечал на все, что слышал на французском, и в то же самое время, когда к нему обращались по-немецки, по-польски или же по-валахски (а господин Сарранти великолепно знал эти три языка), отвечал невпопад по-немецки да или же нет, кутался в свою шубу и делал вид, что дремлет.
Этих подозрений хватило для того, чтобы, чувствуя себя не в своей тарелке, пока они вместе ехали полтора лье от места поломки кареты до постоялого двора, где решили отужинать, господин Сарранти был полон решимости любыми путями отделаться от своего любезного, но уж слишком молчаливого спутника.
Вот почему, не желая ждать, пока починят карету, он приказал найти ему любую повозку и отказался садиться в карету благородного венгра.
Жибасье сам был слишком хитер, чтобы не заметить этой перемены в поведении господина Сарранти. И поэтому, продолжая ужинать, он велел заложить лошадей, объяснив, что ему необходимо быть на следующий день в Париже, где его с нетерпением ожидает австрийский посол.
Когда доложили, что лошади готовы, Жибасье, попрощавшись царственным жестом с Сарранти, напялил на голову свой меховой колпак и вышел на улицу.
Поскольку господин Сарранти очень торопился, он вполне мог поехать по прямой дороге. По крайней мере до Линьи. Там он, без сомнения, объедет слева Бар-сюр-Дюк и проследует по дороге на Ансервиль до Сен-Дизье и Витри-ле-Франсе.
А вот маршрут его после Витри-ле-Франсе был неясен. Поедет ли оттуда господин Сарранти в объезд через Шалон или же захочет проследовать по прямой через Фер-Шампе-нуаз, Куломьер, Креси и Ланьи?
Это можно было выяснить только в Витри-ле-Франсе.
Поэтому Жибасье велел ямщику ехать через Туль, Линьи и Сен-Дизье. Но в полулье от Витри он завел разговор с незадачливым кучером, в результате которого его карета оказалась лежащей на боку с поломанной передней осью.
В таком плачевном, но очень заметном положении она пролежала около получаса. Потом на вершине холма появилась почтовая карета господина Сарранти.
Подъехав к опрокинутой карете, господин Сарранти высунул голову из окна и увидел на дороге своего мадьяра, безуспешно пытавшегося с помощью ямщика поставить карету на колеса.
Со стороны господина Сарранти было бы очень невежливым оставить Жибасье в таком затруднительном положении, коль скоро тот предложил господину Сарранти в аналогичной ситуации помощь и место в своей карете.
Поэтому господин Сарранти, в свою очередь, предложил сесть к нему в карету. Жибасье скромно принял это предложение, сказав, что в Витри-ле-Франсе он избавит господина де Борни (господин Сарранти путешествовал под этой фамилией) от своего назойливого присутствия.
Кучер погрузил в карету господина де Борни огромный чемодан мадьяра, и спустя двадцать минут карета въехала в Витри-ле-Франсе.
Путешественники остановились на постоялом дворе.
Господин де Борни велел подать лошадей, а Жибасье попросил найти ему какую-нибудь коляску, чтобы незамедлительно продолжить свой путь.
Станционный смотритель показал ему старый кабриолет, который сразу же устроил Жибасье.
Господин де Борни, успокоившись относительно судьбы своего спутника, попрощался с ним и велел ямщику, как и предполагал Жибасье, ехать по дороге на Фер-Шампенуаз.
Жибасье закончил торговаться со станционным смотрителем и велел ямщику следовать той же дорогой, по которой только что укатила другая карета. Он пообещал ямщику пять франков, если тот нагонит ее.
Ямщик пустил коней в галоп, но, прибыв на следующую почтовую станцию, Жибасье так и не увидал карету господина Сарранти.
Станционный смотритель и находившийся там ямщик ответили, что ни одна карета здесь не проезжала.
Все было ясно: Сарранти принял меры предосторожности. Сказав, что поедет на Фер-Шампенуаз, он свернул на дорогу в Шалон.
Жибасье потерял след.
Нельзя было медлить ни минуты. Он должен был прибыть в Мо раньше Сарранти.
Жибасье оставил на станции свой кабриолет, достал из чемодана синюю с золотом одежду министерского фельдъегеря, надел лосины, мягкие сапожки, прицепил на спину сумку для почты, отклеил бороду и усы и потребовал верховую почтовую лошадь.
Лошадь была оседлана в мгновение ока. Жибасье вскочил в седло и помчался по дороге на Сезан, рассчитывая прибыть в Мо через Ферте-Гошер и Куломье.
Без остановки он проскакал тридцать лье и прибыл к городским воротам Мо.
Там он узнал, что ни одна карета не соответствовала его описанию и в город не въезжала.
Жибасье спешился, велел подать ужин на кухню и стал ждать.
Лошадь он оставил запряженной.
Спустя час к почтовой станции подкатила карета, которую он с таким нетерпением ждал.
Стояла темная ночь.
Господин Сарранти велел подать ему бульон в карету, наскоро перекусив, он приказал ямщику ехать в Париж через Клей. Этого Жибасье было достаточно.
Выйдя через черный ход, он вскочил на коня, проехал по узенькой улочке и оказался на парижском тракте.
Спустя десять минут показались фонари почтовой кареты, в которой ехал господин Сарранти.
Жибасье именно это и было нужно: он мог наблюдать за каретой, оставаясь невидимым. Теперь надлежало сделать так, чтобы его и не было слышно.
Он ехал по обочине, сохраняя километровое расстояние между своей лошадью и следовавшей за ним каретой.
Так они прибыли в Бонди.
А там чудесным образом фельдъегерь превратился в ямщика и с помощью пяти франков уговорил ямщика, чья очередь была выезжать, уступить ему свое место. Что и было сделано с благодарностью.
На почтовую станцию прибыл господин Сарранти.
До Парижа было довольно близко, и он не хотел задерживаться. Высунувшись из окошка кареты, он потребовал поменять лошадей.
– Сейчас дадим вам лошадей, хозяин, и самых лучших! – сказал ему Жибасье.
Он держал под уздцы двух великолепных белых першеронов, которые ржали и били копытами.
– Ну, не балуй, волчья сыть! – крикнул Жибасье, заводя жеребцов в упряжку с ловкостью профессионального ямщика.
Затем, когда лошади были запряжены, лжеямщик, сняв шляпу, приблизился к дверце кареты и спросил:
– А куда вас доставить в Париже, хозяин?
– Площадь Сент-Андре-дез-Арк, гостиница «Великий турок», – сказал господин Сарранти.
– Ладно, – произнес Жибасье, – считайте, что вы уже там.
– И когда же это случится? – спросил господин Сарранти.
– О! – буркнул Жибасье, – через час с четвертью примерно.
– Погоняйте скорее! Я прибавлю вам десять франков, если мы будем на месте через час.
– Через час мы там будем, хозяин.
Жибасье вскочил на козлы и пустил лошадей с места в карьер.
На сей раз он был уверен, что Сарранти от него не скроется.
Вскоре они подъехали к городской заставе. Таможенники быстро произвели досмотр, которым они удостаивают обычно людей, путешествующих на перекладных, произнесли свое сакраментальное «проезжайте!», и господин Сарранти, выехавший семь лет назад из Парижа через заставу у Фонтенбло, вернулся во французскую столицу через заставу Птит-Вийет.
А уже через четверть часа карета галопом въехала во двор гостиницы «Великий турок» на площади Сент-Андре-дез-Арк.
В гостинице оказалось лишь два свободных номера, расположенных один напротив другого на одной лестничной клетке: № 6 и № 11.
Коридорный гостиницы повел господина Сарранти в номер шестой.
Когда он спустился вниз, Жибасье окликнул его:
– Эй, приятель!
– Что тебе нужно, ямщик? – презрительно отозвался коридорный.
– Ямщик, ямщик! – повторил Жибасье. – Ну и что из того, что я – ямщик? Это что – позорная профессия?
– Вроде бы нет. Но я назвал вас ямщиком только потому, что вы работаете ямщиком.
– Ну тогда ладно!
И Жибасье, ворча, направился было к лошадям.
– А что, собственно, вам от меня было нужно? – спросил вдогонку коридорный.
– Мне? Ничего…
– Но ведь вы только что сказали…
– Что?
– Эй, приятель!
– А! Ну да… Тут дело такое: господин Пуарье…
– Какой господин Пуарье?
– Ну, господин Пуарье, как же!
– Не знаю я никакого господина Пуарье.
– Господин Пуарье, владелец фермы в наших краях, неужели не знаете? У господина Пуарье стадо в четыре сотни голов! И вы не знаете господина Пуарье?!.
– Я же вам уже сказал, что не знаю.
– Тем хуже для вас! Так вот, он приедет сюда в одиннадцатичасовой карете из Пиат-д'Этен. Вы, надеюсь, знаете расписание прибытия кареты из Пиат-д'Этен?
– Нет.
– А что вы тогда вообще знаете? Чему научили вас ваши отец и мать, если вы не знаете ни господина Пуарье, ни кареты из Пиат-д'Этен?.. Да, надо признать, это недосмотр со стороны ваших родителей.
– Ну так что же вы хотите сказать по поводу господина Пуарье?
– А! Так вот, я хотел было передать вам сотню су от господина Пуарье… Но, поскольку вы с ним не знакомы…
– Но мы ведь можем и познакомиться.
– Ну, если вы его не знаете…
– Ладно, но почему это он решил вручить мне сто су? Ведь не за мои же прекрасные глаза!
– О, конечно же, нет, тем более что вы косоваты, дружок!
– Это не важно! Но зачем же это господин Пуарье поручил вам передать мне сто су?
– Затем, чтобы вы оставили ему комнату в гостинице. У него какие-то дела в предместье Сен-Жермен, вот он и сказал мне: «Шарпильон!..» Это наша фамилия, она перешла ко мне по наследству от отца, а ему от деда…
– Очень приятно, господин Шарпильон, – ответил коридорный.
– Так вот, он мне сказал: «Шарпильон, отдай сто су девице из «Великого турка», что на площади Сент-Андре-дез-Арк, и пусть она придержит для меня комнату». Так где же девица?
– Искать ее не имеет смысла. Я точно так же могу оставить для него номер.
– Ну нет! Вы ведь его не знаете…
– А мне и не надо его знать для того, чтобы оставить ему комнату.
– Точно! А вы далеко не так глупы, как кажетесь на первый взгляд!
– Спасибо!
– Вот ваши сто су. Вы, надеюсь, узнаете его, когда он приедет?
– Господина Пуарье?
– Да.
– Особенно, если он назовет себя?
– Конечно же, назовет! У него нет причин скрывать свое имя.
– Тогда его проводят в комнату номер одиннадцать.
– Когда увидите добродушного толстяка в кашне, закрывающем половину лица, и в плаще из коричневого кастора, можете смело говорить: «Это господин Пуарье». А теперь, спокойной вам ночи! Хорошенько натопите номер одиннадцать, потому что господин Пуарье плохо переносит холод… Ах, да, вот еще что… Полагаю, что он будет доволен, если найдет в комнате хороший ужин.
– Хорошо! – сказал коридорный.
– Ах, чуть было не забыл!.. – произнес лже-Шарпильон.
– Что еще?
– Да главного-то я вам не сказал! Он пьет только бордо.
– Хорошо! У него на столе будет стоять бутылка бордо.
– Ну, тогда больше и желать нечего. Кроме разве того, что такие глаза, как у тебя, позволяют смотреть в сторону Бонди, чтобы увидеть, не горит ли Шарантон.
И, громко захохотав, довольный своей шуткой, мнимый ямщик покинул гостиницу «Великий турок».
А спустя четверть часа перед дверями гостиницы остановился кабриолет. Из него вылез мужчина, полностью отвечавший описанию, данному Шарпильоном. Когда его признали за долгожданного господина Пуарье, он разрешил коридорному с почестями проводить себя в одиннадцатый номер. Там его ждал прекрасный ужин, а на некотором удалении от ярко пылавшего камина стояла и доходила до нужной температуры бутылка бордо, которое так ценят истинные гурманы.
О проекте
О подписке