Глава VIII
Гамбит двух коней

Люди бывают активными, пассивными и… пофигистами. Кто из них полезнее обществу, сказать трудно. Если рождение ребёнка попытаться встроить в теорию вероятности, то, по идее, каждого индивидуума из вышеперечисленных будет по тридцать три с небольшим процента. Такова ли теория вероятности? И каких высот достигло бы общество в своём развитии, если бы треть людей была активной!

Как известно из популярных научных журналов, теория вероятности весьма капризна и непонятна. Она иногда выдает такие закидоны в реальной жизни, что пытаться объяснить те или иные совпадения просто невозможно. Например, бросая бутерброд десять раз на пол, разгильдяй, ученик 10-го «Б» класса средней школы города… впрочем, название не так уж важно… обнаружил странное несовпадение. Он был уверен, что половина из совершенных им попыток увенчается успехом и бутерброд упадет маслом вверх. Ан нет. Он настойчиво падал маслом вниз, оставляя жирные следы на немытом полу и превращаясь в грязный серый кусок хлеба без масла. Так же и те заблуждающиеся умные овечки в очках, которые, поверхностно уловив из программы обязательного среднего образования смысл теории вероятности, уверены, что выиграть в рулетку можно, поставив на «зеро» тридцать семь раз кряду. На деле все гораздо сложнее. Вот, к примеру, выйдя из дома, вы можете заявить, что имеете возможность встретить идущего по улице Хмуропопинска всемирно известного футбольного гения Пеле, но можете и не встретить и сделать вывод: вероятность встречи равна пятидесяти процентам. Таким неучам бесполезно объяснять про относительность вероятности, теорию больших чисел и предполагаемое бесконечное количество повторений эксперимента. Они уверены во всесилии теории. И, вероятнее всего, счастливы. Счастливы, утопая в своём невежестве и веруя в свою мудрость. Как счастлив сторож Гаврила Федотыч, уверенный в том, что город Козельск стоит в центре Земли, а Париж находится «черт его знает как далеко, на окраине». И что его кобыла по кличке Тетчер понимает человеческий разговор, только ответить не может, так как всё время «что-то жуёт… скотина». Таким людям проще жить на нашей планете. Они очень гордятся своими познаниями, всегда ухмыляются «глупым речам» с экранов телевизоров и уверены, что «навели бы порядок» окажись «у руля страны». Им нет необходимости вникать в суть событий. Стереотипы восприятия мира засели глубоко в их узком лбу. Нахватавшись по верхам от всего услышанного или увиденного, они цинично улыбаются с видом всезнающего пророка. Это всё – жизнерадостные дурни, и их процентов десять, не более. Однако есть и другие, которым абсолютно наплевать на всё, что происходит не с ними. Они абсолютно не обеспокоены загрязнением окружающей среды, возникновением озоновых дыр над полюсом, исчезновением редких видов кораллов в Красном море или нефтяным пятном в Тихом океане. Они не знают об этом. Они даже не догадываются, какие огромные усилия прилагают активисты какого-то там «Гринписа» для спасения амурского тигра и длинноносой черепахи. Но даже те из них, кто слышал о чём-то подобном, не углубляются в суть проблемы. Их куда больше волнуют цены на продукты в близлежащем магазине, счет футбольного матча, график выходных дней и праздников в отрывном календаре на новый год и возможность получить премию назло «этой стерве» из бухгалтерии. Они неактивны в своей жизненной гражданской позиции, касающейся общества в целом или проблем мирового масштаба.

Однако они сидят на печи и ждут манны небесной, которой, как. известно, нет… Ждут, когда. начнут. делить… И. им «положено». И им должны дать! И таких людишек большинство. Одна часть из тех, кому «должны дать», впрочем, образованна. И в неё входят интеллигенты с общипанными бородёнками и сотрудники НИИ с большими головами. Они даже выходят на митинги протеста. Требуют, требуют, требуют. Но ничего не делают. Есть те, что призваны охранять. Неважно, что или кого. Важно – повязка, ключи и дверь с печатью и решёткой. Они будут с лицом, полным отваги и решимости, бдить у двери и требовать себе награду. Им тоже должны дать. Есть протестующие, которые недовольны всем. Есть мыслители. Есть пахари. И есть часть народонаселения, активная по-своему, и находится она в постоянном поиске благ, невзирая на погоду, власть и международную обстановку, которая почему-то всегда сложная. Не подумайте, что это протестующие. Упаси Бог! Они не выходят на митинги… Хотя… некоторые из этой категории, совсем беспринципные, выходят, но с целью пощипать карманы взволнованных очередным принятием какого-то закона «псевдоактивных» граждан, высыпавших на очередной «майдан». В своём стремлении помочь всему миру митингующие активисты забывают про кошельки в заднем кармане брюк, сумочки на плече и часы на руке. Результатом их борьбы за права униженных и оскорблённых часто становится потеря личного имущества и наличных средств. Ну а те, кто пользуется помутнением и притуплением бдительности у борющихся за торжество справедливости активных граждан, становятся обладателями их кошельков, сумочек и часов. И получается, что активные общественники – нищие, а активные пройдохи – при наличности. Если мой уважаемый читатель сумел разобраться в сложностях приведённой мысли, он легко представит себе нового героя романа.

Именно к категории общественно равнодушных, но активных в своём обогащении граждан относился Самуил Яковлевич Гурвиц, человек молодой – где-то около тридцати с хвостиком, но вполне самостоятельный и, я бы даже сказал, самодостаточный. С раннего детства Самуил, которого для краткости и удобства далее буду называть Сама (так, впрочем, его звала бабушка, а с её лёгкой руки – и весь двор в небольшом южном городе), вёл крайне аполитичный образ жизни, называемый строгими учителями праздным. Хотя сам Гурвиц так не считал. Он был активен в добывании основного продукта, обеспечивающего нормальную независимую жизнь. Этот продукт имел цвет, вкус и запах вопреки общепринятому заблуждению. Ах да! Я же не сказал, что это за продукт. Это деньги!

Первые рубли он стал добывать в глубоком детстве, когда на Новый год, Рождество, старый Новый год и другие религиозные, а порой и светские праздники ходил по соседям. Рано утром, чтобы оказаться первым, Сама звонил в дверь и голосом звонкого церковного певчего выдавал старорежимные тексты, к умилению религиозно ориентированных старушек. Городок его становления был мал, беден, но уютен и спокоен. Он был настолько неприметен на бескрайних просторах империи, что название его даже нет смысла упоминать. Один из многих городков южнорусского Черноземья. Жители говорили на приятной смеси русского, малороссийского и еврейского наречий. Однако традиционные «колядки» и «щедровки» пели на малороссийском суржике, что придавало им некий юмористический окрас. Са́ма нарочито переодевался в колоритные устаревшие наряды и выводил звенящим голосом:

 
Коляд-коляд колядныця,
Добра з салом паляныця.
А бэз сала нэ така.
Дайтэ дядьку пьятака.
А пьятак нэ такый,
Дайтэ рубэль золотый!
 

Пел он красиво и весело, улыбаясь и кланяясь одновременно. Старушки и старики всегда держали металлические рубли наготове, зная о раннем визите отзывчивого еврейского мальчика в определённые праздничные дни. Никому и в голову не приходило удивляться: почему иудейский ребёнок поздравляет с христианскими и языческими праздниками? В советском прошлом все верующие верили в одно. В то, что запрещали, не углубляясь в тонкости межконфессиональных различий. Запрет на всё, связанное с религией, порождал некую тайну, непонятную, а потому привлекательную. Тайна сотворения обрядов подстёгивала к расширению числа верующих и являлась прекрасной миссионерской пропагандой церкви. Семьи простых рабочих и служащих имели в этом течении явное преимущество перед людьми из партийных кругов и руководящего состава. Простые обыватели могли практически безболезненно и без последствий красить яйца, печь куличи, ставить свечки и носить нательный крестик под пионерским галстуком или комсомольским значком, одновременно прыгая через костёр, празднуя языческий праздник Ивана Купалы, а потом без зазрения совести отмечать день Октябрьской революции и день рождения Ленина, напиваясь в стельку. Партийные функционеры не могли себе позволить таких вольностей, поэтому верили тихо и скрытно. Они также красили яйца и пекли куличи. А своих детей крестили в глухой деревне, без посторонних глаз и ушей. В общем, время бездуховности в сфере религии накладывало отпечаток на поведенческие рефлексы всех жителей страны. Священнослужителей пренебрежительно называли попами, независимо от чина и звания в иерархии. А храмы – не иначе как церквями. О существовании Святого Писания догадывались, но в глаза не видели. Тайная жизнь партийцев, вовлеченных в религию, была полна конспирации, осторожности и щемящего чувства восторга от приобщения к запретному плоду.

Сама был желанным гостем и в таких высоко стоя́щих в иерархической лестнице семьях в дни вышеперечисленных праздников. Его ждали. Ему давали тут больше. Иногда даже три рубля, ну и конфеты, печенье. Бизнес процветал. Но редкость праздников толкала предприимчивого юношу к новым видам предоставления платных услуг в обществе, голодном ко всему. Он стал приторговывать. Торговал всем. Во времена тотального дефицита выбирать ходовой товар не требовалось. Не было ничего. Нет, конечно, в магазинах висели какие-то штаны, но были они, как правило, не только одного цвета, но часто и одного размера. На продовольственных прилавках грудились бычки в томате по тридцать две копейки за банку, которые позже тоже исчезли, сухой горох и завтрак туриста – смесь какой-то недоваренной каши и останков умерших животных. В книжных магазинах полки были заставлены знаменательными трудами столь же знаменательных писателей. Например, полные собрания сочинений революционных вождей Маркса, Энгельса и Ленина. Бесконечные тезисы и материалы партийных съездов, пленумов, конференций. и. заседаний. политбюро… История КПСС в разных изданиях, с гордой и безграмотной припиской, видимо, заведующего магазином, на приклеенном тетрадном листке: «Переведено на 140 языков всего мира». Также были представлены искушённому представителю самой читающей страны в мире вперемежку с изысками литературного жанра «Целина», «Малая земля» и «Возрождение», различные труды по атеизму и разведению крупного рогатого скота в районах критического земледелия. И вдобавок ещё всякая мелиорация, ирригация, индустриализация… Чего только не было! А не было только хорошей литературы. Нет, литература была. Она хранилась в столах писателей, не имея возможности быть напечатанной. Иногда прорывались шедевры, но их было мало. И поэтому нормальные книги доставали сами, кто как мог, переплачивая втрое, а то и больше. Совсем правдивые книги шли в народ самиздатом, мелким тиражом, иногда рукописные. Затёртые и промасленные копии ценились на уровне античных артефактов. Зачитывались такие фолианты до дыр и приводили иногда владельцев в заведения, нелояльно относившиеся к свободному чтению свободных граждан самой свободной страны в мире. Иногда проскакивали искры таланта в литературных журналах. Что, впрочем, не очень приветствовалось со стороны определённых структур.

Отделы нот, пластинок и остальной музыки, призванные насаждать в массах разумное, доброе, вечное, пылились пустыми прилавками, стыдливо прикрытыми пластинками хоров имени Пятницкого и Верёвки, чередуясь с ярко-цветастыми пластинками ансамблей песни и пляски Московского военного округа.

Продукция текстильной промышленности была. Да. Чего врать. Вот качество и фасонистость этой самой продукции сильно били по репутации производивших её предприятий. Пальто, штаны и ботинки очень подошли бы для снаряжения ополчения во время рытья траншей при обороне города. Все одинаково серо-коричневые и бесформенно-грубые. Нет! Конечно, были периоды, в конце квартала выбрасывали что-то импортное. Чешские ботинки «Цебо», болоньевые плащи или сигареты «Золотое руно». Это «что-то» расходилось моментально. В обычные дни доступ к дефициту имели определённые круги распространителей. Товар, поступавший на базу, перекочёвывал к ним через заинтересованных торговых руководителей, появляясь на следующий день на барахолках, толкучках в подземных переходах и общественных туалетах с тройной наценкой.

Пел он красиво и весело, улыбаясь и кланяясь одновременно.

Сама умело пользовался «имевшими место быть отдельными недочётами ведения планового хозяйства». Он был вхож в дом одного из небожителей города – директора местного торга Лифшица Марка Абрамовича. Их дружба, завязавшаяся на почве праздничных поздравлений, переросла в успешное предприятие по распространению товаров народного потребления. Марк Абрамович, будучи человеком глубоко верующим и вдобавок членом партии, не мог себе позволить заниматься спекуляцией, поэтому доверил сие недостойное советского гражданина занятие молодому товарищу – Самуилу Гурвицу. Созданный синдикат был настолько успешным, что им, естественно, заинтересовались местные органы ОБХСС. В отделе борьбы с хищениями социалистической собственности работали тоже истинные партийцы. Но загвоздка была в том, что и у них помимо партийной совести и честности советского милиционера были ещё жёны, дочери, тёщи… А у некоторых – даже любовницы. И все они, как нетрудно догадаться, были женщинами. А женщины в любое время при любой власти любят хорошие вещи, красивые бусы и возможность утереть новым нарядом нос своей подруге. Поэтому заинтересованность сотрудников уважаемого отдела борьбы с хищениями ограничилась покровительством синдиката Гурвиц – Лифшиц с вытекающими отсюда последствиями. Последствия были вполне обычные. Все жёны, дочери, тёщи сотрудников уважаемого ведомства… и даже любовницы выделялись из серенькой толпы советских тружениц приличными нарядами, яркой косметикой и независимостью высокомерных взглядов из-под модных шляпок и меховых беретиков. А синдикат продолжал уверенную поступь к построению коммунизма… в отдельно взятых семьях.

Прекрасное время! Синдикату в то дефицитное время помогало всё! Особенно помогали вывески на дверях магазинов, магазинчиков, лавок, сельпо и торговых отделов. Они учтиво оповещали счастливых граждан, что «Товар не завезли», «Переучёт», «Завоз товара», «Пива нет», «Отдел "ковры" коврами временно не торгует», «Мужские костюмы ожидаются в продажу в конце года», «Женское бельё продаётся не более комплекта в одни руки», «Ушла на базу» и лаконично-циничное «Очередь не занимать». Способствовали объявления в газетах и по радио с телевидением, гласившие: «По просьбе трудящихся с первого апреля цены на товары категории роскоши увеличиваются на двести процентов». Роскошью считалось многое. В особенности молотый кофе, хрусталь, ковры, посуда, меха, мебель и автомобили… Прекрасная реклама для умных и изворотливопрактичных граждан, к коим относились, несомненно, Гурвиц и Лифшиц. Лифшиц добивался поступления товаров в подчинённые ему магазины, а Сама, скупая их из-под прилавка по твёрдой розничной цене социалистического благополучия, продавал с наценкой до тысячи процентов. Роль Марка Абрамовича была сложной и опасной. Ему необходимо было добиться такого паритета, когда в магазинах ничего такого нет, у него для нужных людей всё есть и ему за это ничего не будет. Инспекция обкома партии помимо ОБХСС боролась с проявлениями недобросовестности сотрудников торговли. Строго спрашивала за припрятанные дефицитные товары и не выставленные на прилавок вещи. Партия заботилась о простых трудящихся гражданах, пытаясь обеспечить ассортимент товаров народного потребления на прилавках советских магазинов. Но те же руководители не потерпели бы директора торга, у которого в загашнике не нашлось бы хорошей еды и хороших вещей. Товарищ Лифшиц соединял воедино невозможные вещи. Он умудрялся обеспечивать дефицитом партийную номенклатуру района, не попадаться на припрятанном товаре и торговать налево. И всё бы было хорошо. Даже недолгое время андроповских перемен было преодолено без видимых потерь. Тогда синдикат временно перешёл с полулегального на полностью конспиративный режим работы. Причём о конспирации знали все в городе и соблюдали её неукоснительно. Жена первого секретаря партии, встречая мужа после совещания по борьбе с нетрудовыми доходами, демонстрировала ему новую шубку, закрывшись в ванной и нашёптывая на ухо своему благоверному: «Какой золотой человек этот ваш Лифшиц». На что истинный борец за чистоту нравов сурово хмурил брови и грозно шептал в ответ: «Настасья! Подведёшь меня под монастырь! Успокойся, хоть на время. Партия это временно не одобряет».

И время, когда партия одобрила всё, настало. Новое. Совсем другое и непонятное. Ветер перемен и свободного рынка захлестнул прогнившее болото теневой торговли своими нововведениями, опрокинув попутно с пьедестала и саму партию, дал толчок свободной торговле и зарождению рыночных отношений – с базарным, правда, уклоном. Всё пошло по-новому. Кому-то в масть. Но кому-то и серпом по незащищенным органам. У синдиката незащищённым органом была монополия на рынок. Остальные фарцовые в городке были так, мелочишка. Не было такого масштабного доступа к товарам, как у заведующего торговлей, и такой широкой клиентской базы, как у предприимчивого мальчика Самуила. Но тут практически в одночасье рынок наполнили челноки с китайским, польским, самодельным и прочим товаром народного употребления. Пришлось искать новые методы зарабатывания таких приятных на ощупь и знакомых по запаху денежных знаков. Все торги и управления расформировали. Должности упразднили. Хаос свободного рынка подмял под свой каток скромных теневых воротил и простых мелких фарцовщиков развитого социализма. Частник шагал широкой поступью по прилавкам, сметая на своём ходу заскорузлость бесконкурентной торговли. Синдикат лопнул, не выдержав невзгод конкурентной борьбы. Лифшиц позвонил Гурвицу и пригласил на встречу. Встречу назначили в скромном городском сквере, в тени раскидистых каштанов. Самуил подошёл вовремя… Но Марк Абрамович уже восседал на лавочке, улыбаясь и протягивая навстречу маленькую дамскую ручку для приветствия.

– Рад увидеть в полном здравии в сей нелепый час разврата.

Сама пожал протянутую ладонь и сел рядом. Помолчали. Глупые голуби курлыкали под ногами, выискивая крохи, оставленные стайкой студентов, сидевших тут ранее.