***

На голой ветке

Ворон сидит одиноко

Осенний вечер¹.

На Токио опустились сумерки. День, наполненный суетой и мельтешением, уходил на запад, а над Японией наступала ночь. Синдзи выпрямил спину, едва не застонав от ноющей боли. Перед ним лежала законченная печатная форма для изготовления гравюры. Вишневая доска теперь несла на себе рельефное изображение осеннего сада, раздеваемого немилосердным порывом ветра. Синдзи улыбнулся – он проделал хорошую работу.

Резчик поднял взгляд чуть выше и посмотрел на высокую стопку завершенных печатных форм. Когда госпожа Асакава сказала ему, что для исполнения этой гравюры ей потребуется не менее сорока цветов и оттенков, Синзди даже не сразу осознал, что она не шутит.

Для каждого цвета нужна была своя печатная форма. Обычный художник определял цвета заранее, и резчику достаточно было нанести на каждую доску лишь те части рисунка, которые должны были быть окрашены в конкретный цвет. Но госпожа Асакава была необычным художником – цвета гравюры были для нее очень важны и, зачастую, определялись уже, когда мастер-печатник готовился наносить краску. Из-за такого подхода Синдзи был вынужден вырезать рисунок целиком на каждой печатной форме, зная лишь примерное количество цветов.

Теперь этот тяжелый и требующий великой аккуратности труд, отнявший у Синдзи целых десять дней, был завершен. Резчик определенно мог собой гордиться – это была его самая объемная и сложная работа. Оставалось лишь показать законченные формы госпоже Асакаве.

Синдзи задержался мыслями на художнице, с которой работал последние два года с самого своего приезда в Токио. Госпожа Асакава была более чем в два раза старше своего резчика и недавно преодолела сорокапятилетний рубеж. Ее резкий характер и некоторое высокомерие отпугивали, но Синзди сразу обратил внимание на глубокую, всепоглощающую страсть, с которой госпожа Асакава относилась к своей работе. Она могла десятки раз переписывать рисунок, прежде чем отдавала его Синдзи для создания самой первой печатной формы. Беспощадно требовательная по отношению и к Синдзи, и к печатнику мастеру Такэде, она вовсе не делала поблажек и самой себе.

Синзди отвлекся от мыслей о госпоже Асакаве и выглянул в окно. Было уже совсем темно – город готовился ко сну. Визит к художнице мог подождать. Не просто мог – визит в такое время был бы откровенно невежливым. И все же резчик хотел показать ей свою работу прямо сейчас. Сама госпожа Асакава порой вовсе не стеснялась приходить к Синдзи с новым рисунком в часы, когда на улицах пристало находиться лишь бездомным псам и призракам.

Резчик провел огрубелой ладонью по доске и принял окончательное решение. Он встал и широко потянулся, окончательно распрямляя натруженную спину. После этого Синдзи уложил доски в корзину, предварительно пересчитав – получилось сорок две печатных формы. Лямки тяжелой корзины больно врезались в плечи, но, к счастью для Синдзи, госпожа Асакава жила не очень далеко – всего лишь в получасе неспешного пешего пути.

На улице разыгрывалась непогода. Резкий ветер норовил сорвать с головы резчика шляпу, а полы кимоно хлопали, как крылья птицы. Луна была закрыта тучами и если бы не редкие фонари и тусклый свет в домах, Синдзи не увидел бы совсем ничего дальше пяти шагов.

Когда резчик уже подходил к дому госпожи Асакавы, луна неожиданно вышла из-за туч и показала свой болезненный лик. Тонкое облако пересекало ее серебристую поверхность подобно порезу, оставленному на бледной коже, только без крови. Синдзи поднял лицо к небу и засмотрелся на эту картину. Неожиданно ему на нос упала тяжелая и очень холодная дождевая капля. Через считанные минуты луна вновь укрылась за тучами, но Синдзи уже не видел этого – он спешил к дому госпожи Асакавы в наивном стремлении обогнать дождь, кляня себя за то, что уступил детскому желанию похвастаться своей поделкой перед старшими.

Наконец, Синдзи оказался на крыльце перед дверью художницы. Дождь преследовал его по пятам, а корзина тянула к земле. Резчик постучал. Где-то в доме раздался звук, будто что-то тяжелое упало, но после этого все стихло. Дверь перед Синдзи так и осталась закрыта.

В доме горел свет, а это значило, что хозяйка была у себя. Госпожа Асакава жила одна, кроме того, порой увлекалась настолько, что не слышала ничего, что происходит вокруг. Синдзи застыл в нерешительности – нарушать приличия и далее он не считал возможным, но и возвращаться домой под все-таки начавшимся дождем, еще и не достигнув цели своей вечерней прогулки, резчик тоже не хотел.

Он так и остался на крыльце под небольшим навесом, решив подождать пока дождь немного ослабнет. Ветер совершенно стих, оставив только дождь, и Синдзи осознал вдруг, что звук дождя это единственное, что осталось в мире. Не лаяли собаки, не смеялись люди, не звенели колокольчики у дверей. Внезапно на самой грани слуха резчик уловил один единственный женский всхлип. Он сразу понял, откуда произошел этот всхлип и, не успев, толком, подумать о своих действиях, отодвинул створку двери дома госпожи Асакавы в сторону.

Дверь поддалась. В ноздри Синдзи ударил до неприятного сильный запах благовоний. Он обернулся, чтобы закрыть за собой дверь. Над дверью по старой традиции висела нагината², которую должно держать женщине, происходящей из семьи воинов, для защиты очага. Синдзи немного замешкался, любуясь изящным оружием. Император в своей великой мудрости изволил отменить самурайство, но отменить традиции, как видно, было не под силу даже Ему – отчего-то Синзди улыбнулся этой мысли.

В это мгновение всхлип повторился. Один негромкий женский всхлип, от которого волосы на спине резчика зашевелились. Синдзи снял корзину с немного подмокшими досками и поставил ее на пол. Всхлип раздался из спальни госпожи Асакавы. Резчик нарушал всяческие приличия, но теперь он совсем не сомневался, что с художницей случилось какое-то несчастье.

Ступая беззвучно, Синдзи подошел к двери в спальню и отодвинул ее. Госпожа Асакава сидела в центре комнаты совсем неаккуратно одетая и растрепанная. Ее лицо было обезображено следами горького, тяжелого, изнуряющего плача. Кулаком левой руки она зажимала себе рот, стараясь не выпустить ни единого стона или крика, а правую с зажатым в ней ножом неумолимо приближала к собственному горлу. В этот момент художница открыла глаза, желая увидеть мир в последний раз, но увидела совершенно ошарашенного Синдзи.

– Госпожа Асакава, что вы делаете?!

Художница оторвала прокусанный до крови кулак ото рта и произнесла с каким-то совершенно жутким спокойствием:

– Приветствую, Синдзи. Зачем ты в моем доме?

– Я… я принес вам печатные формы, госпожа.

– Ах да, я и позабыла о нашей работе. Прости меня, Синдзи, придется тебе самому закончить.

– Но я же не знаю, какие нужны цвета, госпожа, я не смогу без вас.

– Сможешь. Все смогут без меня, Синдзи.

– Не надо, госпожа…

Госпожа Асакава улыбнулась, а потом оглушительно громко крикнула: «Десять тысяч лет…»³ и резким движением перерезала себе горло.

***

Осеннюю мглу

Разбила и гонит прочь

Беседа друзей⁴.

Мастер Такэда опрокинул в себя еще один чашку саке и рассмеялся. Он был уже изрядно пьян и совершенно свободен от уныния, которое владело Синдзи. Резчик тоже был весьма нетрезв, но в веселость все никак не мог впасть. В отличие от известного выпивохи Такэды, который пил для расслабления и отдыха, Синдзи пил редко и обычно это было связано с тяжелыми жизненными переживаниями. Вот и в этот вечер резчик пытался с помощью саке смыть из своей души образ спальни госпожи Асакавы и упавшее вперед тело самоубившейся художницы, и кровь, пропитывающую татами…

Синдзи моргнул несколько раз, пытаясь прогнать вновь представшую перед ним картину, потом выпил саке и обратился к мастеру Такэде:

– Над чем вы смеетесь?

Такэда закинул в рот обжаренный кусочек мяса, заел рисом и только потом ответил:

– Я вспомнил варвара, которого видел сегодня в городе. Он был одет в то, что они считают воинским одеянием. Синдзи, это какая-то нелепость! Движения скованы, одежда облегает тело будто специально, чтобы попасть было проще и до ужаса некрасива! Ни росписи, ни изящного шитья – темно-синяя ткань и немного золотого. И что Государь в них нашел, ума не приложу!

– Ну, нам до Его мудрости очень далеко, так что Ему виднее, мастер Такэда.

– Это верно… А ты чего никак развеселиться не можешь – все думаешь о госпоже Асакаве?

– Да… Никак не могу понять, зачем она это сделала.

– Эх, Синдзи, поживешь под солнцем с мое – поймешь, что женская честь на мужскую совсем не похожа – мало ли что могло ее задеть. Может история с мастером Хираямой так сыграла, а может, картина не получилась – художники-то люди одержимые, а уж госпожа Асакава одержимее многих была…

– А что за история с мастером Хираямой?

– Ну, Синдзи, два года работал с госпожой Асакавой, а так ничего о ее жизни-то и не знал…

Резчик отчего-то очень смутился из-за этого упрека, поэтому поспешил заесть свое смущение и залить его саке. Такэда, между тем, продолжал:

– Мастер Хираяма ее учителем был, хотя он всего лет на пятнадцать ее постарше. Ну и слухи много лет ходили… А потом, когда жена мастера Хираямы умерла, это, в общем-то, секретом быть перестало. Да, они много лет ведь друг с другом прожили…

Такэда замолчал. Пьяная веселость испарилась из него, оставив лишь потерянного немолодого человека. Синдзи же перебирал в памяти людей, которые пришли проститься с художницей.

– А мастер Хираяма был на похоронах госпожи Асакавы?

– В том то и дело, что нет. Его где-то с месяц назад выслали из Токио… Я еще тогда удивился, что госпожа Асакава за ним не последовала.

– А за что выслали?

– Ну, мастеру Хираяме то, что происходит в Эдо⁵, давненько нравиться перестало. Засилье варваров многих раздражает. Мастер Хираяма написал пару картин с самурайскими добродетелями, сходил на пару собраний, покритиковал пару раз господина Сайго Такамори⁶ и получил настойчивую рекомендацию держаться от новой столицы подальше… Япония меняется, Синдзи. И я не знаю, найдется ли нам в ней место. Ты видел фот… фотогра… фо-то-гра-фии – чертовы варвары с их чертовыми словечками!

– Нет, мастер Такэда, а что это?

– Очередное изобретение варваров. Они научились делать картины, являющиеся точной копией того, что на них изображено. Мастерство художника не играет здесь никакой роли, Синдзи, на этих картинах люди и природа не просто похожи на себя настоящих, а являются собой настоящими… Я не знаю, как это у них получается, но, вроде, это делается с помощью специального механизма. Когда эти механизмы появятся у нас, наше с тобой ремесло станет никому не нужно.

– А эти фот… эти картины изображают только настоящее, мастер Такэда? Они не могут изображать прошлое или сны?

– Не знаю, Синдзи, все фо-то-гра-фии, которые я видел, изображали только причудливо одетых варваров и виды Японии. На них не было призраков или образов снов, хотя я не знаю, какие призраки существуют в странах варваров. Вдруг они неотличимы от самих варваров?

– Ну, тогда, мне кажется, что мы не останемся без работы. Рассвет над Фудзи, дождь над Киото, призраки и духи, великий Миямото Мусаси⁷, сражающий своего противника насмерть деревянным мечом – никакие механизмы варваров не способны создать образы подобные этим! Как не способны они передать изящество фигуры красавицы.

Синдзи замолчал и обернулся вокруг. Оказалось, что он немного вышел из себя и теперь на его скромную фигуру были обращены взгляды людей собравшихся в закусочной. Прячась от этих взглядов, резчик вновь выпил. Мастер Такэда смотрел на него с некоторым ехидством. Так прошло несколько минут.

Синдзи хоть и отбивался из всех сил, все же был вновь затянут мыслями в комнату госпожи Асакавы, поэтому появление хозяйки закусочной рядом с их столиком оказалось для него неожиданностью. Госпожа Торихама принесла две бутылки из прозрачного стекла, от которых мастер Такэда не мог оторвать взгляд.

– Вы достали их, госпожа Торихама! Как же вам удалось?

Немолодая уже женщина, госпожа Торихама умела улыбаться так, что сразу создавала у гостей своего заведения ощущение настоящего домашнего уюта. А мастер Такэда, печатная мастерская которого находилась совсем недалеко, был ее постоянным посетителем. Несмотря на теплую улыбку, последовавшую вслед за вопросом Такэды, от ответа госпожа Торихама уклонилась:

– Я предпочту оставить это в тайне, мастер Такэда, а то вдруг вы начнете покупать этот напиток не у меня.

– Справедливо!

Когда госпожа Торихама ушла, Такэда подвинул одну бутылку Синдзи и, заговорщицки наклонившись к резчику, произнес:

– Это пи-во – напиток варваров. Я уже один раз пробовал и до сих пор испытываю смешанные чувства.

Мастер Такэда взял бутылку и отпил прямо из нее, не наливая в чашку. Синзди списал такое бескультурье мастера на опьянение, но сам, разумеется, следовать дурному примеру не стал. Напиток был пенистым, как море в прилив, и имел цвет меда. Синдзи сделал небольшой глоток. Напиток не был ни на что похож. Сладкий и горький одновременно, освежающий, но тут же бросающий в жар. Синдзи допил из чашки, но больше наливать не стал. Вместо этого он посмотрел на надпись на бутылке. Та содержала какие-то странные символы. Резчику уже доводилось видеть подобные символы, и он знал, что так выглядят иероглифы варваров.

Такэда в несколько глотков выпил свою бутылку и взял ту, из которой наливал Синдзи. Мастер становился все пьянее, а вот резчик, как ему самому казалось, наоборот, начал трезветь.

– В молодости Асакава была очень красива.

Слова мастера Такэды не относились ни к чему и были сказаны, как будто он был один. Такэда не спрашивал, но Синдзи отчего-то не смог не ответить:

– Она и в поздние годы была красива, господин Такэда.

– Знаешь, она всю жизнь владела другой красотой, Синдзи. Не той, которой обладают обнаженные девицы на «весенних картинках»⁸, и не той, которую пытаются поймать, изображая красавиц в изящных кимоно. Если бы я был художником, я не писал бы Асакаву в этом жанре – она была другой.

Такэда замолчал столь же внезапно, как и начал говорить. Мастер совсем погрустнел, а Синдзи понял, что хочет уйти отсюда, уйти от старого пропойцы Такэды и от уютной закусочной госпожи Торихамы. Сейчас он был готов променять их даже на повторяющийся кошмар спальни госпожи Асакавы.

Желание Синдзи исполнилось через полчаса. Такэда отправился в объятия девиц из Ёсивары⁹, а Синдзи пошел к своему дому. На этот раз стояла тихая погода, хотя луны все равно не было видно из-за туч. Синдзи никуда не спешил, немного приходя в себя после попойки – оказавшись на ногах, он в полной мере осознал, что выпил многовато.

Мимо стремительно пробежал маленький человек, скорее всего ребенок. Синдзи смог увидеть только лысую голову, прежде чем мальчик нырнул в переулок. Резчик понял, что прилично мерзнет и посильнее запахнул одежду.

До его дома было уже недалеко. Из темного переулка пахнуло каким-то болотным запахом, которому неоткуда было взяться в Токио. Синдзи осознал, что обходит этот переулок по очень широкой дуге, стараясь не выходить на свет. Резчик уже видел свой дом в конце квартала и ускорил шаг, кляня себя за мнительность. Он слышал лишь стук своего сердца и свои шаги. Внезапно Синдзи услышал третий звук – цокот деревянных башмаков, который доносился сзади и был очень близко. Резчик мгновенно вспотел и захотел побежать, но поборол это желание и просто обернулся – сзади никого не оказалось.

Цокот больше не повторялся и Синдзи убедил себя, что ему померещилось. Вернувшись домой, резчик немного расслабился и понял, что безумно хочет спать. Он не стал бороться с этим чувством и уже совсем готовился уплыть в мир снов, когда услышал тихий шепоток. Кто-то говорил настолько тихо, что расслышать слов не получалось, но этот кто-то был совсем рядом с Синдзи – в одной комнате, не далее, чем в одном татами.

Резчик открыл глаза и увидел прямо над собой заплаканное женское лицо. Это было лицо госпожи Асакавы. Синдзи закричал.

***

Плачет кукушка.

Даже демоны – и те

Слушают ее.¹⁰

– Зачем ты беспокоишь покой святилища в такую рань, уважаемый?

Синдзи потратил некоторое время на то, чтобы понять вопрос, который ему задал смотритель святилища. Неразборчивый шепот госпожи Асакавы заполнял весь его разум, почти не оставляя места мыслям, ощущениям и эмоциям. Резчик страдал от недосыпа, тяжелой головной боли и ломоты по всему телу. Госпожа Асакава перелетела от одного его уха к другому и шепот продолжился. Синдзи случайно заглянул в ее глаза и увидел в них и в чертах белого, как первый снег, лица нечеловеческую агонию. Резчик поспешил отвернуться.

– Я навлек на себя гнев духа, господин! Помогите мне!

– Да что же ты так кричишь – я ведь всего в двух шагах от тебя.

– Что?! Я не слышу вас!

Смотритель, не говоря больше ни слова, указал Синдзи на ковш для умывания и ушел открывать лавку с амулетами.