Отчетливо помню, как в 1960 г. 22-летний, бродил я по зимней Москве и с каждой газетной витрины смотрело лицо Чехова! И это волновало до слез. Тогда я впервые начал чуть-чуть понимать, что такое Чехов, думал о нем, писал о нем первое большое – дипломное – сочинение. И вот прошло 25 лет, и я тоже думаю о нем и пишу, уже много написав всего до этого, – еще одну книгу.

Насколько в физическом времени он был тогда ближе. Только что умерла Книппер, и я был на похоронах; в Чеховском музее Соболевский рассказывал о встречах с молодым Чеховым, немало было в живых тех, кто знал его в 900-е годы.

25 лет отдано. И вижу, что это мало, мало. И что 50, если повезет, тоже будет мало. Но это справедливо: разве один человек, даже отдав жизнь, может исчерпать гения?..

В этот юбилей с витрин Чехов не смотрит, портреты не на первых страницах, а – маленькие – на разворотах. А сами газеты – через 25 лет! – гораздо больше, чем газеты 1960-го года, похожи на газеты моего детства – 48–49 гг. Все тот же знакомый дядя Сэм в полосатых брюках. Вот он шествует вниз по лестнице, составленной из слов «спад», хотя все знают, что прошедший год – год самого высокого у них подъема экономики.

Сегодня вечером иду в новое здание МХАТ на торжественный вечер по поводу юбилея.

30 января. На вчерашнем вечере в МХАТе в президиуме в первом ряду С. Михалков, Анатолий Иванов (!), во втором – Верченко, Бердников, Ан. Иванов – свежий кавалер! – пришел приветствовать Чехова. Бердников читал с пафосом из «В овраге»: «Оба толстые, сытые, и казалось, что они уже до такой степени пропитались неправдой, что даже кожа у них на лице была какая-то особенная, мошенническая»^[8]. С. Михалков <…> Потом – замминистра культуры, потом – Царев, порадовавший своим поставленным голосом, потом бедолага-сталевар из Таганрога, которого заставили читать кем-то написанную речь, с чем он плохо справлялся.

В концерте показали: 1 д. «Иванова» <…>, сцену из «В. сада» <…>, сцену из «Трех сестер» <…>.

Все необычайно плохо. Все играют роли не по возрасту. <…> Все пьесы выглядят одинаково, все скучно, плоско, бледно. То же самое было и с вокальными номерами. Единственное светлое пятно – С. Юрский, читавший чеховскую «Клевету» – очень смешно.

25 лет назад меня никто не знал, тут – ползáла знакомых, подходят, здороваются^[9], но даже это почему-то было противно, как и все остальное.

29-го с Л. пообедали в ресторане ЦДЛ, потом подсел Семанов. Поговорили о масонах и проч.^[10]

Сегодня весь день пытаюсь переделать статью для институтского труда «Русская литература и литература народов России». – им опять не подошла. Сколько крови она мне стоила. Каждый раз, принимаясь за нее, делаюсь болен. Не могу же я написать о «реализме Чехова» и о том, что «Победоносцев над Россией простер совиные крыла», – а им нужно именно это. Должен заниматься этим вместо доработки книги. <…>

31 января. Работа последние месяцы плохо идет еще потому, что умер Шкловский^[11]. Нет дня, чтобы он не вспомнился. Виноградов часто снится – недоговорил с ним, а со Шкловским говорил много, не снится совсем, но наяву постоянно перед глазами – мучительно живой. Ах, Виктор Борисыч, как он верил, что доживет до 100 лет, как этого хотел.

Днем. Жучка лежит, прикрыв морду своими черными лапами – как человек.

В бумажных старых завалах нашел запись: «7/I – 72 г. «Поэтику Чехова» я писал, спутав себя ремнями, I-ю часть – водя только кистью руки, II-ю – от локтя. Новую книгу надо писать от плеча, распоясавшись, свободно». Вложил листок в зеленую папку с документацией по книге «Чехов. Утверждение худ. мира» – для перечитывания.

8 февраля. Вчера ездил в Ленинскую б-ку <…>. Разговор с зав. подсобной библиотекой НЧЗ № 3, Над. Георгиевной.

– У вас раньше была витрина с новыми журналами… <Хотел посмотреть 1-е номера с материалами о Чехове>.

– Да, теперь нет.

– А в чем дело? Почему? Для удобства читателей?

– А посмотрите вон ту витрину, и вам все станет ясно.

Я посмотрел другой стеклянный стенд, через проход. Там выступления Зимянина^[12] и др.

– Вы знаете, я не понимаю, какая тут связь. Сделали ту витрину, если кому-то это очень нужно, но зачем упразднять эту?

– Но витрина-то одна.

– В физическом смысле?

– Именно в физическом (печально улыбается). Мы уже год боремся, чтоб дали еще одну. Не получается. Я знаю, вы старый читатель, я вас помню давно. Вот и напишите выше, в дирекцию…

Я живо представил себе, как Кондрашев^[13] читает заявление, подписанное столь хорошо знакомой ему фамилией. <…>

Вечер. Вдруг показалось нестрашно умереть (показались подозрительными некоторые симптомы). Высказано 2–3 идеи, которые останутся в литературоведении. Конечно, хорошо бы их развить и придумать что-нибудь еще. Но и так ладно. Все надоело. И впереди все то же – ничего нового.

19 февраля. Какие белые снега! Стою, смотрю, смотрю. (Написал стихи)^[14].

В 1987 году А. Ч. перепечатал свои стихи и переплел, озаглавив «Веселый волк» и надписав на обороте титула: «Сборник отпечатан в количестве 4-х нумерованных экземпляров: № 1 – М. О. Чудаковой, № 2 – М. А. Чудаковой, № 3 – автора, № 4 – ничей». Тексты стихов здесь и далее – по этому сборнику; сборник целиком воспроизводен в этом издании.

27 февраля. Вдруг пришла в голову простая мысль: все мои идеи о предметном мире, экологии, современном человеке и вещеустройстве мира и не могут вместиться в традиционные жанры статей или даже книги (о чем я тоже думал). Об этом надо писать прозу!

2 марта. Слушал по радио какой-то спектакль о Суворове (ленинградское радио) со слезами на глазах – стар стал.

11 марта, понедельник, 12 часов дня. Хотел было в 11 узнать, что дают в ежедневной программе «Театр у микрофона», но – печальная музыка. Позже – тоже. Все программы отменены.

Ясно, чтó это значит. Занятия не идут, пошел на лыжах. «Россия, неужели снова…»^[15]

13 марта. Тогда, 11-го, о смерти Черненко объявили в 2 часа дня. Сегодня смотрел по телевизору похороны, слышал впервые М. С. Горбачева.

Вчера <…> Л.: «– Ты очень бодр». Я: «– Как всегда, во время исторических переломов». Надежды, надежды.

21 апреля. <…> Болен; постоянные сильные боли в желудке; сразу всплыли все знакомые ощущения прежних лет – и безразличие ко всему, и мысли о тщете. Но столь же привычно их преодолеваю^[16].

21 мая. Добавляю в книгу все новое и новое. Этак еще бы месяца с три повозиться, хорошая бы вышла книга.

Узнал недавно (случайно), что без моего ведома изменили заглавие. Ну разве можно было предположить – после утверждения, плана и проч.? Нет, никогда не привыкнуть к их бандитским привычкам, никогда.

22 мая. Вдруг стал писать конец рассказа «Разговоры с собакой», где собака умирает, и почти заплакал от жалости.

29 мая. <…> Вчера ходил к П. В. Палиевскому^[17] по поводу того, что меня не пускают на международную чеховскую конференцию в Баденвейлер.

– Сквозь директора вам не пробиться, – сказал он. И стал утешать, что «ни один пост не вечен» и что меня «и так знают в Европе». Умолчал, что сам включил в список <…> Сахарова, автора одной плохонькой статьи о Чехове и Тургеневе^[18].

8 июня. Снилось, что я разговариваю с Александром Веселовским после его лекции.

– Алексей Николаевич…

– Александр.

– Простите, я оговорился…

Я страшно смущен и не знаю, как мог оговориться – ведь Алексея Ник-ча Веселовского^[19] я почти и не читал, а уже более двадцати лет размышляю об Александре Веселовском!

– Я хочу предложить Вам посмотреть очень интересный глаголический памятник. Вы разбираете глаголицу?

– Конечно.

Видя, что я слегка обижен, А. Н. говорит: – Я ведь не знаю, как теперь на филологическом факультете учат. Т. е. он явился из того времени!

21 авг. Сдал «Мир Чехова» в корректорскую <…>. Нескоро чеховедение выберется из-под этой книги – полемика на ближайшее десятилетие обеспечена <…>.

25 авг. <…> Недавно снова снился ВВ – сидим за нашим длинным столом^[20], ласково треплет меня по плечу – чего никогда не делал. Посвящаю ему «Мир Чехова».

31 августа. Не знаю, что чувствуют авторы, закончившие большую, но описательную книгу, но завершить книгу-концепцию, где задача – каждую клеточку этой концепцией пропитать, пронизать, – это чувствовать усталость и опустошенность полные.

Не хочется ехать в Ессентуки, хочется плавать…

4 сентября. 2 сент. прилетел в Ессентуки, в санаторий «Аврора». Удалось получить отдельный номер.

Итак, через 27 лет я вновь в этих местах, гораздо более здоровый, чем тогда.

14 сентября. Брожу по Ессентукам, бегаю за городом по степи, как в Казахстане, Коктебеле, Прибалтике, Малеевке. За столом сидит старый чекист, служивший еще при Дзержинском и Менжинском. Говоря о религии, даже заикается и дрожит от возмущенья, ему 81 год – но ничто в нем не изменилось. <…>

Хожу в павильон механотерапии, изобретение великого Цандера, закупленный целиком на Нижегородской ярмарке в 1902 году и так с тех пор и остающийся единственным в стране. В очереди рассуждают о политике. Один особенно разорялся:

– Ведь как начинала Америка? А мы? Мы начинали с нуля! Я не выдержал:

– То-то с этого нуля вы лечитесь в павильоне, построенном в 1902 г., и грязелечебнице, построенной в 15-м! Как было, так и осталось.

Не нашелся, что ответить.

Был на концерте кисловодского симфонического оркестра: Григ, Россини, Моцарт (соль-минорная). В концерте Грига раза два, кажется, не совсем вовремя вступали духовые, но в целом ничего. В зале, рассчитанном на 1500 мест, сидело едва 40–50 человек, несмотря на то, что концерт был бесплатный^[21].

24 сент. <…> Был у Н. В. Капиевой, которую не видел 27 лет^[22].

Плаваю в бассейне – 25-метровый, как в МГУ. Впервые показалось, что в брассе потерял скорость. В открытых водоемах этого почему-то не казалось.

2 октября. Вернулся из Ессентуков в Москву.

13 октября. Опять занимался «Миром Чехова» – снимал вопросы с корректором. Сдал – кажется, окончательно. Завтра лечу в Петропавловск-Камчатский.

5 ноября. Сегодня было заседание группы по исторической поэтике, выступал Сережа Аверинцев <…>. Потом мы с Сережей поехали в Лавку писателей, куда он пошел в первый раз, т. к. его недавно приняли в Союз писателей, и я его вводил в курс дела.

По дороге рассказывал мне о своем путешествии в Грецию в 1980 г., как на о. Патмос не нашлось места в отеле и он до утра просидел на берегу моря.

– Но ночь была теплая… Греческая летняя ночь. Я рассказал про Камчатку.

– А у меня страх перед Востоком. Начиная с восточной окраины Москвы, где я никогда не снимал дач. И холод на меня действует тоже очень плохо – даже в Риме мне показалось холодно. А на вас?

Я бы не стал ему говорить, но на прямой вопрос сказал, что скорей хорошо и что не далее как сегодня утром я купался в канале. Никогда, пожалуй, не видел я у Сережи такого остолбенелого лица сначала и болезненно-гримасного сразу вслед затем – видимо, он представил, что его заталкивают в эту погоду в воду.