Глава вторая

Леонид Ильич бросил взгляд за окно.

– Как быстро пришла осень…

И действительно: хотя днём было ещё почти по-летнему тепло, вечерами становилось уже прохладно и даже холодно. А под утро иногда случались и небольшие заморозки. Берёзы и клёны, как самые чуткие из мира растений к приходу осени, первыми начали менять зелёные наряды – и как-то незаметно для глаза разукрасили городской пейзаж в жёлтые и красные тона.

Брежнев покачал головой.

– Да-а, летит время – не удержишь…

Опять нахлынули воспоминания: возраст, что ли? Грушевой оказался человеком не только слова, но и дела. Вскоре после рождества тридцать девятого он занял кабинет второго секретаря обкома, а уже седьмого февраля Брежнев стал секретарём обкома по пропаганде. Грушевой сразу же показал всем – и много больше, чем «кузькину мать». Он показал, кто является его фаворитом. Весь год они с Брежневым подпирали друг друга – и четвёртого апреля сорокового года Леонид Ильич был утверждён членом бюро обкома. А это – уже совсем другой уровень: «в наш тесный круг не каждый попадал».

Но Грушевой не остановился на достигнутом – и двадцать шестого сентября Брежнев был «возведён в достоинство» третьего секретаря обкома. На его плечи легла вся оборонная промышленность области. Всё шло к тому, что они с Константином Степановичем уже к лету сорок первого составят руководящий дуэт. Но вмешалась война. И, вместо того, чтобы включиться в аппаратные игры, им с Грушевым пришлось включиться в мобилизационную работу: в Днепропетровске создавались части резервной армии. Но и от исполнения обязанностей по руководству оборонной промышленностью области Брежнева никто не освобождал. Не всё прошло гладко, поэтому и по ним прошлись немножко «против шерсти». Но всё – на пользу: чтобы «нюх» не теряли. А когда прошла запарка первых дней, Брежнев запросился в армию. Дезертирством с трудового фронта это не сочли – и просьбу удовлетворили.

И тогда, и потом Леонид Ильич мог сказать о себе, что он не входил в число «ура-патриотов», всерьёз рассчитывавших «закидать шапками» немцев – в духе известной песенки «Если завтра война» или повести Шпанова «Первый удар. Повесть о будущей войне». Для столь легковесного подхода он был слишком информированным человеком. Он не только понимал, но и знал, что дела оборачиваются не совсем так, как предполагалось. Точнее: совсем не так. И всё равно подался на фронт. Почему? В ответе на такой вопрос трудно быть до конца честным. Прежде всего – перед собой. Хотел выказать патриотический настрой? Возможно. Хотел доказать личную храбрость? Не исключено. Хотел получить награду и выдвинуться на этой компании – ну, так, как это случилось с героями Испании, Халхин-Гола или «белофинской»? И так могло быть: что тут предосудительного?

Как бы то ни было, но в ведомости на выдачу оружия работникам Днепропетровского обкома партии четырнадцатого июля сорок первого года напротив его фамилии появилась запись: «отбыл на фронт».

До середины сентября Леонид Ильич входил в группу особого назначения при Военном Совете Южного фронта. Затем он получил назначение на должность заместителя начальника Политуправления Южного, а с июля сорок второго – Северо-Кавказского фронта. С первого июля сорок третьего года и до конца войны он – начальник политотдела восемнадцатой армии.

Леонид Ильич мог с полным на то основанием сказать о себе, что на фронте он не был «кабинетным» политработником: этого бы его энергичная натура и не вынесла. Он непрерывно мотался по частям – в том числе, и на передовую. Разумеется, это не могло долго оставаться незамеченным «наверху». Поэтому за участие в Чистяковской наступательной операции в конце декабря сорок первого Брежнев был удостоен своего первого ордена – Красного Знамени. Тогда награждали скупо – если только не «по линии НКВД» – и этот факт уже говорил о многом: Брежнева заметили и в армии.

В октябре сорок второго, в один из тяжелейших периодов Отечественной войны, Леонид Ильич участвовал в боях Черноморской группы под Туапсе. За освобождение Новороссийска в сентябре сорок третьего был удостоен ордена Отечественной войны первой степени.

Довелось ему принимать и непосредственное участие в боях – не с листовкой в руках и не с трибуны. В ночь на двенадцатое декабря сорок третьего года, во время прорыва немцев к Киевскому шоссе в полосе обороны одиннадцатого стрелкового корпуса Леонид Ильич бросил на незащищённый участок офицеров политотдела – других не было – а сам залёг за пулемёт. Атака противника была отбита, а Брежнев открыл личный счёт достоверно уничтоженных им фашистов.

За Карпатскую операцию сентября-ноября сорок четвёртого года Указом Президиума Верховного Совета СССР от второго ноября того же сорок четвёртого Брежневу Леониду Ильичу было присвоено звание «генерал-майор». Было ему тогда тридцать семь: для генерала – «юный» возраст. Сравнение с Бонапартом не обязательно.

В декабре сорок четвёртого он последний раз за войну лично поднял в атаку солдат в Словакии, у гряды Сланских гор, юго-восточнее города Кошице. Тогда это уже было основанием не для награждения, а для выговора. И он едва не получил его от командующего армией Гастиловича.

– Сорок первый вспомнили, Леонид Ильич? – набросился на него с «благодарностями» командарм. – Так на календаре – канун сорок пятого! Негоже генералам ходить в атаку!

Хотя чувствовалось, что Гастилович был доволен решительностью начальника политотдела: этот рывок помог овладеть городом.

Военная судьба обошла Брежнева серьёзными ранениями. Было всего два случая, опасных для жизни. Первый – когда в апреле сорок третьего сейнер «Рица», следовавший из Геленджика в Мысхако, подорвался на мине. Леонида Ильича взрывом выбросило в море. Контузия была лёгкой, но вполне достаточной для того, чтобы успеть пойти ко дну. Спасибо морякам: успели прежде – и сохранили Ильича для истории. И второй случай – тоже связанный с «Малой землёй», когда осколком снаряда полковнику Брежневу выбило челюсть.

Удивительно, но Леонид Ильич дважды отказывался от заманчивых предложений. Первый раз, в сорок третьем, когда ему предложили вернуться в обком – на более высокую должность – для руководства восстановлением разрушенного хозяйства. И второй раз – годом позже, когда Леонид Ильич отказался от назначения на должность начальника Политуправления фронта. С первым отказом всё было ясно: хотел «дойти до Берлина». Сработала психология фронтовика: «уважать себя перестану, если уйду сейчас».

В сознании бывалых солдат такой поступок был сродни дезертирству с передовой. И вряд ли основными компонентами его были избыток героизма и чувства долга. Скорее всего, главенствовал момент психологии, неподдающейся логическому обоснованию: «дойду до конца – и всё тут! Хочу – как все!»

А, вот, мотив второго отказа до конца он не мог объяснить себе и потом. Казалось бы – путь наверх. Оттуда и до члена Военного Совета, и до генерал-лейтенанта – один шаг. Ан, нет: отказался. Почему? Не захотел отрываться от налаженных связей? Возможно: достаточно вспомнить, как солдаты после госпиталя стремились «вернуться домой», в родную часть.

Имелся и ещё один момент: Леонид Ильич был осторожным и рассудительным человеком. Он правильно рассудил, что на том месте, куда его рекомендовали, окажется без поддержки, один на один с людьми, настроенными в отношении него далеко не благодушно. Никто ещё – как минимум, в душе своей – не восторгался карьерным ростом сослуживца. Поэтому здравый смысл взял верх над мелким тщеславием.

И так было не только на войне, но и после. Леонид Ильич не стремился форсировать события. «Пусть всё идёт своим чередом – а я буду делать то, что мне и следует делать!» И так всё и шло: своим чередом. Леонид Ильич не высовывался – но и особенно не прятался. «По делам вашим судимы будете» – и его заметил Сталин. С подачи Хрущёва. Так Леониду Ильичу довелось «постоять у руля» в Запорожье, в Днепропетровске и Молдавии. В октябре пятьдесят второго он был избран секретарём ЦК КПСС и кандидатом в члены Президиума. Это был уже уровень! И было ему тогда всего сорок пять! Теперь уже можно было заглядывать и в те дали, которые прежде и в телескоп нельзя было увидеть.

Но «недолго музыка играла…»: умер кандидат в благодетели, так и не состоявшись в качестве такового «по полной программе». Берия и Маленков, в отличие от Хрущёва, не испытывавшие симпатии к Брежневу – не лично, а в числе «неофитов» – вывели его вместе с остальным «сталинским пополнением» из состава Президиума. Предлог сокращения: «обеспечение эффективности руководства». Несколько дней, пока определялась его судьба, Леонид Ильич находился в подвешенном состоянии – пусть даже и упав духом. Но сразу же после похорон Сталина в газетах появилось сообщение о том, что генерал-лейтенант Л. И. Брежнев назначен начальником Политуправления ВМФ – заместителем начальника Главпура. Хорошо ещё, что – так. Да и в звании повысили…

…Воспоминания были не из приятных – и Леонид Ильич нахмурился. Нелегко ему пришлось тогда. Тот год, как на фронте, следовало зачесть за три. Ведь сколько довелось претерпеть! И в основном, от Жукова, не терпевшего политработников и мечтавшего «очистить армию» от них. Правда, и Леонид Ильич отнюдь не был «мальчиком для битья». Ветераны Главпура, многое повидавшие на своём веку, диву давались: генерал-лейтенант Брежнев нисколько не трусил хамоватого маршала, и при случае за словом в карман не лез.

А Леонид Ильич рассудил так: «Главпур – отдел ЦК, а не управление Министерства обороны. И пока дело будет обстоять именно так, а не наоборот – чего страстно добивается Жуков – кривоногий заместитель министра обороны ничего мне не сделает. Разве что „попьёт крови“. Но пока за мной Хрущёв – пусть пьёт! Небольшое кровопускание даже врачи рекомендуют!»

Несмотря на мягкость и обходительность, Леонид Ильич не только отбивался, но и переходил в атаку. Знаменитая «директива Брежнева» о демократизации армии наделала в своё время много шума. Это же надо: Брежнев разрешил коммунистам из числа подчинённых критиковать на партсобраниях начальников! Это же – подкоп под единоначалие! Но, с другой стороны: все коммунисты – равны. Хотя бы перед Уставом: все – члены одной партии…

Поэтому многие военачальники вздохнули с облегчением, когда февральский Пленум пятьдесят четвёртого принял решение начать широкое освоение целинных и залежных земель в Поволжье, Сибири и Казахстане. Вздохнули по личным соображениям: служба генерал-лейтенанта Брежнева в Главпуре подошла к концу. Вместе с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко – «главным партизаном» Великой Отечественной – он убыл в Казахстан, где Пономаренко избрали первым, а Брежнева – вторым секретарями ЦК.

На целине Брежнев не оплошал. Это признавали все. Но главное, что это признал тот, чьё мнение было определяющим: Хрущёв. Хотя Леониду Ильичу пришлось туго: целинники прибыли де-факто в пустыню. Это уже годы спустя поборники «дружбы между народов» сочинили байки о «гостеприимном народе, который приютил целинников». Всё обстояло с точностью «до наоборот»: именно первопроходцы занялись устройством жизни наполовину первобытных аборигенов. Они учили их строить дома из кирпича, учили печь хлеб – даже приучали к туалету. Словом, учили их тому, что знали сами. Наверное, именно поэтому вчерашние туземцы с такой «теплотой» будут впоследствии провожать учителей в формате: «Чемодан! Вокзал! Россия!».

В пятьдесят четвёртом многим – но не всем – целина казалась панацеей. С высоты лет она представляется большим несчастьем для Союза – и, прежде всего, для России. Выиграл только Казахстан: его цивилизовали и сделали независимой житницей. За счёт, прежде всего, России. Ежегодные убытки от целины составляли до двадцати миллионов тонн зерна. Несогласные – и не только постфактум – подсчитали: целина давала прирост в двадцать миллионов, сорок миллионов был бы прирост, не будь целины. Простейшее арифметическое действие выполнит и дошкольник. Лукавство апологетов: «дармовой хлеб целины» разоблачается просто: «дармовой» – если добровольцы приедут сами, голыми, босыми и голодными вручную вырастят и соберут урожай – а сами будут жить в чистом поле. Ладно – химия. А техника? А оборудование? А семена? А горюче-смазочные материалы? А строительные материалы? А жильё? А производственные помещения? А дороги? А элеваторы? А инфраструктура? А поломанные жизни? Целина «влетела в такую копеечку», что никакая демагогия об экономии химических удобрений не в состоянии её реабилитировать.

Но тогда партия – в лице Никиты Сергеича – сказала: «Надо!» – и народ – в лице Леонида Ильича – ответил: «Есть!» Два года из трёх за период секретарства Брежнева выдались урожайными. Но застревать в глуши Леонид Ильич не собирался. Он был предназначен для других, куда больших дел. Не зря же Антон Дельвиг писал: «В судьбу я верил с детских лет…». Правда, Леонид Ильич в судьбу, равно как и в звезду, не верил. Он верил в сугубо материальные вещи: в себя, в номенклатуру и в людей. В своих людей. Или в тех людей, для которых он сам был своим.

Урожаи пришлись, как нельзя, кстати. Помогли и друзья: что Леонид Ильич без них! «Кадры решают всё! Кто овладел кадрами – тот овладел партией!». Поэтому Леонид Ильич, не жалея сил и средств, везде, куда бы ни бросала его судьба, обзаводился «своими» людьми. Один из таких людей и помог ему вернуться в Москву: Владимир Владимирович Мацкевич. С ним Леонид Ильич близко сошёлся ещё в ту пору, когда возглавлял Запорожский обком. Тогда, в сорок шестом, Мацкевич был министром животноводства Украинской ССР. В годы целинной эпопеи Владимир Владимирович поднялся до министра сельского хозяйства Союза. Не жалея радужных красок, Мацкевич преподнёс Леонида Ильича как проводника и воплотителя хрущёвских идей – и в пятьдесят шестом Брежнев вернулся в Москву.

На пленуме ЦК после двадцатого съезда его вновь избрали кандидатом в члены Президиума и секретарём ЦК. Уже – «настоящим» кандидатом и «настоящим» секретарём. Ну, а дальше Леонид Ильич «правильно сориентировался в обстановке». В пятьдесят седьмом он поддержал Хрущёва против «сталинистов» Молотова, Маленкова, Кагановича «и примкнувшего к ним» Шепилова – и стал членом Президиума. Успешная работа «в космосе» и «оборонке» позволили ему в шестидесятом стать номинальным главой государства – Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Ворошилову очень вовремя припомнили все его «сталинистские» грешки и связи с «антипартийной группой». А в июне шестьдесят третьего к обязанностям Председателя Президиума он «присовокупил» ещё и обязанности секретаря ЦК. Неофициально – «Второго» секретаря ЦК. Второго после Хрущёва. Вместо ненавистного Фрола Козлова, который слёг в больницу, и по заверениям надёжных врачей, если и вышел бы оттуда, то уже лишь «начинкой» для инвалидного кресла…

Леонид Ильич тряхнул головой и потянулся в кресле: пауза для воспоминаний была закончена. Реминисценции полезны – для поддержания себя в тонусе и понимания того, «откуда есть пошла Земля русская». Прошлое учило настоящее будущему. Но зацикливаться на нём не стоило: назревали события…