IV. Судьбы детей в поступках родителей

У всех дядей и братанов Федора жизнь перед Первой мировой войной сложилась по-разному, в судьбах их переплелись характеры родителей. Осташа женился, когда уже Ивана не было. Братья решили коня, овин отдать Игоне, а за Осташей оставить дом и часть построек. Осташа остался без лошади, так как первые рождались девки, то так и не смог приобрести коня. Дочери ходили на отработки с весны до осени к Проне, за то, чтобы он дал лошадь весной вспахать поле, а осенью свозить снопы на ток. Боронили девки сами, запрягались в борону-сучковатку и таскали ее по полю.

У Прони и Марко оказались расторопные жены. Перетянули их в старообрядческую веру. Построились рядом. Проня был ростом мал, хил, но смышлен и хитер. С помощью приданого жены расстроился. Сам не работал – держал работников. Отгрохал огромный двор пятьдесят сажен на пятьдесят. Держал двенадцать лошадей, шесть коров, два десятка овец, до десятка свиней, с полсотни кур и гусей. Брал в аренду землю у государства и у соседей, у которых не хватало сил ее обрабатывать. Жил зажиточно, на широкую ногу. В батраках у него работала вся родня, все были должны ему. Марко жил скромно, тихо, уединенно. Детей у них не было, и он очень расстраивался, в его глазах всегда была печаль. Очень поздно родилась одна-единственная дочь. Оба брата второй пары также поселились рядом. Самко жену взял из деревни Жулан. Был огромного роста, около сажени, сильный, как отец. Единственный его сын Семион (Семен) полностью повторил отца, такие же светло-белые волосы, нежно-голубые глаза, мощный, крепкий, здоровый, высокий, лобастый. Девятнадцатилетним в 1912 году ушел работать молотобойцем на Мотовилихинский пушкарский завод Перми.

Мелеха ростом был пониже. Зимами занимался извозом. На Разгуляе в Перми с родней Прони имел третью часть лавки, где торговали зерном и сбруей. Рождались девки – было семеро. Где-то в Разгуляе среди купцов нашел нагуляную от француза девицу. Решил удивить деревню, привез ее как гувернерку, но от изучения французского в доме стоял рев и крик. В итоге француженка Моня родила Мелехе сына, Федулия (Федула), в котором он души не чаял, до тридцати лет холил, как девицу красную, даже в поле не отпускал пахать – берег, все делали дочери.

V. Скитания и страдания

Федора (Федюню) весной 1912 г. забрали в армию, к этому времени он более года был женат, жена Дарья была на сносях. Вырос мужик на загляденье девкам. Не одна девка сохла по нему.

Среднего роста, поджар, верток, с соломенным чубом, добрыми васильковыми глазами, в которых можно было утонуть. С тонким носом, с широкими ноздрями, прямо лик Георгия Победоносца. Осенью 1913 г. приехал на побывку. Служил во II Московском гренадерском полку по сопровождению правительственных особ. Медаль «300-летия дома Романовых» сияла на новой гимнастерке. Съехалась вся родня. Гостил недолго. На Семенов день уезжал. Мать, братья, сестры, жена с годовалым дитем – пошли проводить до росстани. Поднялись по косогору на пупок – кругом поля, поля, поля. Леса остались только по оврагам и ложбинам. Деревушками были утыканы поля и сколки лесов. Деревушки небольшие, по одному – двум десятков домов. Разрослась округа. Ширь кругом неоглядная.

В конце сентября 1914 года полк был погружен в эшелоны и переброшен в Польшу, под Варшаву. Ежедневные бои, потери друзей, товарищей, земляков. Батальон был весь из Пермской губернии. Первая солдатская награда – Георгий IV степени. В 1915-м под Ломжой полк был окружен, при артобстреле Федора выбросило из окопа. Наджабило шейные позвонки, шея болела всю жизнь. Плен. Пять раз бежал, стремился к жене и детям. Без него Дарья родила второго – отпускного. Каждый раз ловили, били нещадно, до полусмерти, выживал – был молод и силен духом. На спине до старости оставались глубокие рубцы от побоев. После Брест-Литовского перемирия снова бежал. Месяц шел по Германии, обходя населенные пункты, питаясь грачиными яйцами и молодыми всходами ржи. Добрался до Польши оборванный, в разбитой обуви, оголодавши. В Польше обменял Георгия, которого хранил в козырьке фуражки, на сухари и кое-какую одежду. Поработал у ксендза около месяца, восстановил силы. В товарняках добрался до Смоленска. Здесь военный патруль нашел его в вагоне из-под угля, обессилевшего, тифозного. Отлежался в лазарете. Отправили в Москву на переформировку. Летом 1918 года под ударом белых армий падает Екатеринбург. Полк бросают в прорыв. При формировании подружился со Степаном, шустрым отделенным, оказался земляк, из Сивы, который порекомендовал назваться пулеметчиком. Записали в пулеметную команду, где на двадцать человек был один пулемет и тот неисправный. Держали в резерве командира полка. Под Кунгуром полк попал в окружение. Колчаковцы зверствовали. Всех, кто был в окопах – расстреляли. Степан советовал: «Говори, что интендантский взвод, повара». Подъехал бородатый казак, в офицерских погонах, крикнул: «Это еще что тут за красная сволочь – в расход!» Невыспавшийся, с красными глазами, заляпанный грязью унтер попросил: «Разрешите оставить, некому солдатиков хоронить. Белые или красные, а все православные». Черная борода задергалась и сквозь зубы процедила: «Ладно, закапывайте, только раздеть до подштанников, чтобы не разбежались». Повели строем к околице, где слышались выстрелы и крики: «Братушки, за что убиваете?!» Степан и Федор стали в последнюю шеренгу. Унгер, увидев черную в рубцах спину Федора, спросил: «Где это тебя так?» Федор поведал о плене и побегах. «А где в плен попал?» Федор подробно рассказал о последнем бое под Ломжей и что был награжден Георгием за храбрость – вытащил из-под обстрела раненого взводного соседней роты. Унтер побежал к строю, схватил Федора за руку и стал трясти: «Я это был, я помню, что назывался Федором». «Так точно, господин унтер-офицер», – отрапортовал Федор». «Хорошее не забывается, выдь из строя», – скомандовал унтер. Федор, выходя из строя, вытащил за руку Степана. «А это еще кто такой», – закричал унтер. «Отпустите его, земляк мой», – упросил Федор. Федор и Степан в чужом обмундировании хлопотали у походной кухни, кололи старые суковатые чурки и таскали воду ведрами. Ночью решили бежать. Надели чьи-то шинели, прихватили из козел по винтовке, до восхода солнца направились в сторону Перми. На рассвете из лесочка выскочили на них с десяток конников. Старший потребовал: «Кто такие, откуда, пароль?» Степан отчеканил: «Шомпол». Вечером слышал, как перекликались часовые. Старший заорал: «Пароль вчерашний, это авантюра». Степан спокойно ответил: «Господин есаул, – хоть чин был нижний, – верно, вчерашний, мы вышли вчера, в секрете были». Назвал фамилии командира части, того чернобородого казака и унтера, номер полка. Конник завозмущался: «Что это за разведка, когда по дороге шастает, ну-ка по полю вон до того лесочка, разузнайте, нет ли кого в зарослях, а то нам на лошадях по бурелому не с руки».

Степан с Федором проскочили лесок, на опушке в хворост попрятали винтовки. На другой день вышли к реке Мулянка. Ночью по ней добрались до Камы. Прячась за выброшенные рекой бревна, добрались до моста через Каму. Мост охранялся. Пришлось идти от моста подалее. Связали два бревна ремнями и штанами. Легли плашмя на бревна, гребли дощечками. Вода была холодная, обжигала руки. Переправились на другой берег Утром, в Нижней Курье, зашли в крайний дом от берега, чтобы обсушиться и попросить хлеба. Старик со старухой поплакались, что их сын где-то сгинул на фронте, а невестка ушла к родителям. Накормили их горячей картошкой и напоили чаем, заваренным на смородинных листьях и душице. Обоих разморило и, устроившись на лавке, они уснули крепким сном. Разбудил резкий стук в дверь: «Открывайте». Степан и Федор выглянули в окно, по улице рыскали на конях, в бараньих шапках казаки. Бежать было некуда.

Одев подсохшие штаны, схватив нижнюю рубаху и гимнастерку, выскочили на крыльцо. Против них на лошади сидел тот же чернобородый казак, который узнал Федора по иссеченной спине. Ехидно проговорил: «Ну что, добегался, служивый». По улице гнали десятка три парней и мужиков, шла мобилизация в Колчаковскую армию. Степана и Федора связали попарно, сняли сапоги, дали старые дырявые лапти и погнали в сторону Нытвы с такими же, как и они, бывшими солдатами – кто их знает, где они были, у белых или у красных.

VI. Илимовая гора

Небольшие речушки Поломку и Ольховку разделяла Илимовая гора, тянувшаяся от Пашицей до Вертеней. Южные склоны, в сторону Поломки, были круты и обрывисты. Рассекались овражками, поросшими густыми зарослями илима. Северные склоны, в сторону Ольховки, были положе, но верховья водораздела коробились глубокими оврагами, заросшими вековыми елями, а мыски между крутинами – густым ельником. По верху горы шла старинная езжалая дорога: Кошели-Падеры-Казанка-Картыши-Карагай, пересекая железную дорогу в районе станции Менделеево. С Карагая шел тракт на Кудымкар. На взгорье между Жуланами и Платонами, на самом узком месте, поперек дороги окопался красноармейский отряд.

Слева обрывистая осыпь, а справа выходы крутяков – оврагов с плотным ельником. Рядом с дорогой часовня. С колокольни вид во все стороны на десятки километров. Второй день отбивает белогвардейские атаки небольшой интернациональный отряд, сотни полторы бойцов. В отряде были и удмурты, и татары, и русские, и китайцы. Отряд перекрывает дорогу на Менделеево, куда рвутся колчаковцы, чтобы перехватить отступающие по железной дороге части Красной Армии. Перед часовней вся дорога была уложена убитыми солдатами вперемешку с трупами лошадей. Эскадрон Баглая по несколько раз в день бросался в атаку, но напрасно. Два пулемета, расположенные по центру, косили конников как траву. Проня с Мелехой крутились около бивуака, привозили свежеиспеченный хлеб, тушеное мясо, капусту, картошку, брагу. Науськивали конников, похваливали, стыдили, что увязли.

На третий день пришел обоз и две роты пехоты. Впереди атакующих, со связанными руками, погнали военнопленных и выловленных дезертиров. Еще в дороге Степан нашел кусочек серпа и надрезал веревки. Федор сказал Степану: «Я эти места знаю, вон на том лобном взгорье моя деревня, сюда в детстве мы бегали на прогалины за земляникой».

Пулеметчики китайцы заволновались: «Не будем стрелять по безоружным». Командир отряда, старый солдат Иван Журавлев, с костылем подмышкой, уговаривал китайцев, грозился. Приказал сменить хорошо защищенную позицию и выдвинуться с пулеметом на фланги. Пропустить безоружных и ударить с боков по вражеской пехоте. Китайцы кричали: «Это опасна, деньги надо, тогда машинка работает, денег нет – китайца домой идет». Командир вытащил из нагрудного кармана Георгиевский крест, китайцы замотали головами – мало. Тогда он послал своего земляка Кошкина в часовню, тот быстренько притащил крестильную купель и паникадило позолота которых ярко играла на солнце. Китайцы обрадовались. Китаец покрупнее прихватил купель и потащил пулемет вдоль ельника. Установил. Пропустил шеренгу пленных и застрочил по бегущей пехоте. Степан вырвал руки из пут. Федор крикнул: «Бежим!» Сделали несколько скачков вправо и на четвереньках, обдирая в кровь лицо, руки, бока, лезли между молодыми стволами елочек. Через несколько метров пробрались на прогалину. Федор сказал: «Тут есть тропинка», – и нырнул в елушник. Степан за ним. По тропинке сбежали вниз, в овраг. Выстрелов было не слышно. По скалистому дну с перезвоном бежал ручей. Напились, обмыли лицо и ссадины и поспешили вдоль ручья. Своя родная деревня Чебыки была рядом, но там были белые и недруги. Еще когда их гнали мимо бивуака, Федор узнал деревенских мужиков – Проню и Мелеху около возков с провизией. Дождались ночи. Зашли к куму в соседней деревне Наумята. Ни белых, ни красных там не было. Дали им кое-какую одежонку и харчи на дорогу. Решили идти в Сиву, к Степану.

VII. Буйство

В Чебыках во всех домах разместились солдаты. В доме у Прони командование, во дворе штаб. Дед мой Осташа и Сенька Тюнин в 1917–1918 годах входили в комитет бедноты, подались в Пашковские Ямы. Нетронутый огромный лес, в котором не было ни дорог, ни тропинок – глухомань.