В конце ноября 1937 года среди ночи постучали и объявили, что срочно вызывают в сельсовет. Ярослав наскоро собрался думая: «Что могло случиться?». У калитки ждали два милиционера, за углом стояла крытая машина. Ярослав ничего не мог понять, куда его собираются везти. Грубо затолкнули в машину и повезли. Перед рассветом привезли в Кудымкар. Ярослав узнал двор Кудымкарской тюрьмы, куда в 1919 году конвоировал бандитских головорезов, промышлявших по деревням. Завели в камеру. Лязгнул засов. Разум Ярослава не мог ответить: «За что его сюда упрятали?». В камере было холодно, обмороженные ноги дали о себе знать – заломило кости. В полдень его привели в большую комнату с решетками на окнах. За столом сидел парень лет двадцати с утиным носом, красными глазами навыкате, мокрыми волосами, зачесанными набок. Уставившись на Ярослава, прогнусавил: «Ну, гражданин Кокшаров, расскажите, каким образом Вы установили связь с иностранным шпионом Менделем?». Ярослав молчал и думал: «Какую чушь несет этот молодец, похоже не шутит, может, издевался». Следователь взвизгнул: «Что, не понятен вопрос? Забыли, как расхваливали американского империалиста Дарвина? Вот тут в заявлении написано, что Вы немецкий шпион». Ярослав хотел сказать, что ты, неуч, несешь, но подумал, что без толку – этого дурака словом не проймешь.

Ярослава то отводили в камеру, то приводили снова на допрос. К концу недели заставили подписать протокол, где было написано, что он, Кокшаров Ярослав, сотрудничал с немецкой и английской разведкой. Ярослав вскипел, не помня себя, схватил табуретку, но она оказалась прибитой к полу. На столе он увидел массивную стеклянную чернильницу, уцепился в нее и врезал по голове следователя. Чернила полились по лицу, закапали с носа, правый глаз стал затекать, и из рассеченной раны выступила кровь.

Следователь схватился за голову и заорал: «Убивают!». Забежали конвоиры, скрутили Ярослава и запихнули в камеру. На третий день состоялся суд. Не было ни судьи, ни прокурора, ни адвоката. Толстый угрюмый чиновник в присутствии двух тщедушных мужиков зачитал приговор: «За содействие немецкой и английской разведке и нанесение телесных повреждений работнику прокуратуры – десять лет тюремного заключения».

Потребовал последнее слово. Дали. Ярослав торопливо рассказал об участии в боях с белогвардейцами, о службе в особом отряде по борьбе с бандитизмом и о том, что написанное в обвинении – сплошной вымысел. Какие данные он может передать иностранцам? Сколько навоза во дворе или лягушек в болоте? А что касается иностранных имен, то это ученые с мировым именем, о них в учебниках написано. Председатель тройки внимательно слушал, видимо, имел образование в пределах сельской школы и понимал жизнь, похоже, прошел фронтовую школу. Попросил отвести в камеру. Через десять дней снова привели в ту же комнату. Та же тройка. В двери заглянул следователь, Ярослав увидел, что шрам на лбу зарубцевался. В новом обвинении ни слова о шпионстве, только о нанесении телесных повреждений работнику прокуратуры. Приговор – три года лагерных работ. Снова попросил последнее слово: «Я рад, что Вы оказались настоящими созидателями новой власти, но если бы следователь немного разобрался в обвинении и расспросил людей, то убедился бы, что вся эта писанина – сплошная ложь. Написана она была кем-то из бандитов, которых я выловил в 1919 году. Не было бы и телесных повреждений».

Председатель улыбнулся и миролюбиво проговорил: «Что было в моей власти, я сделал, а горячиться не надо было, сейчас был бы на свободе». Ярослав ответил: «Нет, гражданин начальник, сидел бы я десять лет».

Ярослава отправили на лесоповал. Начальником колонны оказался командир роты, в которой был Ярослав в боях за Лузино. Начальник колонны проходил вдоль строя, увидел знакомое лицо. Остановился. Спросил:

– Участвовал ли в ликвидации Пермского прорыва Колчака?

Ответил:

– Я Вас помню. Вы товарищ Ощепков Степан.

Ощепков с усмешкой спросил:

– Случайно не тебя отрывали примерзшего к земле?

Афанасий обрадовано:

– Меня, меня, ноги тогда обморозил, до сих пор болят!

Ощепков велел вечером Ярослава привести к нему в кабинет.

В теплом кабинете после стакана чая Ярослав разомлел, глаза слипались, сил отвечать не было, Ощепков отдал распоряжение перевести в лазарет санитаром… Только через полгода жена узнала, где находится Ярослав, и то по почерку в письме. Пятеро детей на руках, старшие дочери помогали по дому. Жили в отремонтированном доме родителей Ярослава. Парасковья хлопотала об Ярославе, ездила в Кудымкар, в Пермь. Писала в Москву Калинину. В 1939 году пришло долгожданное письмо: «Дело Кокшарова пересмотреть». Дело попало к тому же председателю. Он сильно постарел за эти два года. Натужно кашлял, объяснил: «Это еще остатки Гражданской; ты обморозил ноги, а я застудил легкие». В одном из членов суда Ярослав узнал сокурсника по пединституту, с которым на соседних койках в общежитии спали во время сессии. Он все время улыбался, пробовал раза два подмигнуть Ярославу. Решение суда: «Освободить из-под стражи в зале суда». За воротами тюрьмы ждала вся семья. Ярослав снова пошел в школу учителем. Сад, посаженный около школы и дома, плодоносил. Пасека без него увеличилась. Корова с подтелком выхаживали по двору. Ярослав занялся опытами с фруктовыми деревьями. Старшие дочери одна за другой поступали в пединститут в Перми. Ярославу предложили директорствовать в средней школе, он согласился.

Коллектив в школе был хороший. Большинство выпускников поступали в техникумы и вузы…

Но вот 1941 год, июнь. Выпускной вечер. Выпуски были замечательными: из 29 учеников X класса – восемь отличников, двенадцать хорошистов. Это была радость для всех: учителей, родителей, учеников. Гуляли до восхода солнца по берегу Камы.

На другой день в обед жена дергала спящего Ярослава за руку и шептала: «Проснись же, пожалуйста! Война! Немцы бомбят Минск, Киев, Ригу!». Ярослав, полураздетый, побежал сначала в школу, там толпились выпускники. Спрашивали: «Ярослав Павлович, что нам делать?». Ярослав с горечью отвечал: «Защищать родину и бить фашистов, как били их ваши сверстники в Испании». Зашел в районный Совет. Члены Совета были в полном составе. Растерянно шептались. Спрашивали его: «Что делать?». Ярослав отвечал: «Надо быть готовыми к отпору врага и длительной войне. Блицкрига не будет».

Сын Владимир осенью поступил в госуниверситет на геологоразведочный факультет. Ярослав каждую неделю писал заявления с просьбой отправить на фронт, мотивируя, что у него есть боевой опыт гражданской войны.

После Нового года Ярослава направили в Бершетские лагеря на командные курсы. Через три месяца учебы – выпуск, присвоили звание младшего лейтенанта – и на фронт.

В дивизии, занимавшей оборону на окраине Воронежа по реке Ворона, назначил его командиром минометной батареи. Командира батареи два дня назад убило. Молоденькие солдат неумело перетаскивали минометы, меняя боевую позицию при артобстреле. Немцы каждое утро в десять часов начинали артподготовку, затем атака. Минометы били по скоплениям пехоты. Немцы открывали артиллерийский огонь на подавление и вызывали авиацию. Через неделю в батарее осталось полтора десятка солдат и один миномет. При последнем артобстреле осколок пробил левую лопатку Ярослава и застрял. В медсанбате осколок вытащили, но рука не действовала. В медсанбат заглянул командир полка, спросил:

– Ну, как, вояка, дела?

Ярослав, заикаясь, ответил:

– Хреновато, товарищ командир, вместо того, чтобы бить фашистов, загораю, надоело тут валяться.

– Ну вот и хорошо, – обрадовался командир, – поедешь за пополнением и техникой на Урал. Командовать можно и с одной рукой.

В Горьком Кокшаров побежал на перрон за кипятком. Рядом стоял состав с гаубицами на платформах вперемежку с теплушками. Надо было найти вагон с переходной площадкой. Навстречу ему торопился молодой офицер с котелком кипятком. Ярослав случайно зацепился за котелок. Офицер отреагировал «Пожалуйста, осторожней, не расплещите». Ярославу голос показался очень родным. Остановился, пригляделся – сын. Вцепились друг в друга.

– Господи, сын, – прошептал, – ты тут?

– Сдали досрочно экзамены за первый курс всем курсом и добровольцами, хотя на геологов бронь. Как мама, девчата?

– Не беспокойся, все живы, здоровы.

Боль врезалась в сердце, ломило голову: – Увидимся ли еще?

Паровоз надсадно гудел, замелькали вагоны. Володя закричал.

– Папа, мне пора!

Передал свой котелок с кипятком отцу и запрыгнул в последнюю теплушку. Ярослав неподвижно стоял, провожая взглядом уходящий поезд с сыном. Слезинки падали в котелок с водой, в затылке гулко стучало.

Больше он сына не видел. И до самой смерти, часто ему снился один и тот же сон: он и сын в узком проходе между составами бегут друг другу навстречу, а встретиться не могут.

Старая сельская деревянная школа на высоком каменном фундаменте, дореволюционной постройки, стояла ниже плотины огромного пруда. Из-за войны учились в две смены. Пятнадцативаттные лампочки тускло светились под потолком. В печах потрескивали сырые дрова, от которых не было тепла. С задних парт не видно, что написано на доске. Голос учителя тонул в детском шуме.

Кокшаров Ярослав Павлович появился в конце войны в подшитых серых валенках выше колен, черных брюках и гимнастерке. Невысокий, верткий, сероглазый, лысоватый, больше походил на деревенского мужика, чем на учителя. Через неделю школа притихла, так как в школе были мужчины: спокойный, рассудительный директор и израненный военрук. К этому человеку как-то сразу и у учителей, и у учеников появилось уважение.

Пацан, опаздывая на урок, мог похвастаться, как наградой: «А мне вчера Ярослав Павлович подзатыльник дал». В ответ какой-нибудь шалун отвечал: «А меня вчера за ухо оттянул». Ярослав Павлович обычно в школу приходил за час до уроков. Дети это знали и мчались в школу пораньше, чтобы хотя бы десять минут постоять рядом с ним. Для каждого у него находилось теплое отцовское слово. Расспрашивал: «Как родители? Где воюет отец? Приходят ли письма? Где погиб? Получают ли пособие?». Если у кого были проблемы, тут же брал мальца за руку и тащил в сельсовет. Хлопотал по делу. На уроках стояла тишина. Ученики старались поймать каждое слово. Знания его были обширны, интересные факты он сообщал как из литературы, так и из жизненной практики.

Вокруг школы восстановили забор. Насадили цветы, смородину, жимолость, сирень, а по периметру – березки. Многих подростков он спас от дурных поступков.

В 9 классе появилась тоненькая, русоголовая, с васильковыми крупными глазами 19-летняя учительница Алевтина Степановна.