Весной, в водополье, приезжавшие на ярмарку соседи передали, что при рубке леса задавило Егора, и Стеша овдовела снова, осталась одна с шестью детьми. Тимофей хотел в тот же день отправиться в родную деревеньку, но сдержался. На Пасху, как только просохли дороги, около дома остановилась повозка с кучей детей. Тимофей покрывал крышу листовым железом. Сердечко екнуло, что-то родное и близкое чувствовалось в женщине, снимавшей детей с телеги. Спустился. Признал – Стеша. Остолбенел. Слова вертелись в голове, а язык присох к небу. Стеша подошла вплотную. Поклонилась в пояс. Прошептала: «Принимай детей, сироты они теперь. Кому мы нужны кроме тебя. Прощения прошу. Знаю боль в душе никаким словом не вырвешь. Старшие дочери твои кровные. Средний у нас с Егором общий, названный Тимофеем в честь тебя. Да что рассказывать – больше меня знаешь. В первые месяцы после твоего возвращения Егор хотел уйти, да куда уйдешь, коли своих трое, да четвертый общий. Его не разорвешь, мечом не разрубишь. В поле выйду, наплачусь, что не дождалась, так ведь, люди говорили, что видели, как в бою тебя штыками прокололи и палашами порубили». Тимофей долго молчал. Звенящая тишина повисла в воздухе, даже дети утихли и глазенками уставились на него. Наконец, потупясь, Тимофей сказал: «Если приехали, так располагайтесь, дом большой, места хватит всем». Стеша оправдывалась: «Да мы не надолго. Посевная. Рассиживаться некогда. Приехали на тебя посмотреть, да обговорить – детей надо учить грамоте». Тимофей, до хруста сжимая пальцы в кулак, сказал: «Завтра попрошу на неделю отпуск, еще ни разу не брал. Управимся с посевной, а там будем думать, как жить дальше».
Стал рассматривать дочерей, обе как две капли воды сходны с матерью, младший сын – копия Егор, трое других на родню Егора похожи. Тимофей улегся спать на широкую деревянную кровать, долго крутился, не мог заснуть. Думы прыгали векшей одна за другой. Задремал, почувствовал: кто-то смотрит на него. Рядом с кроватью стояла Стеша и рассматривала Тимофея: черемную короткую бороду, морщины под глазами. Он хотел протянуть руку, но Стеши уже рядом не было.
Утром Тимофей побежал в заводскую лавку, купил пять фунтов сладких кренделей, два фунта мелких баранок, конфеты-подушечки. Поставил самовар. Стеша сводила детей в церковь, после обеда засобиралась домой. Тимофей рассуждал: «Стеша, я понимаю, что тебе будет тяжело управляться с хозяйством, но и детей учить надо. Работа на заводе у меня по здоровью подходящая. Для села я негож. Посмотри на левой руке пальцы срослись горстью, да и правая не шибко правит, в хозяйстве надо, чтобы обе руки были здоровыми и крепкими. По воскресеньям буду приезжать, помогать по дому. К зиме взрослых заберу к себе – их учить надо. Часть скотины порубим, а землю, корову и лошадь терять нельзя. У нас при заводе многие держат коров». На том и порешили.
Стеша поставила ребятню перед образами и прошептала: «Посмотрите на Тимофея Степановича, с этого дня он будет ваш папка, другого папки не будет, Настя и Пелагея, он родной ваш батюшка».
Они подбежали к Тимофею, прижались к ногам и взахлеб запричитали: «А мы знаем, бабушка нам говорила, тебя сначала убили, а потом ты воскрес и долго ходил по земле, искал нас, а мы первые тебя нашли». Тимофея, как молнией ударило, ноги затряслись. Подумал: «Господи, прости меня! Малые дети, кровиночки мои, думали обо мне, а я за три года и весточки не подал, гостинцев не прислал». И обратился к ним: «Родные вы мои, отец ваш нашелся, а каково будет вашим братьям, их отец не разыщется – лежит в сырой земле. Все будете мне одинаково дороги, делить вас не буду на родных и пасынков. Судьба оставила меня живого и надо думать о живых, мертвых не вернешь. Вырастим вас со Стешей, на ноги поставим, в люди выведем».
Через год у них со Стешей родился еще один сын – назвали Андреем. Рос шустрым. Кликали его по батюшке Черемных, хотя вихры на голове были светленькие. На лето он всегда отправлялся к бабушке с дедушкой в деревню: боронил, сеял, косил. Но к плугу дед его не подпускал – боялся, что надсадится. Старшие братья пошли работать на завод, а его тянуло к земле, да и деда с бабой не хотел одних оставлять. Старики души в нем не чаяли.
По заводу пошли разговоры, что турки, французы и англичане напали на Севастополь – надо ждать очередного набора в армию. Брали одного рекрута с десяти дворов. Срок службы немалый – двадцать пять лет. Андрей часто слышал рассказы отца о его подвигах в Отечественную войну в Малоярославце и решил идти добровольцем от своей деревни. Отец настоял на женитьбе: если убьют, то останется живая душа в память. Свадьбу сыграли скороспелую. Староста деревни поехал в Оханск и попросил отсрочку для Андрея месяца на три.
Андрей с Дашей проводили вместе каждое лето, а когда он приезжал в деревню зимой, то вечерами учил ее грамоте. Даша была синеглазой, с тоненькими косичками, росла тощенькой и бледненькой, потому что была старшей в многодетной семье. Жизнь была несладкая. Проведенные с Андреем за букварем вечера были самой большой радостью для нее.
После уборки хлеба с полей, в праздник Дожинок провожали Андрея. Отец с матерью прощались, не надеясь на то, что дождутся заскребыша. Андрей наказывал Даше, чтобы не бросала родителей в старости: «Сестры замужем, у них свои семьи, свои заботы. Братья поразъехались по заводам Урала».
После трехмесячного обучения под Тулой полк своим ходом отправился в Крым. Была ранняя весна, дороги еще не просохли. Ноги увязали. Полковой обоз еле тащился. Колеса телег проседали по оси. Лошади по брюхо утопали в грязи. Целый месяц из-под Тулы добирались до Севастополя. Полк сходу бросили под Балаклаву, где шли жестокие бои. Для Андрея это было первое сражение. Он в плотной шеренге пошел в атаку. Ворвались в укрепления неприятеля. Колол врага больше от страха, чем от злости. Когда согнулся штык, схватил ружье за цевье и молотил прикладом, сбивая кивера. Французы не выдержали натиска – побежали. Поступила команда: «Прекратить преследование! Остановиться!» Стали перестраиваться. Андрей увидел, как справа по склону в их сторону выдвигается неприятельская колонна, которая могла отсечь их от основных сил. В это время ударила артиллерия. Шрапнель билась о камни и разлеталась в стороны. Андрей почувствовал удар по правой ноге такой силы, что потемнело в глазах. Очнулся в широкой палатке. Слышались стоны, ругань. Пахло кровью и смрадом. Два санитара, в сопровождение врача осматривали раненых. Подошли к нему. Андрей плохо соображал, голова раскалывалась от боли, услышал: «В операционную!» Когда пришел в себя, то почувствовал резкий неприятный запах, от которого слезились глаза. Ломило правую нору у щиколотки. Андрей протянул руку и ничего не смог ухватить. Стал ощупывать выше, наконец, у паха нашел обрубок ноги. Страх охватил его: «Куда я теперь без ноги, с одной ногой навильник сена не поднимешь, мешок на плечи не взвалишь». Через месяц стал ходить на костылях. Культя заживала медленно. С обозом до Москвы, оттуда на перекладных добирался до дома, хорошо, что подорожные деньги выписали. О том, что Андрей возвращается без ноги, весть прилетела раньше его. Даша каждое утро после дойки коров выбегала за околицу, долго смотрела не идет ли родненький.
Андрей появился в деревне неожиданно – на восходе солнца. Из Очера подвез его кум, который ездил туда на ярмарку. Даша еще спала, когда Андрей постучался в ворота. Громко залаял Батый. Андрей прокричал: «Батый! Батый! Это я!» Пес завизжал. Даша выскочила в ночнушке. Ухватилась за ногу. Помогая Андрею, повела его в горницу. Подвела к люльке, приговаривая: «Это наша Машенька». Причмокивая соской, безмятежно спал маленький живой комочек. Андрей сказал: «Спасибо тебе, Даша, девочка – это хорошо, нянька будет, а братика ей мы сотворим». Из-за своей увечности Андрей сильно расстраивался. Дрова приходилось колоть сидя на чурке. Однажды зашел деревенский кузнец Михаил. Стали они каждую неделю делать новые приспособления к ноге. Получались то слишком громоздкие, то тяжелые. Наконец сотворили: сшили кожаный стакан, закрепили его на железной полосе с деревянной стойкой, прикрепили к широкому поясу, приделали держак для руки – и нога готова. Не только косить, но и стоговать можно, но за плугом ходить было невмоготу. Нога проваливалась в пашню и всего выкручивало. По рекомендации отца Андрей пошел на завод. На заводе долго подыскивали ему дело. Знали, что он герой Севастополя, георгиевский кавалер. Предлагали в сторожа или окалину обивать с металла – не согласился. В сторожа – еще не дед, а окалину обивать – это бабье дело. Силушка в руках есть. Поставили молотобойцем. Приловчился. Работа понравилась.
Андрей с Дашей и Машенькой поселились в отцовском доме, места хватало – дом огромный. Вскоре родился сын Григорий, за ним еще один, и пошли дети один за другим. Кто-то выживал, кто-то умирал – такова была судьба тогдашних детей. Многим спасала жизнь заводская больница.
Годы брали свое, молотом махать на одной ноге стало тяжело. Жена видела, как от усталости Андрей стонет по ночам и растирает опухшую ногу, стала уговаривать подучиться дальше. При заводе открылись вечерние курсы мастеров. Как ни было тяжело, две зимы после работы Андрей осваивал азы науки. К сорока годам его назначили мастером в тот же цех, где он работал молотобойцем. Здесь раскрылся организаторский талант Андрея. Под его руководством цех увеличил выпуск продукции. Он нередко хлопотал перед дирекцией завода о денежном поощрении тех рабочих, которые проявляли смекалку, изобретательность.
Старший сынишка Григорий рос спокойным, учился прилежно, домой каждую четверть приносил похвальные листы, вечерами зачитывался книжками. Андрей хотел пристроить сына на завод, но Гришу тянуло к земле. Каждое воскресенье, когда пешком, когда на попутных подводах добирался до села, где гостил у дальних или ближних родственников. В селе подружился с дочерью учителя Анастасией, первой красавицей в округе. Обоих тянуло к книгам, прочитав новую, они взахлеб пересказывали ее содержание друг другу, добавляя свои фантазии.
Новый царь Александр II отменил рекрутчину. Ввел всеобщую повинность. Срок службы с двадцать пяти лет сократился до шести. Призывали в двадцать один год, существовало много отсрочек и по болезням, и по семейному положению. В 1872 году подошло время идти в армию Григорию. По всем статьям к службе подходил: рослый, здоровый, грамотный. Он так и не определился с профессией. Зимой подрабатывал у отца в цехе молотобойцем, а летом дяде подсоблял, чтобы быть поближе к Настеньке. Отец отхлопотал его от призыва на год. Готовились к свадьбе, но Настенька поступила на учительские курсы. Свадьбу отложили. Знали, что сразу пойдут дети и учебу придется забросить, Отец успокаивал: «Не состаришься, пока будешь служить, девка только входит в силу, на целых пять лет моложе тебя, если любит по-настоящему – дождется».
В 1873 году началось восстание болгарского и сербского народа против турков. Россия выступила в поддержку православных братских народов. Правительство Александра II стало усиленно готовиться к войне. Сняли ограничения по набору. Осенью 1873 года Григорий пошел служить. Настенька, обещала: «Сколько надо, столько и буду ждать».
Григорий попал в артиллерийский полк под Тулу. Командир полка полковник Островерхов оказался умницей. Презрительно относился к офицерам, которые занимались рукоприкладством. Говорил: «Солдаты призывники грамотны. Задача офицеров научить их маневру, меткой стрельбе, слаженности расчетов и штыковому бою, на случай если враг прорвется на батарею». Запретил ненужную муштру. Требовал тренировок, тренировок и тренировок для оттачивания навыков до автоматизма. Уметь бить врага, если у пушки останется хоть один номер расчета.
В апреле 1877 года начались боевые действия русских войск на Дунае. Шла переправа. На огромных плотах по-батарейно артиллеристы преодолевали реку. Турки вели интенсивный огонь. Снаряд разорвался рядом с плотом. Плот приподняло и наклонило. Пушка сорвалась с креплений и поползла к краю. Расчет бросился спасать орудие, но второй снаряд разорвался еще ближе, и пушка вместе с расчетом слетела в воду. Контуженного Григория затянуло под плот. Успел подумать: «Все конец…» Но сознанье работало четко. Упираясь носом в бревна, стал перебирать руками и выбрался из водяной ловушки. Лег на спину, отплевываясь и фыркая, поплыл к берегу. Григорий благодарил Бога, что в детстве его любимым занятием было купанье в Поломке и Нытвенском пруду. Начинал купаться, как только сходил лед и до тех пор, пока река не покрывалась льдом, поэтому к холодной воде был привычен. Выбрался на берег, разделся до гола, отжал одежду и пошел вверх по течению разыскивать свою часть. Пехота ушла вперед, а солдаты его родной батареи чистили орудия. Батарейцы обрадовались Григорию, Половина бойцов были ранены или контужены. Из своего расчета в живых остался он один. Командир батареи капитан Новосельцев стал формировать новые расчеты. Через два часа построил всех и зачитал поступивший приказ двигаться вперед.
После двух месяцев непрерывных боев батарею бросили под Плевну. В июле 1877 батарейцы участвовали в первом штурме крепости. Русские войска понесли большие потери, но город взять не смогли. Пробовали несколько раз, но безуспешно. Батареи были рассредоточены по полкам, вместе со штурмующими подкатывали пушки вплотную к стенам, прямой наводкой вели огонь. После каждой попытки штурма батареи недосчитывались нескольких человек. Григорий несколько раз был контужен, но, отлежавшись пару дней, возвращался в свой расчет. Прибывший на поле боя генерал Тотлебен определил, что тактика штурма крепости абсолютно неверна, потребовал сконцентрировать наибольшее число артиллерии на каком-то одном участке, чтобы подавить противника не только огнем, но и морально.
В ноябре 1877 года Тотлебен стянул под Плевну тяжелую артиллерию. Неделю вели беспрерывный огонь. Спали часа по четыре в сутки. Грохот не утихал в ушах. Небо было затянуто пороховым дымом. Некоторые участки стены были снесены до основания. Через месяц Плевна капитулировала. Когда вошли в город, по улицам было невозможно пройти: дороги завалены разрушенными зданиями и трупами вражеских солдат. Никто их не хоронил, так как город беспрерывно засыпался снарядами. Поживиться было нечем. В одном из погребов нашли бочонок с вином. Три дня пили на батарее вместо кваса. Пушкари смеялись: «Немного берет, но с ног не сшибает, наша бражка хмелевая и то посильнее».
В 1879 году, на масленицу, после окончания освободительной войны балканских народов от турецкого владычества, Григорий раньше срока, по контузии, вернулся в деревню, с медалью за взятие Плевны и десятью золотыми рублями. Настенька ждала. Была она высокая, крепкосбитая, чуть выше Григория, задорная, веселая, со смешинкой в серых глазах. Гуляли свадьбу на масляной неделе. Катались к родне в Ильинское, Григорьевское, Карагай, Оханск, Нытву пока были золотые рубли. Отец ругался: «Зачем транжиришь деньги. Надо хозяйством обзаводиться». Григорий смеялся: «Если бы погиб, ни меня, ни денег не было бы. Деньга дело наживное, Вон сколько наших земляков на Шипке полегло. Гуляю и поминаю русичей, павших на полях сражений Болгарии и Сербии. Пусть народ помнит. Зима, масленица – гулять велено».
О проекте
О подписке