Глава 7

Бывший Великий князь Георгий Михайлович вскоре после Пасхи отправился в гости к брату Николаю в Заречье. Он хотел узнать, зачем к тому приходил посол Франции, и есть ли какие-то новости о грядущем освобождении их из ссылки.

Он был убежден, что поскольку вины перед новой властью за ними нет, то вскоре Романовым будет разрешено уехать заграницу. Дипломаты нейтральных держав уже хлопотали об этом. Во всяком случае, бывший Великий князь в это верил.

Ему казалось, что нейтральная Швейцария будет тем местом, где он постепенно отойдет душой от кошмара русской революции и вернется к нормальной жизни.

Георгий Михайлович подошел к перевозу напротив Софийского собора.

– Ваше Императорское Высочество, – услышал он громкий крик лодочника, – пожалуйте сюда!

Романов подошел к причалу и запрыгнул в небольшую лодку. Горожан, не желающих следовать в обход по Новому мосту перевозили в Заречье на весельной тяге.

Перевозчик наддал на весла, и лодка поспешила к противоположному берегу. Путь был нелегкий, течение сносило судно вниз, и грести приходилось под углом вверх по течению. Но капитан лодки был человек с опытом и очень скоро вышел на заданный курс. Левый берег реки стал неуклонно приближаться.

– Ваше Императорское Высочество, а когда же у нас будет хозяин? – спросил лодочник.

– Ты о чем? – не понял бывший Великий князь.

– Я о царе, хозяине земли русской.

– Не знаю, – пожал плечами Романов, – наверное когда-то будет.

– А скоро ли большевиков свергнут?

– Спроси чего полегче.

– Скорее бы, народ с ними изнемог вконец!

Лодка уткнулась в берег, Георгий Михайлович выбрался наружу, протянул лодочнику рубль.

– Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество.

«Бред какой-то, – подумал Романов, – в стране диктатура пролетариата, а они думают о возвращении царя-батюшки. Чего же тогда старого не берегли?»

Георгий Михайлович вспомнил, как лютовали в Петрограде народные массы в февральские дни прошлого года, с восторгом принимая весть о свержении самодержавия. С того времени он полностью переменил свое мнение о русском народе.

Вот и дом, где квартирует брат, надо подняться по лестнице на второй этаж.

Николай Михайлович увидел гостя с балкона, где пил чай и помахал рукой. Младший брат поднялся в квартиру, поздоровался с адьютантом – генералом Брюмером и прошел на балкон к брату.

– Садись, будешь пить чай, мне привезли недавно пару фунтов из Питера, первоклассный чай, из британской Индии.

– Не откажусь, – благодарно ответил Георгий Михайлович.

– Хочу спросить, как тебе живется в Вологде, по слухам квартирка у тебя будет получше моего скромного жилища.

– Ну это как посмотреть. Конечно, мне повезло с хозяином, купцом Поповым, но во всем остальном я бы сказал, совсем нет, – ответил младший Михайлович.

– Что же еще?

– Жена его купчиха Попова – дама ужасно беспокойная, она все время шумит и кричит на своего сынишку, которому лет семь не больше. Домой она возвращается поздно ночью и так гремит, что будит меня. А сегодня ночью часа в четыре кто-то из ее знакомых стал звонить в телефон и меня разбудил, телефон как раз за моей стенкой. Я очень рассердился.

– Брат, ты просто не в духе, – улыбнулся Николай Михайлович, – расстраиваться из-за телефона – право слово, не надо.

– Если бы! Она весь день звонит по телефону и кричит так, что слышно по всему дому. Она вообще все время суетится, уходит, возвращается, а через пять минут опять исчезает.

– Это же ее дом, – невозмутимо ответил Николай Михайлович, – как хочет, так и живет.

– Да я понимаю, но возмущение переполняет меня. Вчера вечером, возвращаясь от Мити^[15], я ее встретил расфуфыренной, и она так душится, что вся улица пахнет, когда проходит мимо. Пирамидальная дура, одно слово.

– Мастер ты прозвища придумывать, – засмеялся Николай Михайлович, – хорошо, что нас никто не слышит, а то подумали бы черт те что!

– Кто бы подумал?

– Люди!

– Какие еще люди? Я теперь жителей России называю зулусами, потому что они совсем одичали и действуют, как дикари. Народ совершенно обалдел и сам не знает, что ему делать.

– Да, народные массы опустились настолько, что для того, чтобы прийти в себя, им потребуются месяцы и годы, – согласился Николай Михайлович.

– У русских теперь нет ничего в мозгах кроме водки, которую они впитывали поколениями и таким образом атрофировались. Если когда-нибудь американцы придут сюда, я не удивлюсь, если они будут продавать жителей, как прежде продавали негров, – с досадой бросил Георгий Михайлович.

– Прекрати хулить, – осадил его старший брат, – Россия большая, люди в ней живут разные и далеко не все зулусы и пьяницы. Скоро поднимется знамя народной войны за освобождение от большевизма, и ты увидишь, сколько верных сынов еще осталось у России-матушки.

– Не верю я ни во что это, единственно что хочу – уехать поскорее заграницу и обнять своих милых девочек.

– Без свержения большевиков это вряд ли удастся, – скептически заметил Николай Михайлович, – так что вариантов у нас немного. Надо поддерживать любого, кто против Ленина и компании.

– Ты прав, я погорячился, люди разные. Я, когда гуляю по улицам и сижу на бульваре, вижу, что тут вообще простой народ очень красивый, все они большого роста, дети такие славные, и смотрят они так хорошо, прямо в глаза. Чисто русские люди.

– Ну вот, а ты говоришь! Нельзя так огульно про весь народ. Я по себе знаю, в людях можно ошибиться, но в народе – нельзя.

Там силища! Смотри, – он обвел вокруг себя рукой, – Вот общество, где мы вращаемся – это мелкие собственники, бывшие предводители дворянства губернии и уездов, коннозаводчики, отставные чиновники министерств, гимназические преподаватели, хранители музея и т. п.

Все правые, робкие и апатичные, истинные представители русского ничево. Они даже не отдают себе точного отчета в огромности бедствий своей Родины, надеясь на поворот, разумеется, чудодейственный… Скрытно все они принадлежат к тайным комитетам и ассоциациям, так называемым контрреволюционным, и ожидают благоприятного момента, когда можно будет действовать. Но у них нет ни оружия, ни денег. Каково?

А другие: врачи, фармацевты, учителя, часовщики и т. п. рассыпаны по максималистским советам, строят из себя санкюлотов, не будучи таковыми, и думают только о том, чтобы округлить свое состояние… Таков состав вологодской публики… У меня превосходные отношения со всеми, поскольку они вежливы и гостеприимны, и те и другие.

Николай Михайлович перевел дух.

– Но это далеко не вся Россия, всего лишь одно из многих провинциальных болот, местные ничего сделать не в состоянии без активных лидеров. И как только лидер появится, мы не узнаем это общество, можешь мне поверить.

– Я не надеюсь на русских, – покачал головой Георгий Михайлович, – помочь нам могут только иностранцы, например нейтралы, вот почему я так страстно хочу перебраться в нейтральную Швейцарию.

– Думаешь, немцы предоставят тебе специальный вагон для проезда, как Ленину?

– Твои шутки плоски и неуместны, – рассердился младший брат.

– Ну, а если бы вдруг завтра тебе предложили что-то подобное, неужели бы ты, русский генерал, согласился на помощь врага?

Георгий Михайлович молчал. Честь для него была превыше всего и даже превыше желания увидеть своих любимых девочек Нину и Ксению. Так и не узнав, зачем к его брату приходил посол Франции, он обиженно раскланялся и тем же путем на лодке отбыл назад.

Вместо лодочника за веслами была его жена.

– Как прикажите Вас называть, – спросила она бывшего Великого князя.

– Называйте меня просто Георгий Михайлович, – ответил он.

Вечером, когда чувства и эмоции снова стали переполнять его душу, бывший Великий князь принялся сочинять дочери очередное письмо:

«Душка, прелесть моя собственная Ксения. Храни Тебя Господь, прелестная дочурка моя. Очень нежно и от всей души обнимаю тебя, мою родную, милую, собственную птичку, и очень люблю.

Вчера мы с Митей были в церкви женской гимназии. В ней тепло и совсем свободно, воспитанниц нет, они почему-то распущены. Только несколько маленьких девочек довольно хорошо пели. Под конец обедни две девочки принесли мне и Мите пару маленьких просвирок. Это было очень трогательно, и я немедленно всю просвирку съел. Как же мне напомнили эти девочки вас, мои милые дочери! Я мечтаю вернуться к вам, мне помогают, и уже скоро тот час, когда я смогу обнять вас, мои дорогие».

Закончив письмо, Георгий Михайлович перечитал его, поставил подпись «Твой папа». Потом подумал и добавил: «который и сам с усам».

На следующий день он пошел в дом бывшего предводителя уездного дворянства Николая Михайловича Дружинина, находившийся от его жилья буквально в пяти минутах ходьбы и вежливо постучал в двери. В доме квартировало британское вице-консульство, и бывший Великий князь через англичан отправлял письма семье в Лондон.

Двери открыла горничная, румяная черноволосая деваха по имени Калисфера. Несмотря на революцию, она продолжала служить у Дружинина и ни о какой смене работы не помышляла.

– Здравствуйте, – приветствовал ее Георгий Михайлович, – господин вице-консул Бо принимает? Доложите, что к нему Георгий Михайлович Романов.

– Горничная, махнув подолом, убежала, оставив бывшего Великого князя скучать в передней. Вскоре она вернулась и доложила.

– Господин вице-консул Вас ждет в гостиной.

Девушка с любопытством взглянула на посетителя. Вице-консул только что сказал ей, что это не простой гость, а дядя самого императора Николая Второго.

Георгий Михайлович прошел в гостиную, поздоровался за руку с невысоким блондином с голубыми, почти бесцветными глазами.

– Я бы хотел передать в Лондон письмо для моей семьи.

– Конечно, – вице-консул расплылся в улыбке, – отправим с первым же курьером, а у нас для вас тоже хорошая новость.

– Какая же? – застыл в нетерпении Романов.

– Калиса, – крикнул англичанин горничной, – принеси со стола из моего кабинета коричневую папку.

Служанка поспешила наверх и вскоре спустилась с папкой, в которой лежала пачка перетянутых жгутом писем, адресованных Великому князю.

– В Лондоне Вас помнят и любят, – сказал вице-консул, всем видом показывая, что не смеет задерживать счастливого получателя такого количества важной корреспонденции.

Георгий Михайлович поспешил домой, закрылся в комнате и, не обращая внимания на телефонные звонки купчихе Поповой, принялся разбирать полученную почту.

На следующий день он с увлечением рассказывал Дмитрию Константиновичу, Мите, о полученных письмах:

– Один господин привез из Петрограда двадцать два письма от Мама, одиннадцать от Нины и двенадцать от Ксении. Вот радость! Я не знал, как Господа Бога благодарить… Я их читал три часа подряд весь вечер… Милые письма Ксении такие сердечные: они как всегда согрели мою наболевшую душеньку… После прочтения писем я так сладко спал всю ночь, как будто я уже приехал в Англию…

Холостяк Дмитрий Константинович не был так сентиментален, он вообще недолюбливал женщин и в свое время предпочел женитьбу службе в кавалерийском полку. Он по-братски любил кузена Георгия и очень сочувствовал его желаниям поскорее увидеть дочерей.

Когда младшего из Михайловичей не было рядом, ссыльные Романовы весьма настороженно отмечали, что желание побыстрее воссоединиться с семьей превратилось у великого князя Георгия в навязчивую идею.

Старший Михайлович сетовал по этому поводу: «Бедный мальчик в жалком состоянии нервов, и я всеми силами удерживаю его от безрассудства». Младший брат – «мальчик» в возрасте пятидесяти четырех лет, действительно временами вел себя, как ребенок.

Он зачем-то написал дочери о своей поношенной одежде, опустившись в письме до площадной лексики. Что хотел показать этим Георгий Михайлович? Наверное, чтобы его просто пожалели:

«Мои платья все больше изнашиваются, и, когда я приеду к вам, то буду уже в рваных штанах и пиджаках; а новых заказывать здесь не хочу, т. к. простой пиджак со штанами стоит от восьмисот до тысячи рублей для меня слишком дорого.

В сером костюме в штанах на заду пришлось вставить большую заплатку из другой материи, хе, хе, хе, но это ничего – они в Вологде думают, что это новая мода – ходить с заплатой на жопе (pardon). Рубашки у меня тоже все рваные, но зато все чистые и хорошо выглажены. Чулки все заштопанные, и иногда большой палец гуляет голым. Но это все ничего, в отставной Россеюшке я могу и рваным погулять. Ведь мои же земляки меня обобрали!»

В далеком от Вологды Лондоне адресаты писем великого князя Георгия не верили своим глазам. Их муж и отец изменился до неузнаваемости. Супруга подозревала, что муж заболел психическим расстройством. Они молились о его здоровье и не понимали, что главная причина недуга – смертельная тоска, сжимавшая сердце Великого князя. Он предчувствовал, что уже никогда не увидит своих девочек и в каждом письме исповедовался перед ними.

В начале мая 1918 года подпоручик Смыслов, о котором так тосковала дочь генерала Мизенера, после возвращения из Финляндии, где он под видом «французского коммерсанта» наблюдал, как иностранные посольства пытаются покинуть бывшую российскую провинцию, ожидал стоящего дела. Он уже отчаялся найти свою возлюбленную. В Петрограде ее не было, куда уехала семья отставного генерала, можно было только гадать.

Что оставалось подпоручику? Посвятить себя борьбе, покрыть славою или погибнуть во имя величия России.

В один из дней он был приглашен на конспиративную квартиру к руководителю антибольшевистской организации доктору Ковалевскому.

– Здравствуйте, Иван Петрович. Мне кто-то говорил, что вы хотели познакомиться и пожать руку капитану второго ранга Георгию Ермолаевичу Чаплину.

– Да, капитан Кроми много рассказывал об этом человеке, наверное, он сообщил о моем желании, ведь я сказал это в порыве чувств, узнав о том, что господин Чаплин являет собой образец для каждого русского патриота.

– Возможно, вы правы, – улыбнулся Ковалевский, – сегодня ваш день, подпоручик, у нас в гостях сам Георгий Ермолаевич Чаплин, и я рад немедленно Вас ему представить.

Ковалевский подвел Смыслова к коренастому мужчине с широким лицом и маленькими глазами.

– Знакомьтесь, кавторанг Чаплин. Подпоручик Смыслов, георгиевский кавалер, участник покушения на Ленина в январе этого года.

– Плохо стреляете, подпоручик, – вместо приветствия сказал Чаплин, – я бы на Вашем месте не промахнулся.

– Не сомневаюсь, – парировал Иван Петрович, – как только Вы окажитесь на моем месте, колесо истории сделает поворот и сбросит большевистскую свору с русской телеги.

– Да Вы грубиян, – весело заметил Чаплин, – я сам такой, палец в рот не клади, откушу. Кстати, капитан Кроми мне кое-что рассказывал о вас.

– Надеюсь, только хорошее?

– Безусловно, и именно поэтому вы сегодня в этом зале.

– Мне хотят сделать предложение? – осведомился Смыслов.

– Да, вас хотят отправить в командировку.

– На Дон, в действующую армию? – спросил Смыслов.

– Почти, – улыбнулся Чаплин, – в Вологду.

– Куда? – от неожиданности Смыслов чуть не поперхнулся.

– В Вологде сейчас весьма интересно. Вы, надеюсь, в курсе, что там расположились посольства стран Антанты и активно портят кровь комиссарам.

– Да, я знаю об этом, – сказал Смыслов.

Он подумал: «Кто больше него осведомлен о железнодорожных приключениях дипломатов? Ну, разве что Кроми, к которому стекаются донесения из разных уголков страны».

– Так вот, – продолжил Чаплин, – в Вологду высланы три Великих князя Романовых и мы, я имею ввиду монархическое подполье, должны спасти их из рук большевиков. В Питере это сделать сложно, а в Вологде легко. У меня есть план, и я предлагаю Вам, Смыслов, принять участие в этом благородном деле.

– Я польщен, господин кавтроранг, – почти пролепетал Иван Петрович, – можете располагать мною на ваше усмотрение.

– Вот и прекрасно, завтра же Вы выезжаете в Вологду, инструкции получите на вокзале перед отходом поезда.

Через два дня молодой человек в штатском сошел с поезда на вологодском вокзале. Смыслов не был в Вологде почти шесть лет.

Он не узнал город. Первое, что бросалось в глаза – страшная суета на вокзале. Все куда-то ехали, брали штурмом поезда. Служащие вокзала валились с ног, пытаясь навести порядок. Отряды красногвардейцев тоже старались следить за порядком. Но огромная масса народа, которая перемещалась во всех направлениях, не желала подчиняться революционному правопорядку. Поэтому суматоха не прекращалась ни на один день.

На вокзале Смыслов увидел старых знакомых – французских дипломатов. Сначала ему попалась на глаза племянница посла мадемуазель Фесса, которая знала Смыслова под вымышленным именем французского коммерсанта, составлявшего компанию большой группе граждан Третьей республики, желавших выехать из Финляндии в нейтральную Швецию. Потом он увидел секретаря посольства графа де Робиена и поспешил отвернуться, чтобы тот не узнал его. Объяснить свое местонахождение в Вологде французскому коммерсанту было бы сложно.

Посольские служащие куда-то торопились, грузили вещи на подводы.

– Уезжают господа? – спросил Смыслов железнодорожного служащего.

– Какое там, переезжают в город. Было у нас одно посольство – американское, теперь станет два. Да всяких других представителей с разных стран, почитай, около десятка.

– Они что, решили здесь задержаться? – деланно удивился подпоручик.

– А кто их знает, могут и задержаться, у нас приказ – дипломатам препятствий не чинить.

– В Питере говорят, что к вам в Вологду сослали кое-кого из Романовых? – прикинувшись простаком спросил Смыслов.

– Правду говорят, я своими глазами их видел, – подтвердил дежурный. Много сейчас в Вологде всякой контры. А вы с какой целью интересуетесь, товарищ? – дежурный вдруг прищурил глаза.

– Да вот думаю, зря они тут, надобно их всех в Сибири заточить, отправить на прииски, и пусть золотишко моют на благо трудового народа.

– Правильно понимаешь, братишка!

Дежурный похлопал Смыслова по плечу и поспешил отправлять очередной состав.

«Ну здравствуй, город юности моей, – подумал Иван Петрович, – Я вернулся сюда не ради старых воспоминаний, а во имя благородного дела. Надеюсь, все случится, как и задумано кавторангом Чаплиным».