В комнате, оказывается, установлен модный лет десять назад будильник «солнечный зайчик». Система из нескольких зеркалец, настроенная на определенный час, отбрасывает на лицо спящего солнечные лучи, а небо сегодня ясное, и я вскакиваю в половине восьмого – кто-то, мне кажется, нежно гладит по лицу теплой ладошкой. Спросонья мерещится, что это Сильвия, но потом я соображаю, что никакой Сильвии тут нет, и мне становится грустно, настроение безвозвратно испорчено – то есть стало рабочим. Включаю электробритву и телевизор, чтобы послушать новости.
Новости стандартные, обычный набор событий уверенного в своем будущем человечества. Где-то торжественно открылся чемпионат мира по шахматам, где-то закончился конгресс гляциологов. Один космический корабль вернулся от Урана, другой стартовал к Сатурну. Одну научную теорию подтвердили экспериментально, другую опровергли. Фанатичный изобретатель машины времени Андрес Лазарро с превеликим трудом спасен пожарными из-под обломков очередной взорвавшейся модели, но бодр и надежды не теряет. В окрестностях Манаоса студенты наблюдали летающую тарелку.
О городе, где я сейчас нахожусь, упоминают единожды – в связи с открывающимся здесь всемирным фестивалем фантастических фильмов. Любопытно, кто придумал провести его здесь – оптимист или любитель черного юмора?
Я убрал бритву, выключил телевизор и увидел сверток – маленький, не больше пачки сигарет, он лежал на столе. Видимо, Анна положила его на стол вчера вечером, а свет я не включал и потому его, естественно, не увидел. Сверток прикрывал записку.
«Господин Гарт! Час назад мне принесли пакет для вас, принес человек, которого я хорошо знаю, он ближайший помощник комиссара Зипперлейна. Не знаю, когда вы вернетесь, поэтому не оставляю его у себя, а кладу вам на стол. А.».
Я развернул плотную бумагу. Внутри лежали два пакетика поменьше, на одном написано размашистым почерком Некера: «Послушай сразу». На другом тем же почерком: «Послушай, когда дозарезу нужно будет с кем-то своим посоветоваться». И еще сложенный вчетверо лист бумаги. Гриф полицейского управления. Надлежащим образом оформленный протокол о том, что генерал-майор Некер Лео-Антуан…
Я стоял, держа на ладони маленькие, почти невесомые пакетики, мир вокруг был серым, холодным и пустым. Вот и все. Детки. Детишки. Ретцелькинды. Мальчики-девочки, косички, плюшевые медведики, губки в шоколаде, а генерал-майор Некер Лео-Антуан выстрелил себе в голову из табельного оружия, пистолета «Эльман-Лонг-11,2», и эти пакетики – все, что от него осталось, от него и его последнего задания, которое он провалил вполне сознательно и бежал туда, откуда его не вернуть даже нам. Даже если бы я его вчера вырубил и сдал врачам, ЭТО уже сидело в нем тикающей миной… Будь проклят этот город со всеми его чудесами…
Немного успокоившись, я достал из чемодана маленький магнитофон и вставил кассету, которую Некер просил послушать сразу. Медлил, боялся разрушить что-то большое и важное, как будто оно еще не разрушено этими двумя смертями… Наконец решившись, придавил кнопку, как паука.
Несколько секунд слышалось шипение, потом раздался спокойный, четкий голос Некера – так он говорил, прохаживаясь перед рядами курсантов в аудитории.
– Прощай, Антон, – сказал Некер, и я сгорбился над столом, сжав виски ладонями. – Я не испугался и не выдохся. Я просто не смог принять решение. Я стою посередине и не могу сделать шаг в ту или иную сторону – я намеренно не говорю «черное и белое», «доброе и злое», чтобы не вызвать у тебя ассоциаций со старым, хорошо известным. Ситуация качественно новая, и ни один старый термин не подходит. Ты думаешь, обтекаемые слова, общие фразы? (Я машинально кивнул, не поднимая глаз, словно передо мной сидел живой и здоровый Роланд.) Извини, так надо. Я не хочу влиять на твой выбор и твой поступок – а ты обязан будешь сделать выбор. Скоро ты все откроешь сам. Никаких особенных секретов здесь нет. Отправных точек у тебя две. Регар и проект «Гаммельн». По поводу проекта побеседуй с мэром и его командой. Адрес Регара – в телефонной книге. Все. Прощай.
– Прощай, – сказал я вслух. У генерала Некера, как у многих, оказался билет в один конец, только в отличие от многих он сам купил именно такой… Пленка шуршала и шипела, ее оставалось больше половины в кассете, но я сидел и слушал это шуршанье. Когда пленка кончилась, выключил магнитофон, надел пиджак и вышел из комнаты.
– Адам? – раздался за моей спиной голос Анны. – Вы что, только сейчас пришли?
– Нет. Ночью.
– Господи, я думала, с вами что-то случилось…
– Ну что со мной может случиться?
– Да на вас же лица нет… – сказала она. – Пойдемте. Проходите, садитесь. Выпейте. И не думайте, что я ничего не понимаю. Я многое могу понять. Зипперлейн вам не рассказывал про моего мужа?
– Нет, – осторожно сказал я, принял от нее бокал и сделал изрядный глоток. – Кто он был?
– Он работал в отделе Зипперлейна. Погиб два года назад. Иногда он возвращался ночью таким же… Что у вас стряслось?
– Так, неурядицы… Ваш сын дома?
– Нет. Где он, я не знаю. Это страшно, но впечатление такое, что мы им больше не нужны.
– А вам не представлялось случая услышать, о чем они говорят между собой?
– Они стараются, чтобы таких случаев нам не представилось.
– Эта змея… – сказал я.
– Ну да, она жила в саду месяца два.
– В саду? – искренне удивился я. – И вы…
– А что я могла сделать? Он мне сказал… свысока так посмотрел и сказал, чтобы я не боялась, что она не укусит и не заползет в дом. В самом деле, я ее почти не видела. Говорят, ОНИ очень любят животных. Всех.
– И кошек, и собак, и людей… – сказал я. – А книги они читают? Что вы можете сказать об уровне их знаний?
– Поймите вы! – почти выкрикнула она. – Хорошо, если я с ним раз в неделю переброшусь двумя словами!
– Простите. Ради бога, простите. Но ситуация… А что еще, кроме любви к животным?
– Рассказывают разное. Будто у них есть в окрестностях города места, куда они летают на свои сборища. Летают по воздуху. Будто они сами могут превращаться в животных.
– И передвигать взглядом предметы?
Об этом было упомянуто в докладе Лонера. Правда, сам он этого не видел – кто-то рассказал.
– И передвигать предметы, – кивнула Анна, ничуть не удивившись. – И становиться невидимыми. И будто бы они не наши дети, а подменыши, которых нам подсунул дьявол или эриданцы. Если бы вы знали, сколько слухов и россказней ходит по городу… Расспросите вашу блондинку.
– Ого, – сказал я. – Которую?
– Ту, с которой вы были в «Волшебном колодце». Вас там видел один мой знакомый.
– А что блондинка?
– Говорят, что она имеет какое-то отношение к здешнему… к здешним чудесам. Некоторые ее боятся.
– Значит, к чудесам имеют отношение и взрослые?
– Говорят… Это подруга Регара, есть такой астроном, о нем тоже говорят разное, особенно после случая с Харелом Тампом – они были друзьями…
– А кто такой Харел Тамп? Ну-ка расскажите!
– Жутковатая история…
История действительно была жутковатая. Харел Тамп, инженер-электронщик, знакомый знакомых Анны, спокойный, веселый и уравновешенный человек, позавчера застрелил свою беременную жену, в которой души не чаял. Абсолютно немотивированное убийство, и по городу со скоростью верхового лесного пожара пронеслись идиотские и жуткие слухи, которые Анна даже пересказывать не хочет. Тамп содержится в местной тюрьме, идет следствие, опять-таки обросшее вымыслами…
Это хорошо, что в местной тюрьме, подумал я. Нужно немедленно его увидеть. Лучше ошибиться, чем проморгать. Убита беременная. Беременность – это ребенок, а дети… Все, что связано в этом городе с детьми, пусть даже не родившимися, заслуживает внимания. Правил игры нет, я волен устанавливать их себе сам. И все тут. И пусть я потом буду выглядеть дураком…
Я тут же позвонил Зипперлейну из своей комнаты. Моя просьба насчет тюрьмы особенного восторга у него не вызвала, скорее наоборот, он немного обиженно напомнил, что от него требовали соблюдать полнейшую секретность, а о какой секретности может идти речь, если я собственной персоной заявлюсь в тюрьму? Я постарался объяснить ему деликатно, что старше его по званию, обладаю определенными полномочиями, а обстоятельства и условия игры могут меняться, и я уверен, что это как раз тот случай…
Он согласился. Что ему оставалось? После короткого раздумья я вставил обойму и сунул пистолет в карман. Вышел из комнаты, из дома, из сада, пошел по тихим, по шумным улицам. Настроение было сквернейшее. Мне не привыкать терять друзей, но гибель Лонера и Некера случилась словно бы не по правилам, она была неправильная, стояла особняком от всего, что до сих пор скрывалось за стандартными формулировками «погиб при исполнении служебных обязанностей»…
Вскоре я вышел к условленному месту и увидел голубую малолитражку Зипперлейна.
– Итак, комиссар? – спросил я, усевшись рядом с ним. В профиль он еще больше напоминал печального коршуна.
– Мы едем в тюрьму, – обнадежил он. – Надеюсь, у вас серьезные основания нарушать правила игры?
– Как бы нам вообще не пришлось отказаться от правил игры, – сказал я. – Под личиной дурачка-репортера я много не наработаю (я не сказал ему, что и так уже раскрыт). Нет, я не собираюсь вешать на грудь табличку со своей фамилией и должностью, но что-то нужно менять… Как вы расцениваете историю с Тампом?
– Обычная житейская драма.
– Речь идет о ребенке, пусть и не рожденном, а дети…
– Пустяки, – сказал он. Слишком поспешно сказал.
– И это позиция полицейского офицера? – спросил я. – Абсолютно не мотивированное убийство, а это всегда странно…
– Как вы поступите, если окажетесь перед глухой стеной, которую невозможно обойти или взорвать?
– Поищу калитку, – сказал я.
– А если калитки нет? Мы здесь стоим перед стеной, давно разбили о нее кулаки, а кое-кто и головы…
– Понятно, – сказал я. – Вы признаетесь, что увидели в случае с Тампом Нечто, но боитесь, что окажетесь бессильны что-либо выяснить… Что он говорил на допросах?
– Орал, чтобы его повесили… Вот, возьмите. Сделали специально для тюрьмы.
Он положил мне на колени бордовое удостоверение криминальной полиции, украшенное моей фотографией, заверенной двумя печатями. Очередная вымышленная фамилия в сочетании со званием старшего инспектора.
– Комиссар, что вы знаете о проекте «Гаммельн»?
– То же, что и все, – сказал он.
– То есть?
– Знаете что, поговорите вы об этом с мэром. Родилась эта светлая идея в его аппарате, они сами запрягли ученых и курировали всю работу до завершения проекта. Разумеется, в контакте с вашей Коллегией, как вы знаете.
Я ничегошеньки не знал, но не рассказывать же комиссару, что мне всего лишь подсунули альбом газетных вырезок о чудесах города и краткое изложение ученых дискуссий. Я и понятия не имел, что существуют некие проекты. Честно говоря, с таким я еще не сталкивался. Скрывать от офицера моего ранга материалы, касающиеся операции, которую ему предстоит отработать, – нечто ненормальное. Значит, у Святого Георгия были на то свои причины…
Зипперлейн тормозит перед железными воротами, и створки начинают медленно раздвигаться. Тюрьма выглядит как все тюрьмы, к сожалению, сохранившиеся еще на планете, – угрюмые здания с зарешеченными окошечками и вовсе без окон, ни клочка живой земли, сплошной бетон и асфальт, спирали проволоки по гребню высоких стен, сторожевые вышки.
Мы сдали на контроле оружие и направились к главному корпусу, эскортируемые сержантом в голубой униформе. Из вольера на нас залаяли здоровенные овчарки. Каждый раз испытываю досадный стыд и мучительную неловкость, шагая по этим коридорам. Немало народу попало сюда в результате моих трудов, но от этого не легче – всегда кажется, что мы работаем плохо, что все, кому надлежит здесь сидеть, еще сюда не попали…
У входа сержант препоручил нас молодому лейтенанту. Тот провел нас по длинному коридору с нумерованными дверями, мы миновали три препятствия в виде глухих решеток – при каждой имелся надзиратель со связкой магнитных ключей и «Штарком» через плечо, – спустились в полуподвал и вошли в маленькую комнатку с прикрепленными к полу столом и табуретками. Лейтенант жестом пригласил нас сесть, четко козырнул и вышел.
– Вам обязательно нужно, чтобы я присутствовал? – недовольно спросил Зипперлейн.
– Вы же печетесь о секретности, – сказал я. – Посудите сами: какой-то инспектор остался с подследственным, а комиссар ждет под дверью. Несуразица, а?
Он не нашел, что ответить, присел и зябко поежился. Ничего, подумал я. Происходящие вокруг чудеса – еще не основание для того, чтобы опускать руки и жаждать отставки…
Ввели подследственного. Мужчина несколькими годами старше меня, светловолосый, с аккуратной шкиперской бородкой. При других обстоятельствах производил бы впечатление приятного, обаятельного человека, души компании, хорошего семьянина и любящего мужа – каким он и был до недавнего времени, судя по досье…
– Садитесь, – сказал я ему. – Конвой свободен.
Зипперлейн откинулся к стене и прикрыл глаза – ах ты, сукин кот с тридцатилетним стажем…
– Садитесь, – повторил я. – Курите?
Он сел, положил на стол большие сильные руки и с гримасой принял от меня сигарету:
– Как в кино… Кто вы такой? Все вроде записали…
– Инспектор, – сказал я. – Хочу задать вам несколько вопросов.
Глаза у него были не просто отрешенные – какая-то немыслимая пустота, не отражавшая ни света, ни меня, склонившегося к нему, ничего.
– Какие могут быть вопросы? – сказал он. – Я во всем сознался, я психически нормален и требую, чтобы меня повесили.
– За что вы убили свою жену?
– Подите вы! – Он отвернулся.
Я встал, обошел стол и навис над ним, вплотную к нему:
О проекте
О подписке