– Как знать, как знать, – отделался я универсальной репликой.

Зипперлейн неожиданно затормозил, и я едва не вмазался носом в стекло.

– Совсем забыл. – Он виновато почесал затылок. – Дальше – только для пешеходов. Можно в объезд. Или пройдемся? Всего три квартала.

– Давайте пройдемся, – сказал я. – Как два перипатетика.

Я взял чемодан, Зипперлейн запер машину, и мы тронулись. Голуби, разгуливавшие по мостовой, недовольно расступались перед нашими ботинками. Настроение у меня портилось. Когда впереди показался броневик, оно упало едва ли не до абсолютного нуля.

Видимо, запрет автомобильного движения на броневик не распространялся. Он стоял у кромки тротуара, высокий, зеленый, на толстых рубчатых колесах, чистенький, словно только что вышедший из ворот завода. На броне у башенки сидел сержант и что-то лениво бубнил в микрофон, двое солдат в лазоревых касках стояли у колес, держа свои автоматы, как палки, и откровенно скучали. Здоровенные такие румяные блондины, от них за версту несло фиордами, набережной Лангелиние, Андерсеном и троллями. Мимо, обогнав нас с Зипперлейном, прошла девушка в коротком желтом платьице, и потомки Эйрика Рыжего синхронно повернули головы ей вслед.

Мы миновали броневик, и я увидел их четвертого, лейтенанта, он стоял вполоборота к нам, смотрел на противоположную сторону улицы, и его расслабленная фигура была исполнена той же безнадежной скуки. Я взглянул на него пристальнее и тут же отвел глаза. Хорошо, что Зипперлейн заслонял меня.

Совершенно секретно. Степень А-1.

Полковник Конрад Чавдар. Родился в 2008 г. В 2026–2029 гг. служил в авиадесантных частях Войск ООН. В 2031-м окончил военное училище «Статорис» (факультет общевойскового командования). В настоящее время – командир полка специального назначения «Маугли». Четыре международных и три национальных ордена. Женат. Сын.

Теперь прибавились дополнительные загадки. Конрад, я знаю, скромный человек, но не настолько, чтобы на операции переодеваться в форму обычной бронепехоты с погонами младшего по званию. Следовательно… Следовательно, экипаж этого броневика весьма квалифицированно валяет ваньку, изображая скучающих новобранцев. А на самом деле это полк «Маугли», профессионалы, элитная ударная группа по борьбе с терроризмом. От страха их сюда послали, что ли? Совет Безопасности напуган здешними чудесами, и потому… Или назревает что-то серьезное?

– В городе все спокойно? – спросил я. – Нет, я не о ретцелькиндах. В других отношениях.

– Кажется, спокойно.

Черт бы тебя побрал, выругался я про себя, ты что, не помнишь, какие люди сворачивали себе шею из-за того, что лишний раз произнесли или подумали слово «кажется», очень уж положились на его обманчивую гибкость?

– Как вы носите пистолет, Зипперлейн?

– Как большинство – в «петле». Но чаще не ношу. Я уже пожилой человек…

– А вы, часом, не фаталист?

– А вы?

– Когда как, – сказал я чистую правду.

– Этот город способен сделать вас фаталистом.

– Ну да, – сказал я. – За день выпадает уйма метеоритов, и ни один еще не упал кому-нибудь на голову. Это убеждает.

– Вы злитесь?

– Честное слово, не на вас, – сказал я. – Вы же умный человек, комиссар. Я немножко злюсь на людей, которые далеко отсюда. Ради чистоты эксперимента меня сунули сюда, абсолютно не проинформировав. Я все понимаю, метод «контрольный след» сплошь и рядом дает неплохие результаты, но могу я выругаться хотя бы мысленно?

– Да… – сказал он. – Что я еще могу для вас сделать?

– Оставьте на почтамте мой адрес. Вот, пожалуй, и все. Разве что… Вы меня не проинструктируете?

– Инструктаж уместится в одной фразе, – сказал он. – Ничему не удивляйтесь. Если станете удивляться, можете наделать глупостей. Что бы с вами ни случилось, помните одно – это не галлюцинации, вы абсолютно здоровы.

– Прекрасный инструктаж. Едва ли не лучший из всех, какие я за свою службу получал… Нет, серьезно.

– Вот именно. Ничему не удивляйтесь. Возможно все, что угодно. Но это не опасно для жизни и здоровья. По крайней мере не было прецедентов… Все, мы пришли.

Посреди большого сада стоял красный кирпичный домик под черепичной крышей.

– Зипперлейн, вы волшебник, – сказал я. – Жилище Белоснежки. Идиллия и благодать. Хочется ходить по траве босиком и верить, что на свете существуют свободное время и нормированный рабочий день…

Хозяйка вышла нам навстречу, когда мы подошли к крыльцу. Жаль, что я не Дон Жуан. Ей было лет двадцать шесть – двадцать восемь. Светлые волосы, серые глаза. Голубое платье ей очень шло.

Зипперлейн отозвал ее в сторонку, вполголоса изложил дело, и хозяйка охотно согласилась меня приютить – с большим энтузиазмом, как мне показалось. Потом Зипперлейн откланялся, а я остался. Стоял на нижней ступеньке крыльца, хозяйка, которую звали Анной, – на верхней. Оба обдумывали, с чего начать разговор.

– Показать вам комнату? – спросила она наконец.

– Если вас не затруднит.

Комната мне понравилась, как и дом. Я поставил в угол чемодан и посмотрел на Анну. Она мучительно искала слова.

– Так, – сказал я. – Все никак не можете решить, как со мной держаться, верно?

– Верно, – ответила она с бледной улыбкой. – Вы из того же ведомства, что и Зипперлейн, или серьезнее?

– Серьезнее.

– Судя по возрасту, капитан или майор?

– Полковник.

– О, даже так… Понимаете, Адам, лично я была далека от таких дел, но есть обстоятельства… Хотя вы, наверное, никакой не Адам…

– Разумеется. Но какой-то отрезок времени мне предстоит быть Адамом Гартом, так что так и зовите. И помните, что я чертовски любознателен – не по складу характера, а по профессии мне все нужно знать и всюду совать нос. Можно я буду иногда задавать вам вопросы?

– Можно.

– Я вам не помешал своим вторжением? Ну, скажем, устоявшиеся привычки, личная жизнь? Только откровенно.

– Может быть, так даже лучше, – тихо сказала красивая женщина Анна, не поднимая глаз, и мне не понравились надрывные нотки в ее голосе. – Вы будете часто уходить из дому?

– Наверное.

– Вечерами тоже?

– Скорее всего. Вам нужно, чтобы вечерами меня здесь не было?

– Наоборот. Я… Вчера… Зипперлейн – пожилой человек, полицейский с большим стажем, у него есть оружие, так что вечера его не пугают и он бы меня не понял… А может, и понял бы…

– Вы, главное, не волнуйтесь. – Я осторожно взял ее тонкие теплые пальцы, она заглянула мне в глаза, и этот взгляд не понравился еще больше – я понял, что только огромным усилием воли она удерживается от того, чтобы не броситься мне на шею, прижаться и зарыдать в голос. Плевать, что она видит меня впервые – ей необходимо выплакаться первому встречному. Интересные дела, надо же довести человека до такого состояния…

– Так, – сказал я. – Вы хотите сказать, что вечерами здесь полезно иметь при себе оружие?

– Нет, вы не поняли, – она поколебалась, потом решительно закончила: – Мне страшно сидеть дома вечерами. Одной.

– Почему одной? У вас же есть сын.

– Мы сами не знаем, есть ли у нас дети…

– Ах, вот как, – сказал я, чтобы только не молчать.

– Не подумайте, ради бога, что я сошла с ума… Потом вы поймете, вы очень быстро все поймете…

Хочется верить, подумал я. Пожалуй, сейчас ее вполне можно принять за истеричку, страдающую манией преследования. Но в этом городе с его головоломками нужно забыть привычные штампы. Над ее страхами как-то не хочется смеяться – не испугаться бы чего-нибудь самому, ведь даже с самыми бесстрашными здесь происходят пугающие метаморфозы. Я читал донесения Лонера и не мог поверить, что их написал Звездочет. А потом он вдобавок… Я слушал, что говорят о Некере, и не мог поверить, что это о Роланде говорят…

– Вы считаете, что я не в себе? – спросила она напрямик, не отнимая руки.

– Ну что вы. Вы очень красивая, очень милая, вы мне кажетесь абсолютно нормальной, только сильно напуганной. – Я смотрел ей в глаза, старался говорить убедительнее. – Успокойтесь, ради бога. У вас теперь полковник в доме, сам кого хочешь напугает, так что ему ваши страхи? Он и с ними разделается. Знаете, мне дали хороший совет, и я намерен ему следовать – ничему не удивляться. Поможет, как думаете?

– Не знаю… Вы тактичный человек.

– Иногда, вне службы.

– Вы даже не спросили, чего я боюсь.

– Потому что я, кажется, догадываюсь, кого…

– Вот видите. Страшно, да?

– Возможно…

– У вас есть дети?

– Господи, откуда…

– Тогда вы не поймете.

– Я могу понять, что это страшно. Насколько это страшно, я пока понять не могу…

Она отняла руку:

– Я пойду. Вы хотите есть?

– Честно говоря, не отказался бы.

– Я накрою стол на веранде. Приходите минут через десять.

Она вышла, тихо притворив за собой дверь. Я расстегнул чемодан и стал устраиваться. Достал пистолет из футляра, имитирующего толстую книгу с завлекательным названием «Фонетические особенности южнотохарских наречий» и задумался: нужен он или пока что нет? Остановился на компромиссе – вставил обойму и засунул пистолет под подушку. В соответствии с традициями жанра. Потом в соответствии с традициями собственных привычек закурил, включил телевизор и сел в кресло.

Сквозь клубы дыма неслись конники в треуголках. Взблескивали палаши, падали под копыта знамена, палили пушки. Одни побеждали, другие деморализованно драпали, и их рубили. Кто кого – абсолютно непонятно.

Итак? Строго говоря, любая операция может считаться начавшейся только тогда, когда ты начинаешь думать над собранной информацией. А информации у меня и нет. Появление Чавдара и его обряженных в обычную пехоту ювелиров можно объяснить просто – в городе есть некоторое количество элементов, которых нужно обезвредить. Очередная банда.

С ретцелькиндами – полный туман. Сакраментальная проблема «отцов и детей», судя по всему, выступает в качественно новом обличье. Детей просто боятся. Анна боится вечерами оставаться в обществе собственного сына. Чего-то боится Зипперлейн, комиссар полиции с тридцатилетним стажем. А чего следует бояться мне? Наверняка есть что-то, чего мне следует бояться…

Так ничего и не придумав, я вышел на веранду. Анна сидела за столиком, накрытым для вечернего чая, а в глубине сада, возле клумбы с пионами, возился светловолосый мальчишка лет шести. Я охотно поговорил бы с ним, но не знал, с чего начать – у меня не было никакого опыта общения с детьми, я понятия не имел, как подступать к этим маленьким человечкам. Между прочим, эти самые детки, детишки, херувимчики розовощекие сумели каким-то образом напугать Лонера – до сумасшествия и самоубийства…

Я сел. Анна налила мне кофе в пузатенькую чашку и пододвинула печенье.

– Вам понравился наш город?

Чтоб ему провалиться, подумал я и сказал:

– Красивый город. И сад у вас красивый. Сами ухаживаете?

– Сама. Вы любите цветы?

– Как сказать… – пожал я плечами.

Наверное, все-таки не люблю. Не за что. С цветами я, как правило, сталкиваюсь, когда их в виде венков и букетов кладут на могилы. Возлагают. В жизни таких, как я, цветам отведена строго определенная роль. За что же их, спрашивается, любить, если они всегда знак утраты и скорби?

– Хотите еще печенья? – спросила Анна, когда разговор о цветах безнадежно забуксовал.

– Хочу, – сказал я, обернулся и перехватил ее взгляд – беззвучный вопль.

Обернулся туда и сам едва не закричал. Мальчишка стоял у дерева метрах в десяти от веранды, и к нему ползла змея, голубой кронтан, ядовитая тварь была уже на дорожке, на желтом песке, в метре от ног ребенка, а он не двигался, хотя прекрасно видел ее и мог убежать. Голубая тугая лента медленно и бесшумно струилась, раздвигая тоненькие стебельки пионов, мой пистолет остался в комнате, ребенок застыл, Анна застыла, застыл весь мир…

Я метнул пику для льда, каким-то чудом оказавшуюся на столе. Перемахнул через перила, в два прыжка достиг дорожки, и голова приколотой к земле змеи хрустнула под моим каблуком.

– Что же ты, малыш… – Я наклонился к нему, хотел что-то сказать, но натолкнулся на его взгляд, как на стеклянную стену, как на выстрел.

Зипперлейн был прав. Они другие, и словами этого не выразить. Мне положено разбираться в любых чувствах, которые могут выражать глаза человека, но сейчас я не мог перевести свои ощущения в слова.

Можно сказать, что он смотрел презрительно. Или свысока. Или равнодушно, как на досадную помеху. Или злобно. Или сожалея о том, что я сделал. Каждое из этих слов имело свой смысл и было бы уместно при других обстоятельствах, но здесь все слова, вместе взятые и в отдельности, не стоили ничего. Они не годились для описания его взгляда. Всего моего опыта хватало только на то, чтобы понять: я сделал что-то абсолютно ненужное, и маленький человечек отметает меня, не собирается разговаривать, что-то объяснять. Что он другой. Что между нами – стена.

Я оглянулся – Анна сидела на прежнем месте, она даже не смотрела в нашу сторону. Она его боялась и не могла найти с ним общего языка, но вряд ли от этих невзгод она стала столь бессердечной, что не сказала ни слова, не подошла к сыну, только что избежавшему укуса ядовитой змеи. Стало быть, она с самого начала знала, что никакой опасности нет…

Мальчишка прошел мимо меня, как мимо пустого места, присел на корточки над неподвижной змеей. Я отвернулся, чувствуя себя лишним, бессильным, напрочь опозорившимся. И тихонечко побрел обратно на веранду.

Анна убирала со стола.

– Вам не нужно было этого делать… – тихо сказала она.

– Ну откуда я знал? – так же тихо ответил я. – Значит, и это…

– И это тоже.

– Анна, можно мне посмотреть его комнату?

Ей очень хотелось послать меня ко всем чертям, но она понимала, что не во мне дело.

– Господи, делайте что угодно… Там, направо.

Я проскользнул в дом. Конечно, вот эта дверь, разрисованная забавными зверюшками и героями мультфильмов. Детская изумила меня спартанской простотой. Маленькая кровать, желтый шкафчик, низенький столик – и больше ничего. Никаких книг, никаких игрушек. На столе рассыпаны цветные карандаши, лежат несколько листов белой бумаги. На одном – рисунок.

Ничего похожего на неуверенную детскую мазню. Четкими штрихами изображено что-то непонятное, не имеющее смысла – для меня, но не для художника. Полное впечатление осмысленного завершенного рисунка. Дом? Возможно. Несколько домов, нарисованных один поверх другого – в разных ракурсах, с разных точек зрения.

Я поворачивал рисунок так и этак. Да, дом, как-то уродливо распластанный в одной плоскости, деформированный. В живописи я профан, но, сдается мне, нечто подобное видел у нынешних полисенсуалистов – луг, каким его видит жаба, Галактика, какой ее видит несущийся со сверхсветовой скоростью пьяный андромедянин…

Оглядываясь на дверь и ежась от стыда, я аккуратно сложил рисунок вчетверо и спрятал в бумажник. Прекрасное начало, первое вещественное доказательство – украденный из комнаты шестилетнего пацана рисунок…

Я взглянул на часы и стал собираться. Надел другую рубашку, сменил галстук на более легкомысленный. Пистолет оставил под подушкой. И отправился искать Некера.

Прохожие проявляли полное пренебрежение к сгорающим над крышами метеоритам – притерпелись, надо думать. На их месте я бы тоже, наверное, притерпелся. Немного поплутав, я добрался до бара «Волшебный колодец» и вошел. Очень большая комната со всеми атрибутами мини-заведения – стойка с высокими табуретами, мюзикбокс в углу, два десятка столиков, шеренга игральных автоматов, телевизор над стойкой. Тысячи таких заведений-крохотулечек кое-как существуют от Куала-Лумпура до Баффиновой земли, и, как правило, каждый старается обзавестись чем-то особенным, неповторимым – то доспехи средневекового рыцаря, тысячу лет назад с пьяных глаз угодившего в болото и извлеченного при муниципальных работах, то африканские маски в южноамериканских барах или южноамериканские индейские вышивки в барах африканских, то (своими глазами видел в Лахоре) обломок летающей тарелки, взорвавшейся по неизвестной причине прямехонько над домом владельца бара. Здесь функцию раритета исполнял громадный засушенный осьминог – морская тематика, как и положено в портовом городе. Рядом висела табличка, возвещавшая, что этот самый кракен, прежде чем был загарпунен, утащил в пучину трех боцманов, одного штурмана и откусил руль у канонерки. Со времен своих славных подвигов кракен неимоверно усох…

Я пробрался к стойке и попытался привлечь внимание игравшего миксерами Жерома. Привлек. Взял бокал гимлета и ушел на облюбованное свободное местечко в углу. Столик попался тихий. Двое юных влюбленных переплели пальцы под столом. Как некий контраст тут же примостился старик: худой, весь какой-то высохший, подобно легендарному кракену, он обхватил полупрозрачными ладонями стакан с чем-то желтым и поклевывал носом.

Я поставил бокал на столик. От этого звука Мафусаил вздрогнул и пробудился.

– Ваше здоровье, – сказал я.

– Прозит, – сказал он.

Мы отхлебнули и помолчали.

– Он умер, – сказал старик.

– Кто? – вежливо поинтересовался я.

– Рольф Штайнвальд.

– А…

– Вот так. И за ним пришла та, что приходит за всеми людьми. Пришла, увы, с опозданием на сотню лет. Рольф Штайнвальд, ста двадцати четырех лет от роду, был личностью в своем роде уникальной – последний доживший до наших дней эсэсовец. Дивизия «Викинг». Свое давно отсидел, но оказался столь крепким, что, казалось, сам дух Черного корпуса упорно держит на этом свете свое последнее вещественное воплощение. Лет десять назад экс-оберштурмфюрер впал в старческий маразм и с тех пор строил на своем дворе оружие возмездия «Фау-3», используя в качестве основных деталей консервные банки и прочий бытовой хлам. Соседские мальчишки сооружение разваливали, он снова строил. А теперь вот подох, не достроив.

– Это эпоха, – сказал мне старик. – Вы понимаете, целая эпоха ушла. Если подумать, весь XX век. Я все это видел, понимаете? Берлин. Бабельсберг. Мюнхен. Не растерзанный союзной авиацией Мюнхен, а олимпийский, тридцать шестого года. Вы знаете, что фюрер учредил особую медаль для немецких победителей Игр? Вы представляете, как это выглядит, когда звучит команда «марш!» и шеренга с размаху опускает сапоги на булыжную мостовую?

– И еще Дахау, – сказал я.

– Что? – Он подумал, припоминая. – Ах, да… Дахау и еще этот, как его… ну, вы лучше помните. Печи. Кого-то там сожгли, говорят, некоторые были учеными, что-то такое изобрели, чуть ли не эпохальное… Печально. Я все понимаю – были издержки, как у любого политического движения. Может быть, не следовало их так уж… чересчур. Может быть, не стоило сотрудничать с сионистами, а и их вешать. Но, молодой человек, если бы вы видели, как это было красиво! Факельные шествия – ночь, маленький живой огонь факелов, колышущиеся тени, и тысячи людей в едином порыве… Форма. Человек в форме никогда не чувствует себя одиноким, ущербным, он всегда в рядах, с кем-то, частица могучего целого. Где это теперь? Войска ООН? Семенная вытяжка, пародия на армию и строй, оперетка…

Он горько покривился и обеими руками поднял к губам стакан. Этих динозавров остались считаные единицы – развитая геронтология, высокий уровень медицины… может, еще и яростное желание жить, сохраниться, быть? Они единодушно открещивались от ушедшей идеологии, все воевали на Западном фронте, если собеседник был с востока, и на Восточном – если собеседник был с запада. Но все поголовно и навзрыд сожалели о порядке и братской сплоченности, чьим символом были мундир, френч, китель…

– Вот и ваш Некер появился, – сказал бесшумно подошедший хозяин.